— Убирайся, я тебе говорю! — заревел Троллеман и набросился на него.
Может быть, гренландцы не дерутся потому, что это люди сильной породы? Может быть, поэтому они не шлепают детей и редко бьют жен? Якоб — мальчик этот был Якоб Нильсен, сын Арона, — за всю свою недолгую жизнь не подвергался такому обращению и не видел, чтобы с кем-нибудь так обращались. Он внезапно почувствовал сильное негодование и отпихнул нападающего. Троллеман, разозлившись, тряхнул его и швырнул наземь, схватил мальчика, когда тот, шатаясь, поднимался, и столкнул с пристани в воду.
Троллеман много распространялся о своей правоте в этом деле и с негодованием отказался уплатить отцу мальчика за порванный и испорченный анорак. Но эскимосское право восторжествовало. Муниципальный совет поселка пригрозил судом, и Троллеман заплатил. Если бы он только не ворошил старое, проявил благоразумие, забыл об этом. Но не таков Троллеман. Он стал ждать благоприятного случая, и, конечно, случай подвернулся.
— Вон отсюда! — заревел Троллеман, увидев однажды в холодную погоду юношей, забравшихся в угольный сарай. — Вон отсюда!
Они двинулись к выходу. Якоб неохотно шел последним.
Троллеман атаковал мальчика и вышвырнул его из сарая. Но сам оказался при этом в руках отца Якоба. Эти руки, большие руки, крепко сомкнулись на шее Троллемана. Они оттолкнули его назад, подняли, тряхнули, как пойманную крысу, и швырнули, будто мешок с собачьим кормом, на кучу угля. Против света, проникавшего с улицы, Нильсены, стоявшие над Троллеманом, казались черными и огромными. Нильсены были крупный народ, и Троллеману, если судить по выражению их лиц и их словам, лучше всего было лежать тихо. Он так и сделал. Опасность миновала.
Но в качестве примера того, как ненадежны исторические свидетельства, как по поводу всякого события всегда найдутся два толкования, я приведу слова Троллемана.
— Я только толкнул его, — сказал он, говоря об Ароне Нильсене, — и он свалился в кучу угля. Я не хотел причинить ему вреда.
Это было разумно со стороны Троллемана, потому что Арон очень силен.
Две стороны, две различные точки зрения. Несомненно, это было основой трений между мной и Троллеманом, которые привели в конце концов к полному разрыву дипломатических отношений. Что такие разногласия часто встречались в жизни Троллемана, было ясно из характерного выражения его лица — не то изумленного негодования, не то негодующего изумления. Я думаю, что в разговорах с ним мое собственное лицо временами выражало то же самое, хотя вскоре я перестал удивляться чему бы то ни было. Но мы были совершенно разными людьми: мы отличались друг от друга, как красный цвет от белого, я был мастер, а он торговец. Я имею в виду не только то, что он управлял торговым пунктом, выдавал бобы в обмен на сало, вел торговые книги; в этом заключалась его работа. И не то, что он с ней хорошо справлялся. Наоборот! Он был слишком торговец, чтобы не извлекать выгоды даже из заключенной им сделки по продаже своего времени за жалованье. Купить дешево — продать дорого; давать мало — получать много. Троллеман жил ради прибыли и гораздо меньше думал о своих официальных обязанностях, чем о самой ничтожной возможности, представлявшейся ему в Игдлорсуите, нажить деньги.
Я, конечно, попал к нему, как овца на стрижку. Несмотря на презрение, испытываемое рабочим к тому, кто, ничего не производя, торгует тем, что создает рабочий, я и сейчас еще краснею от стыда за почти идиотскую наивность, с которой я, впервые прибыв в Уманак, допустил, чтобы торговец Иохан Ланге с помощью и при поддержке торговцев Нильсена и Троллемана и приказчика Бинцера продал мне семь собак по пятидесяти крон за штуку. Хорошая собака стоила только десять. А каким дураком я оказался в деле с Тукаджаком — тем самым, который работал у меня по найму. Посмотрите, как действовал Троллеман.
— Великолепный работник, — говорил он, — как раз такой вам и нужен. Я с ним поговорю вместо вас.
— Вы будете платить ему, — сказал Троллеман, сообщая об успешном выполнении поручения, — сто крон в месяц (установленная плата составляла одну крону десять эре в день). И вот что, — продолжал он, — у меня есть план. Этот народ ни за что не хочет откладывать сбережения. Они должны откладывать. Вы будете давать половину платы Тукаджаку, мистер Кент, а половину мне. Я буду класть эти деньги на его счет в банк.
Неужели я такой осел, что попался на этом? Да, такой. Через несколько месяцев после того, как Тукаджак был выгнан мной за тупость и полную бесполезность, я узнал, что у него никогда не было счета в банке и он даже не нюхал этих денег. Торговля — любопытное занятие.
Но, чтобы сохранить мою репутацию, давайте перейдем к большой операции по закупке мяса для собак, потому что из этого дела я выпутался не так уж плохо.
Одна из первых потребностей, которую нужно обеспечить для жизни в Гренландии, — это корм собакам. Предупрежденный об этом еще в Дании, я привез с собой из Южной Гренландии солидный запас сушеной мойвы, но далеко не достаточный, чтобы прокормить собак осень и зимние месяцы. Мне нужно было еще мяса, и вскоре после приезда в Игдлорсуит я сказал Троллеману, что собираюсь начать закладывать запас мяса акулы, основного в этих местах собачьего корма. Летняя ловля доставляет его в изобилии.
— Не покупайте сейчас, — сказал он, — сейчас не надо. Оно еще не высохло как следует, и вы за свои деньги не получите полного эквивалента. Подождите. Я вам скажу, когда.
Что ж, совет был хорош. Я стал ждать.
Время шло. Вскоре я заметил, что полки у Троллемана начали прогибаться под все растущим грузом сушеного акульего мяса.
— Покупать сейчас? — спросил я Троллемана, потому что он в то время был и старался быть моим советником по всем вопросам местной жизни.
— Как сейчас? — воскликнул Троллеман, глядя на меня с негодующим изумлением. — Нет, нет, мистер Кент, нет, нет, только не сейчас. Я сказал, что сообщу вам, когда. Подождите.
И я ждал. Время шло.
Наконец, видя, что полки прямо трещат под тяжелым грузом мяса, я решился спросить еще раз.
— Ну да, конечно! — воскликнул удивленно Троллеман. — Как! У вас нет мяса для собак? Да ведь сейчас, мистер Кент, вы не достанете, его нет. Нет, мистер Кент, сейчас вы мяса для собак не достанете. Мясо кончилось.
— Но, — прервал я его, — вы же говорили, чтобы я подождал; вы говорили, что скажете мне…
Он просто задохнулся от изумления и негодования.
— Что? Я вам это говорил? Подождать? Я сказал вам? Ну да, мистер Кент. Я что-то такое припоминаю. Нет, нет, мяса для собак нет.
И действительно, мяса не было. Верьте мне, и сейчас, когда я пишу эти строки, мне стыдно. Проклятый дурак! Я продолжал доверять ему.
Случилось так, что вскоре я поехал в Нугатсиак — торговый пункт, находящийся в двадцати двух милях от нас по ту сторону Игдлорсуитского пролива и Каррат-фьорда. И там, слава богу, оказалось, что у великого хвастливого нугатсиакского торговца с пиратской серьгой в ухе гренландца Павиа Корцена есть для продажи излишек акульего мяса, и продается оно дешево, всего по шести эре за кило, тогда как установленная цена в Игдлорсуите была восемь.
— Я возьму четыреста кило, — сказал я.
— Может быть, там столько и не будет, — ответил он.
— Тогда, все что у вас есть. Скол! (За ваше здоровье!) Павиа! (он любил пиво).
Оставив мясо, чтобы его забрала первая же шхуна, перевозившая товары в поселки, я с легким сердцем отплыл домой.
Конечно, если бы я об этом ничего не говорил, если бы на радостях не разболтал об этом Троллеману, если бы у меня хватило на это здравого смысла, то никаких осложнений не было бы. Но так как здравого смысла у меня не было, то два дня спустя, когда Троллеман попросил у меня одолжить ему моторную лодку для поездки в Тартусак (там была почтовая станция, которую он, как начальник торгового пункта, обязан был каждый год обеспечивать углем и мясом для собак), я сказал: «Конечно, пожалуйста», — и больше об этом и не думал.
Шла третья неделя сентября. Каждый день приплывали льдины из Ринк-фьорда и при первом сильном ветре с севера развертывались, как маневрирующая армия перед наступлением на Игдлорсуит. А моя моторная лодка стояла с неисправным двигателем, беспомощная перед надвигающимися событиями. Напрасно я просил уманакские власти одолжить мне такелажные приспособления, чтобы в случае опасности вытащить лодку на берег. Они обещали и не прислали ничего. Снова пришла шхуна — такелажные приспособления не прибыли. Очень обеспокоенный, я решил отправиться на шхуне в Уманак, забрать такелаж и вернуться на этой же шхуне, которая пойдет назад через десять дней. Заодно я бы прихватил мясо для собак, так как ближайшим портом, куда должна была зайти шхуна, был Нугатсиак.
Но Троллеман, услыхав о моем намерении, стал возражать самым энергичным образом.
— Нет, нет, не надо ездить. Нет, мистер Кент, не ездите. Они пришлют такелажные приспособления. Нет, не ездите.
Вначале я был даже озадачен бурным волнением этого легко возбудимого человечка. Он всегда любил поговорить, теперь говорил без умолку. Он всегда был добродушным парнем, веселым, открытым — «здорово, друг», «располагайся как дома», — а сейчас просто любил меня.
— Ну-ка, мистер Кент, давайте, выпьем. Да, да, вы должны выпить. Заходите!
Валить вину на соседа — неблаговидная привычка. Перекладывая часть ответственности на Троллемана, я должен признать, что тем не менее сам был виноват в происшедшем, во всяком случае, содействовал наступлению катастрофы.
— Я не могу зайти и выпить с вами, — сказал я, — потому что до отъезда должен поставить свою лодку еще на один якорь. У меня времени в обрез.
— Ну вот, мистер Кент, ну, ну, ну, я бы этого не делал, мистер Кент. Это для лодки совсем не нужно. Давайте, мистер Кент, заходите.
— Держу пари, что второй якорь будет нужен, если начнет задувать. Нет, пустите.
Но он не пустил меня, просто прилип ко мне — таким я стал дорогим гостем.