Вернувшись домой, молодой отец подхватил на руки сыночка и, растормошив его, стал играть, заставляя его подпрыгивать у себя на коленях и при этом приговаривая:
— Хатес, хатес, хатес ток, ты мой маленький сынок…
В это время появился Юлай.
— Улым, худые вести из Ырымбура.
Салават замер, уставившись на отца.
— Какие вести?
— Ко мне один человек из Ырымбура заезжал, про большую заваруху в Яицком городке рассказывал. Генерал Траубенберг, тот самый, с которым я в прошлом году за калмыками гонялся, велел казаков схватить за то, что народ баламутили. Но по дороге в Ырымбур их отбили. Тамошние казаки собрались после этого и стали генералу свои требования высказывать. А тот ни в какую. Прождали казаки дня три. Пока ждали, на улицах да на берегу костры жгли, чай распивали. Потом взяли иконы, кресты и к генералу всей толпой повалили. А тот стал палить в них из пушек. Много людей полегло, остальные разбежались в разные стороны. Но нашелся один смельчак, не испугался и с криком бросился, размахивая шашкой, против пушек. А за ним — остальные казаки. Генерала и еще кое-кого в куски изрубили, а тех казаков, что за него были, в зиндан заперли. Не поздоровилось тамошнему атаману Тамбовцеву и старшинам. Казаки их закололи, а после пошли богатых грабить.
— Страшное дело! И когда это случилось? — поежившись, спросил с волнением выслушавший рассказ отца Салават.
— В этом году, в январе.
— И что?.. Теперь нас пошлют на расправу с яицкими казаками?
— Да нет, такого приказа от губернатора Рейнсдорпа пока что не поступало. Сказывают, будто Абей-батша[57] велела из Москвы генерала Фреймана послать. Не сегодня завтра он уже должен в Яицком городке быть.
— Значит, прольется кровь.
— Много крови, — вздохнув, сказал Юлай. — Хоть бы башкортов в покое оставили. Гренадеры пощады не ведают!
— Навряд ли, атай. Если бы губернатор на нас рассчитывал, то не стал бы подмогу из Москвы требовать. Не верит он башкортам, — заключил Салават, нахмурив брови.
— Как знать, улым, как знать… — задумчиво произнес Юлай. — Пускай уж нас не впутывают, храни нас Аллах. Яицкие казаки, видать, тоже не сидят сложа руки. Одних гонцов они к Абей-батше послали, во всем своего атамана да генерала Траубенберга винят. А других — к казахскому хану. Просят помочь, когда Фрейман нагрянет.
— Если казахи согласятся, может и нам вмешаться? Надо же когда-нибудь начинать… — сказал Салават.
— Погоди, улым, не горячись, — прервал его отец. — Мы ведь еще не все знаем. Может, мне в Ырымбур съездить?
— Я и сам могу туда сгонять, атай. Заодно кой-какую обновку для детишек прикуплю да племянникам гостинцев привезу.
— Что ж, поезжай, коли так, — согласился отец.
Приехав в Оренбург, Салават первым делом разузнал, где проживает академик Рычков и, не откладывая, направился к его одноэтажному кирпичному дому, располагавшемуся в самом центре города.
На его стук вышла русоволосая женщина в длинном сером платье с кружевным воротничком.
— Вам кого? — спросила она, и узнав, что перед ней Салават, мило улыбнулась. — A-а, добро пожаловать, проходите.
— Благодарствую.
Впустив его в просторную переднюю, женщина представилась:
— А меня Аленой Денисьевной величают. Я — жена Петра Ивановича.
Сказав это, она постучала в одну из дверей и крикнула:
— Петруша, выгляни-ка. К тебе гость пожаловал.
Рычков вышел в полутемный коридор и, приглядевшись, узнал Салавата.
— Ба-а, кого я вижу! — радостно воскликнул он, бросаясь к нему с объятиями. — Дорогой мой!..
Не привыкший к такому обращению посторонних Салават невольно отстранился, но тут же протянул вперед обе руки.
— Как поживаете, Петр Иванович?
— Слава Богу, — ответил Рычков и вдруг поморщился, когда Салават пожал ему руку.
— Ой, ой, не жмите так сильно…
— Простите, Петр Иванович! — сконфузился тот.
— Теперь-то уж нетрудно поверить в то, что Салават-батыр медведя кинжалом заколол! — сказал он, переглядываясь с женой.
Пригласив гостя в свой кабинет, Рычков предложил ему массивное кожаное кресло.
— Прошу вас, присядьте!
— Рэхмэт!
— Как поживают отец-мать, жены, детишки и другие родственники?
— Слава Аллаху, пока все живы-здоровы, — ответил Салават и сообщил, что приехал на базар за покупками.
— Хорошо, очень хорошо…
Пока они перебрасывались с Рычковым первыми фразами, Салават успел заметить, что во внешности шестидесятилетнего ученого произошли изменения. Его карие глаза потускнели и казались грустными. Количество оспинок-щербинок вокруг носа как будто бы прибавилось. Зачесанные назад длинные волосы стали такими же седыми, как и его парик, в котором он появлялся на людях. Из-за опущенных плеч и сутулости он уже не казался таким высоким.
— А вот и наш Коленька! — обрадовался Рычков внезапному появлению младшего сына.
Николай прошествовал прямо к Салавату. Тепло поздоровавшись с ним, он вопросительно взглянул на отца.
— Папенька, вы мне позволите увести от вас нашего гостя?
— Разумеется, — кивнул Петр Иванович и прошел за свой письменный стол.
Покинув кабинет, Салават почувствовал себя более непринужденно.
— Как у вас просторно и красиво! Одна комната, я думаю, величиной с избу будет, — не скрывал он своего восхищения.
— Его губернатор Рейнсдорп для своей службы за казенный счет отстроил. Позже он переехал вместе со своей канцелярией в двухэтажное здание напротив, а этот дом отцу отдал, когда наша семья сюда из Спасского перебралась, — объяснил Николай.
— Неужто губернатор такой щедрый? — поразился Салават.
— За чужой счет легко быть щедрым! — усмехнулся тот. — Свой собственный дом он ни за что не подарил бы. Не такой народ, эти немцы.
— Как, разве губернатор немец? — еще больше удивился Салават.
— Ну да, немец, — подтвердил Николай и с иронией добавил: — Добрейшей души человек… Попробуй-ка сунься к нему, когда он не в духе. Вон когда яицкие казаки взбунтовались, так он, как бы помягче выразиться, перестарался малость. А расхлебывать все уже ныне покойному генералу Траубенбергу пришлось.
— Кому-кому? — не поверил своим ушам Салават. — Тому самому генералу, который в казаков из пушек стрелял?
— Вот как? Значит, и ты о нем слыхал? — в свою очередь удивился Николай. — А ведь я знавал его. В прошлом году, весной, когда волжские калмыки с семьями в киргиз-кайсацкие степи подались, в погоню за ними генерал-майора Траубенберга отрядили…
— Мне отец про него рассказывал. Он ведь тоже в тот поход ходил, — заметил Салават.
Николай растерянно посмотрел на него, словно пытаясь что-то вспомнить, и, махнув рукой, промолвил:
— Ну да, конечно… Кстати, в корпусе генерала Траубенберга мой старший брат Андрей состоял, подполковник. Потом и я к ним присоединился. Академик Паллас поручил мне киргиз-кайсацкие степи изучить. Посчитал, что с войском надежнее будет…
Он не успел докончить, так как Алена Денисьевна пригласила всех за стол.
После ужина Николай повел Салавата осматривать город, рассказывая ему по дороге о том, что произошло в Яицком городке после январских событий.
Как оказалось, направленному Военной коллегией из Москвы трехтысячному корпусу генерал-майора Фреймана удалось в начале июня разбить казачье войско на реке Янбулат. Отвоевав и заняв Яицкий городок, Фрейман учинил над пленными расправу. Предприняв целый ряд неотложных мер по наведению порядка, он переправил большую часть повстанцев в Оренбург, где ими занялась специальная следственная комиссия. В итоге шестнадцать из главных зачинщиков были наказаны кнутом и, клейменые, с вырезанными ноздрями, отправлены на Нерчинские рудники. Около сорока казаков после битья кнутом сосланы вместе с их семьями в разные места на поселение. Кого-то определили на русско-турецкую войну, остальных главарей разжаловали в солдаты. Имущество виновных конфисковано с целью возмещения причиненных ими убытков. Кроме того, казаков принудили к непосильным денежным штрафам. После подавления бунта жизнь в Яицком городке круто переменилась.
Беседуя, приятели прошли вдоль пятикилометрового крепостного вала мимо дюжины бастионов. Молодой Рычков сообщил, что высота вала достигала местами двенадцати футов[58], а то и более.
Салават заметил, что в Оренбурге достаточно много церквей, а дома — не только деревянные, но и каменные. В них располагались самые разные губернские и городские службы, конторы. Внутри города находился четырехугольный каменный гостиный двор, при котором действовал ежедневный базар. А работавший с лета до поздней осени известный всем Меновой двор располагался примерно в двух верстах от города за Яиком. Туда-то как раз и отправился Салават на следующий день, чтобы понабраться свежих новостей, послушать, что говорят о потрясших его событиях в народе.
Внешне в городе было вроде бы спокойно, но что-то все равно настораживало. Так и казалось, что покой этот мнимый, сродни затишью перед бурей. Жаждая разузнать как можно больше, Салават едва ли не до самого конца базарного дня проторчал на рынке, слоняясь по рядам и, переходя от одной лавки к другой, прислушивался к разным разговорам, внимательно ко всему присматривался. Перед самым закрытием он натолкнулся в уединенном месте на пожилого казака с пышной окладистой бородой и пристал к нему с расспросами. Тот с опаской осмотрелся по сторонам и торопливо перекрестился.
— То ли еще будет, мил человек! Так ли еще мы их тряхнем! — проговорил он вполголоса, и пока Салават собирался с мыслями по поводу услышанного, незаметно улизнул, затерявшись в толпе расходящегося базарного люда.
Часть II
I
Получив приказ графа Чернышева[59] о принятии срочных мер для поимки бежавшего в июне 1773 года из казанской тюрьмы донского казака Емельяна Пугачева, выдающего себя за бывшего императора Российского Петра Федоровича Третьего, губернатор Оренбургского края Иван Андреевич Рейнсдорп метал громы и молнии: