в ее власти.
Регина стала извлекать выгоду из страсти Троллемана. Она не была корыстна, но любила красивые вещи. Ей доставляло удовольствие украшать себя, надевать на шею блестящие ожерелья, вдевать в уши сверкающие серьги, наряжаться в яркие платья; она испытывала тщеславное удовольствие, прогуливаясь в этих нарядах, зная, что подруги ей завидуют. Наряды были знаком оказываемого ей предпочтения. Честь и награды делила с Региной ее довольно большая семья: мать-вдова с бесчисленными детьми. Они постоянно торчали на кухне, поедая остатки со стола начальника торгового пункта, и проводили там как бы по праву столько времени, сколько им заблагорассудится. Дети создали дополнительное существенное препятствие для ухаживаний человека, опасавшегося обнаружить перед людьми намерения, которые, с точки зрения Троллемана-романтика, были далеко не честными.
Преследование Регины — это все еще была погоня — принесло бывшему матросу все те надежды, восторги, сердечные страдания и отчаяния, которых требует первая любовь. Троллеману мешали — он знал это — его годы, напыщенность и вызывавшее отчаяние сознание, что ни то, ни другое не увеличивают его мужского достоинства. Любовь лишала его силы нанести удар. И все ограничения, которые накладывали на него романтические принципы, все поведение романтического влюбленного, какое могло бы оказаться сокрушительным для сердца датчанки, не подходили для его дикой жертвы. Регина знала действительность, и только ее; единственной реальностью в том, что она называла любовью, была страсть. Троллеман мог бы взять ее. Регина бы сопротивлялась без упорства, уступила бы, распалившись. Не загоревшись ответной страстью, а пассивно, как иссохшая земля впитывает дождь. Зажечь мужчину, чтобы он обладал ею, сгорать, как в пламени, — такова ее роль любви. Какую нежность это могло бы вызвать в ней!
Девушка-язычница. Как мало двести лет веры в Христа повлияли на то, чем ее сделали десять тысяч или десять раз десять тысяч лет безверия! Что бы там ни говорили об истине и красоте, нисходящих, как свет с небес, где обитает господь, но Регина ступала по языческой земле. В этой земле были ее корни: земная роса выступала на ее следах и питала ее. В ней продолжали жить древние обычаи ее племени. «Красота — сила; сила — красота», — говорили поэты ее народа. Мужчины добивались женщины силой; заключительным обрядом ухаживания было изнасилование. Регина не могла плениться словами или добровольно отдаться, как молодое деревцо не может согнуться против ветра.
Первое неудачное нападение Троллемана обескуражило его; он истратил свои силы. Ее сопротивление, внезапный поток дневного света, смех, ее бегство… Видели ли их люди? Не рассказала ли она им все?
На следующий день, когда Троллеман появился на людях, он держался еще более шумно и развязно, хлопал мужчин по спине и хохотал так весело! Он щипал детишек за щечку и гладил по плечу матерей, разбрасывал пригоршнями инжир и сахар, который люди, толкаясь, подбирали в грязи. Троллеман сиял и поглядывал, нет ли где признаков насмешки? В обращении с Региной он прибегнул к самому напыщенному начальственному тону. Хозяин и служанка: строг, но добр. Ел он, как обычно, в одиночестве, но теперь сидел как будто погруженный в чтение прошлогодней газеты. Регина скромно выполняла свою работу на кухне, улыбаясь про себя, и безукоризненно прислуживала хозяину. Она лишь слегка задевала Троллемана за плечо, ставя перед ним кофе. Потом, уходя на кухню, забывала закрыть дверь и, повернувшись, чтобы закрыть ее, видела, что Троллеман смотрит на нее во все глаза.
Теперь, зная, чего хочет хозяин, Регина забавлялась. Она понимала отлично, почему ему нужно, чтобы она прислуживала за столом, почему он так часто зовет ее, почему под самым ничтожным предлогом крутится около нее, когда она работает. Регина угадывала нетерпение Троллемана в каждой попытке к сближению и каждый раз умела ловко смутить его. Даже, когда он касался ее руками, девушка одним взглядом заставляла его опустить их.
Вдвоем, наедине друг с другом в доме! Однажды вечером, когда Регина работала допоздна, Троллеман позвал ее к себе в спальню. Он стоял полураздетый, края полосатой фланелевой рубашки свисали на его неуклюжие бледные ноги. При виде Троллемана она не испытала волнения, желания уступить ему, но не почувствовала и отвращения. Внезапно Троллеман смутился, ухитрился спрятать ноги за стулом, отдал какое-то пустяшное распоряжение, стараясь при этом не уронить собственного достоинства, и отпустил ее.
Преследуя Регину, Троллеман как бы вступил на путь, на котором он никак не смог бы сблизиться с ней, как бы сильно к ней ни тянулся. Их принципы в любви были несовместимы. Придерживаясь своих принципов, Троллеман — таков уж человек! — в отношениях с Региной играл совершенно определенную роль, выйти из которой он не мог, несмотря на всю безнадежность своего положения. Возможно, что в других условиях, без толкущихся рядом зрителей в лице почтенной старой матери, сидящей на корточках на кухне, и пялящих глаза ребят, Троллеман отказался бы от рыцарства ради страсти. Но зрители, мать и дети, были тут. А в их присутствии джентльмен так же мало мог рискнуть напасть, как Регина, по ее понятиям, могла уступить без нападения. С каждым днем он все сильнее и сильнее оказывался опутанным узами платонической любви.
На помощь пришел случай. Троллеман должен был совершить инспекторскую поездку в отдаленные поселки, получавшие товары из его торгового пункта. На это требовалось несколько дней. Так как необходимо было в какой-то мере наладить домашний быт на лодке, где предстояло ему жить, то Троллеман, придерживаясь гренландских обычаев, решил, что его будет сопровождать служанка, Регина. В просторной каюте моторной лодки помещались две койки. Регина сможет готовить ему еду, убирать и вообще заботиться о нем. Регина, конечно, пришла в восторг. Она любила путешествовать. Кроме того, в отдаленных поселках у нее было бесчисленное множество друзей и родственников, которым приятно показаться в новом, столь высоком положении.
Для поездки она оделась в самый очаровательный костюм. Белые сапоги с узорчатым верхом доходили до колен. Выше, до середины бедер, шли белые нитяные «чулки» с вышитыми крестиком розами, обшитые сверху кружевами, окаймленные полосой из черной, как уголь, тюленьей шкуры. Затем штаны из тюленьей шкуры, обтягивавшие бедра. Каждую ногу украшала широкая лента из чередующихся полосок ярко-красной кожи, хорошего белого собачьего меха и вышитой кожи. Ее блуза, анорак, плотно охватывавшая фигуру, была сшита из плюша цвета бордо и оканчивалась поясом из яркого полосатого шелка. Обшлага и свободный стоячий воротник блузы были из черной тюленьей шкуры. Выше обшлагов шла двухдюймовая полоса в виде кружева, связанная из бус, а от воротника спускалась почти до локтей тяжелая, изукрашенная бусами пелерина. Шею плотно охватывал воротник из белой бумажной материи, вышитый цветами и заколотый большой брошью со сверкающим стеклом изумрудного цвета. Блестящие черные волосы Регины над низким лбом были разделены на пробор и заплетены в уложенные вокруг головы косы; из-под волос выглядывали блестящие серьги. Ее черные глаза сверкали, белые зубы блестели. Милое молодое лицо выражало невинное наслаждение этим ярким оперением.
Несомненно, в радостный день их отъезда очаровательный вид Регины наполнял душу Троллемана гордостью. Он был еще более, насколько это только возможно, вызывающе напыщен, расхаживая на своих смешных кривых ногах и распоряжаясь посадкой на лодку, как маленький адмирал. Наконец лодка отплыла, и грязной, обтрепанной, дружелюбной толпе, махавшей им на прощание, должно быть, казалось, что это день торжества Регины. Так оно и было.
По-настоящему Троллеман не привык к важной роли, которую разыгрывал в качестве хозяина дома. На борту лодки под влиянием обстановки и в силу давнишней привычки он стал работать. Вскоре, занявшись двигателем, он стал таким же грязным, как и его команда. Машинально хозяин начал прислуживать своей прелестной пассажирке, поддерживая праздность, к которой ее обязывала парадная одежда. Это так отвечало собственному настроению Регины, что она не задумываясь принимала его услуги; в этот день они оба с одинаковым почтением относились к ее одежде. Цель украшений — возбудить любовь, но на этот раз украшения далеко вышли за рамки своего назначения и изменили его: желание мужчины перешло в почитание, а женщины — в боязливую заботу о могущем испортиться плюше и хрупких бусах. Отправившись в поездку, которая по стечению всех обстоятельств должна была бы стать их медовым месяцем, Троллеман и Регина оказались еще более безнадежно далекими друг другу. Около полуночи лодка стала на якорь в тихой бухте. Когда прибрали палубу и команда улеглась спать на рундуках моторного кокпита, одинокий мужчина, Троллеман, сидел в задумчивости, покуривая на ночь трубку, в то время как его милая спала внизу в каюте.
На следующий день они посетили летнее стойбище. Задолго до того, как стали видны палатки, путешественники могли различить множество резко выделявшихся на фоне неба фигурок, которые быстро бежали по гребням холмов, торопясь встретить лодку. Фигурки добрались до мыса и остановились в ожидании. Затем, когда лодка приблизилась, они бегом спустились с холма и последовали за лодкой, карабкаясь по каменистому берегу, радостно приветствуя ее.
Стойбище состояло из трех или четырех палаток и двух дерновых домиков. Оно напоминало, насколько это возможно вообще для остатков прошлого на западном берегу Гренландии, о временах, предшествовавших приходу христианства. Палатки из шкур, две большие «женские лодки», вытащенные на берег и перевернутые вверх дном, чтобы можно было спать под ними. Местность такая же, как и везде: низкие безлесные волнистые холмы, карликовый кустарник и трава, скудная почва, всюду выходящие на поверхность каменные уступы. Унылый, однообразный и величественный вид.
Пока люди толпами отправлялись на холмы, чтобы увидеть лодку, пока они стояли на берегу, приветствуя посетителей, одна старая женщина, болевшая уже много дней, тихо ушла из жизни. Одинокая странница.