лел батыр по имени Илекяй. Он-то и стал хозяином угодий. А потерпевший поражение Кулый обосновался в ауле Балтас[34] и с тех самых пор затаил на Юлая обиду.
Та размолвка сказалась и на отношениях их детей. Сколько бы ни тосковал Салават по Зюлейхе, как бы ни стремился к ней, неприязнь к ее отцу удерживала его.
И вот теперь Азнабикэ разожгла ненароком тревожащие его душу чувства. Не зная, как поступить, он переводил горящий взгляд с отца на мать.
— По-твоему я должен к ней съездить, эсэй?..
— Конечно, улым, поезжай, — с готовностью поддержала его Азнабикэ. — А то дождешься, что сват Зюлейху другому отдаст. Не посмотрит на то, что мы калым уплатили.
— С него станется! — добавил отец.
После этого уже ничто не могло удержать Салавата на месте. Он наскоро собрался и, оседлав черного иноходца, тотчас умчался.
Юноша скакал по проселочной дороге вдоль Юрюзани и только и думал что о Зюлейхе, осознав наконец, что без нее ему не жить.
Спеша к любимой, Салават старался нигде не задерживаться. Остановился он лишь с наступлением темноты, расположившись на ночлег недалеко от горной речки, а едва забрезжил рассвет, как вновь очутился в седле и поскакал, что есть духу, вперед.
Уже пополудни навстречу ему все чаще стали попадаться стада коров и табуны лошадей. Какой-то одичавший на тебеневке жеребец, заметив появление чужаков, согнал в одно место кобылиц с жеребятами, потом горделиво выгнув шею, угрожающе фыркнул и, развевая длинную гриву, решительно устремился навстречу Салавату. Внимание вожака привлек его черный иноходец.
— Что, драться захотел? А ну, прочь с дороги! — гаркнул на него Салават и, сорвав с плеча кремневое ружье, пальнул в воздух.
Жеребец метнулся с перепугу в сторону и, бросившись к своему косяку, погнал лошадей в лес.
Звук выстрела потревожил и другие гурты, приведя их в движение.
В ту же минуту из леса выскочили три всадника.
— Кто из ружья стрелял, ты? — спросил ехавший впереди остальных.
— Я, — ответил Салават.
— Неужто не знаешь, что лошадей пугать нельзя?
— Знаю. А что было делать, когда ваш гривастый айгыр против моего пошел.
Взопревшие от жары табунщики переглянулись между собой и рассмеялись.
— Ну тогда все понятно.
— По-другому с ним не сладишь.
— Он всегда такой. Чуть завидит чужого жеребца, бешеным становится!..
Разговорившись с табунщиками, Салават поинтересовался, далеко ли расположился на яйляу Кулый Балтас.
— Старшина Кулый — наш хужа. Он тут рядом устроился, поближе к шишмэ[35].
— Айда, мы тебя сами к нему проводим!
— Старшина мне не нужен. Вы лучше дочь его позовите, Зюлейху.
Табунщики все, как один, нахмурились.
— Ай-хай, егет, так не годится!
— У Зюлейхи ведь жених есть!..
У Салавата перехватило дыхание.
— Как?! — выдавил он из себя. — И за кого же ее сговорили?
— За сына старшины Шайтан-Кудейской волости.
Услыхав это, Салават аж вскрикнул от радости:
— Так ведь я и есть ее жених!
— Ну да!.. А как тебя зовут?
— Салауат.
Табунщики просияли от радости:
— Верно! Все сходится!
— Что-то ты давно у нас не показывался. Вот мы тебя малость и подзабыли!
— Хорошо сделал, что приехал. А то Зюлейха с ума сходит!..
— Да мы ее только что вместе с подружками видели. Вон там, под горой! — опомнился вдруг один из табунщиков.
— Спасибо тебе, агай! — обрадованно воскликнул Салават и дернул коня так, что тот встал на дыбы.
Заметив приближающегося незнакомца, девушки с визгом бросились в сторону яйляу.
— Не бойтесь, — крикнул он им вдогонку. — Я свой.
Зюлейха, узнав его по голосу, резко остановилась, схватилась за голову и тут же обернулась.
— Сала-у-ат!
— Зюлейха!..
Так они встретились и, не помня себя от восторга и счастья, укрылись от любопытных взглядов подружек, остановившихся под плакучей ивой, в уединенном месте в зарослях ольхи у ручья.
Не смея глядеть в грустные глаза невесты, Салават ступал молча, низко опустив голову. За ним шел на поводе его иноходец. Остановившись, юноша привязал коня к дереву и только после этого решился обнять девушку. Потом он крепко поцеловал ее и с чувством произнес:
— До чего ж я по тебе соскучился!
— Отчего же так долго не приезжал? — тихо спросила Зюлейха, трепеща в его объятиях. — А ведь я тебя так ждала, так ждала все это время! И днем, и ночью…
Не пожелав назвать истинную причину своего долгого отсутствия, Салават сослался на большую занятость.
— Так ты отцу помогал? Тогда понятно. Только ведь… — начала было с укором Зюлейха, но тот, ровно не обратив на это внимание, быстро проговорил:
— Да, отец уже много лет с заводчиками судится. И в этот раз по начальству ездили правды искать.
— Ну и как? Одолели?
— Да куда уж там! Не мы — их, а они — нас. Зря только время угробили.
— Вон как! Отец мой говорил, что вы уехали, а я не поверила, — кивнула Зюлейха, смахивая краем рукава слезинки.
— Он, поди, ругал меня…
— Нет, не ругал. Только вот за другого выдать грозился… Но я наотрез отказалась, и он отступился.
Салават знал Зюлейху много лет, но до сего дня не испытывал, находясь рядом с ней, особого волнения. И только долгая разлука показала ему, что она для него значит.
Глядя на девушку, он упивался ее красотой. Ее изящная фигурка и нежный голосок сводили его с ума, будили в нем бурную страсть.
— Ну нет, — с жаром воскликнул он. — Я так больше не могу. Увезу тебя с собой.
— Когда?
— Сегодня же!
— Вот так сразу? — изумилась Зюлейха. — Ой, Аллам, что же мне делать?!.
— Как это, сразу?! Мы ведь с тобой столько лет помолвлены!
— Оно, конечно, так, — согласилась девушка. — Только как же мы без благословения родителей уедем?
— Куда им деваться? Калым ведь уплачен!
— А разве можно обычай нарушать? — чуть слышно промолвила Зюлейха.
Салават не ответил. И тогда она, немного подумав, твердо заявила:
— Нет, обычай нарушать нельзя. Твои родители тоже должны дать нам свое благословение.
Понимая, что девушка права, Салават вынужден был с ней согласиться. Вдохновленный их трогательной встречей, он не удержался и нараспев прочел:
Я был малец, когда твоя родная мать
Дала тебе меня поцеловать.
Главу мою такыем украшала,
Зятьком любимым называла.
Я знаю, что от поцелуя моего
Не вспыхнуло твое лицо.
И с губ твоих не сорвалось ни звука.
Был я мал, и ты — невелика.
Дремали в тот миг ребячьи сердца.
Но детство кончилось, и я прозрел,
Едва тебя, красавицу, узрел.
Подобно солнцу из-за гор Урала
Зарею алой ты предо мной предстала…
Зюлейха тоже не осталась в долгу у жениха и, заглядывая ему прямо в глаза, мелодичным голосом пропела:
От зноя летнего струится воздух на лугу.
Когда же ветер наконец прохладою повеет?
Боясь нарушить тишину, молчу.
Да разве ж сердце я унять сумею?
Салават расчувствовался.
— Спрашивай — не спрашивай у своих родителей разрешения, все равно ты моя. И я не хочу ни от кого скрывать то, что у меня душе.
Знай же, Зюлейха моя, как я
В пламени любви своей сгораю.
Нужных слов не находя,
Пред тобою голову склоняю.
Мне бы в песнях воспеть тебя
И без устали о страсти твердить,
Я бы спел, да скованы уста.
От любви онемел мой язык.
Взволнованная пылким признанием юноши Зюлейха уткнулась ему в грудь и, всхлипнув, сказала:
— Атай-эсэй меня, верно, потеряли. Пойдем к ним, а?
— Так ведь я ж без гостинцев приехал, — спохватился Салават. — Как же я твоим родичам на глаза покажусь?!
— Ты и сам для них кустэнэс, — успокоила его Зюлейха и потащила за собой.
В тот же месяц сыграли большую и шумную свадьбу, после которой Салават увез юную жену к себе.
IX
Зюлейха выросла в достатке и родительской ласке, не ведая никаких забот. Но, несмотря на это, она была приучена к любой работе и поэтому с ролью килен в новой семье освоилась довольно легко. Ее не нужно было ни о чем просить. Никто ей ни о чем не напоминал. Зюлейха сама знала, за какую работу браться. Встав поутру, она, подхватив на бегу ведра и коромысло, спешила к речке, после чего ставила самовар и принималась готовить утренний ашхыу. С тем же усердием молодая килен занималась приготовлением обеда.
Пока в котле варилось мясо, Зюлейха ловко раскатала тесто и нарезала халму. Вынув из горячего бульона куски мяса и сложив их горкой в большой деревянный табак, она позвала свекровь:
— Кэйнэм, попробуй-ка. Может, еще чего в хурпу добавить?
Азнабикэ тут же откликнулась. Она зачерпнула ложкой жирный, наваристый бульон, приправленный перцем и разжиженным курутом, подула несколько раз и, попробовав, улыбнулась.
— Хорошо, киленкэй, в самый раз! Отцу Салауата, я думаю, тоже понравится, — одобрила она и тут же, нисколько не скрывая своего восхищения, спросила: — Кто ж тебя всему этому научил, милая моя?
— Эсэй, — зардевшись от смущения, ответила Зюлейха.
— Да уж, верно говорят — какова мать, такова и дочь, — заключила Азнабикэ и, расстелив на траве скатерть-ашъяулык, принялась разбирать и расставлять сэуэтэ вместе с деревянными ложками. Вдруг она приостановилась и, обращаясь к обеим кюндэш, занимавшимся раскладыванием на ылаше только что отжатого пресного курута, громко сказала:
— Сейчас обедать будем. Бросайте-ка свою работу и пособите нашей килен!