— Unsinn! Чушь! Какой безумец до такого додумался — себя Петром Третьим объявить, в то время как покойного государя нет в живых аж с шестьдесят второго года! На кого оный рассчитывал? И неужто граф Чернышев всерьез полагает, будто кто-то поверит в сей бред?! Нет у нас беглого казака по имени Емелька Пугачев. Нет и быть не может! — решительно заявил он, с размаху поставив подпись под текстом ответного письма для Военной коллегии. Не откладывая, он отправил его с курьером в Петербург.
А тем временем Пугачев привел свой полутысячный отряд к Яицкому городку и, убедившись в неприступности хорошо укрепленной со времени подавления мятежа крепости, двинулся дальше вверх по Яику. Назначенный еще генералом Фрейманом комендант Симонов, не отважившись преследовать его своими силами, надумал просить помощи у Рейнсдорпа. Но прямой связи с Оренбургом уже не было.
Овладев без боя несколькими укреплениями и пополнив свой отряд за счет добровольцев, самозванец дошел двадцать первого сентября до Илецкого городка, жители которого, ослушавшись своего атамана, встретили его со всеми почестями. Расправившись с непокорным начальством, приняв новое пополнение и прихватив с собой пушки, Пугачев нацелился на Рассыпную.
В самый разгар этих событий к Рейнсдорпу явился, ни свет ни заря, секретарь губернской канцелярии. Пренебрегая этикетом, Чучалов прошел прямо в его опочивальню.
— Ваше превосходительство, проснитесь, ради Бога! Дело не терпит отлагательств, — попытался растормошить он губернатора.
Ничего не соображая спросонья, потревоженный генерал с трудом разомкнул заплывшие веки, приподнялся на локтях и заорал:
— Donnerwetter![60] Не морочьте мне голову. Какие еще могут быть дела в столь ранний час?! Дела днем делаются! Пожар, что ли, где случился?..
— Пострашнее пожара, Ваше превосходительство! — дрожащим голосом ответил секретарь.
Поняв, что произошло что-то из ряда вон выходящее, губернатор резко поднялся и, спустив ноги на пол, уселся на краю кровати.
— Говорите, я вас слушаю, — упавшим голосом произнес он.
— Тот самый донской казак, что себя за царя Петра выдает, сбежав из казанской тюрьмы, успел в наши края пробраться и местных казаков взбаламутить…
— Ах, оставьте, я этому не верю! — в досаде отмахнулся Рейнсдорп и обхватил обеими руками разламывающуюся от боли голову.
— Весьма сожалею, Ваше превосходительство, но это правда. Уж вы мне поверьте, — умоляющим тоном произнес Чучалов. — Казаки под началом Пугачева Будоринский форпост захватили, у Яицкого городка побывали и даже Илецкий взять успели…
— Urn Gottes willen![61] И откуда у вас такие сведения?
— От офицера, прибывшего из Яицкого городка.
— А почему меня прежде не оповестили?
— Донесение от коменданта Симонова шло окольными путями и на неделю запоздало.
— Где ж теперь ваш офицер?
— В приемной дожидается. Позвать?
— Не надо, — мрачно сказал губернатор, окончательно приходя в себя после вчерашних обильных возлияний. Он молча нырнул в атласный стеганый шлафрок и, затягивая на ходу пояс, вышел к ожидавшему его офицеру.
Рейнсдорп внимательно выслушал сбивчивый рассказ взволнованного посланника.
— Да, плохи, видать, наши дела. Я-то уж думал, что после учиненного суда мы у них напрочь отбили охоту бунтовать… — вздохнул он, отпустив офицера. — Как же нам теперь быть, как поступить?
— Надобно нарочного в Петербург послать, Ваше превосходительство. Пускай подкрепление пришлют, — ответил секретарь канцелярии.
— Вы так полагаете? — неуверенно спросил генерал, склоняя лысую голову на обнажившуюся из-за распахнувшегося халата волосатую грудь. — Может, вы и правы, но я боюсь, что меня там неправильно поймут. Я ведь только на днях депешу отправил с подтверждением, что Пугачева у нас нет. И ежели я нынче свой же рапорт опровергну, вы представляете себе, в каком положении я могу оказаться?!.
— А что делать, Ваше превосходительство? Иного выхода я не вижу, — сказал Чучалов, пожимая плечами, и осторожно добавил: — Ради бога, я вас умоляю, возьмите себя в руки. — Он немного помолчал и вдруг воскликнул: — Кстати, я пригласил воеводу с товарищем и еще кое-кого. Они ждут ваших распоряжений.
Рейнсдорп застыл в нерешительности на месте. Без парика, с всклокоченными по обеим сторонам лысины волосами и в домашнем халате он выглядел, против обыкновения, неопрятным и приземистым. Его выпиравший живот впервые показался Чучалову таким огромным, а ноги — тощими, как у цыпленка.
— Ваше превосходительство, нам нельзя медлить, — напомнил он генералу.
— Однако, каков разбойник сей Пугачев, сколько страху нагнал! — невесело усмехнулся тот и, задумавшись на мгновенье, с сомнением спросил: — Неужто тот казак и в самом деле для России столь серьезную угрозу представляет?
— Кабы не представлял, вряд ли бы граф Чернышев так всполошился, Ваше превосходительство.
— О, я хорошо знаю президента Военной коллегии. И, замечу вам, у графа есть такая наклонность — излишне все драматизировать. Посему, покамест мы все как следует не выясним, предаваться панике не будем.
Секретарь, досадуя в душе на нерасторопного губернатора, топтался на месте, лихорадочно придумывая, как бы его переубедить.
— Ваше превосходительство, — осмелился он возразить ему в который раз, — ежели мы не примем срочных мер, все укрепления по яицкой линии окажутся не сегодня завтра в руках Пугачева.
— Donnerwetter! — снова чертыхнулся, негодуя, генерал. — Неужто некому с негодяем справиться?!
— Вся беда в том, что казаки сами ворота открывают и сотнями на его сторону переходят. Эдак бунтовщики, чего доброго, и на Оренбург замахнутся.
Настойчивость секретаря канцелярии возымела, наконец, должное действие, заставив Рейнсдорпа осознать всю меру опасности, исходящей от самозванца.
— Увы, с большой неохотой, но я вынужден признаться, Петр Никифорович, что вы правы, — сказал он, порывисто вставая, и вскоре скрылся за дверью, ведущей в его апартаменты.
Ивану Андреевичу Рейнсдорпу было не до завтрака. С усилием крякая, натянув на ноги ботфорты и облачившись в нарядный мундир, он вышел в коридор и, нахлобучивая на ходу парик, поспешил к военным, загодя приглашенным предусмотрительным Чучаловым.
Представ перед собравшимися, губернатор несколько раз причмокнул и начал:
— Господа, хочу предупредить вас сразу, у нас нет времени рассиживаться. Дело приняло самый неожиданный и весьма серьезный оборот!.. — От волнения у генерала перехватило дыхание. Он приостановился, судорожно втягивая в себя воздух, потом, немного придя в себя, принялся обрисовывать сложившуюся обстановку. Окончательно успокоившись, он вспомнил о своем высоком сане и, надувшись, как индюк, отдал первые распоряжения.
Озадачив своих помощников, губернатор с пафосом напутствовал их:
— Принять все меры для борьбы с бунтовщиками!.. Действуйте! С богом!
Сразу же после того, как участники совещания разошлись, к старшинам башкирских волостей и дорог были посланы в срочном порядке гонцы с предупреждениями о появлении шаек Емельяна Пугачева, выдававшего себя за императора.
II
Не прошло и получаса с того момента, как курьер вручил Юлаю Азналину приказ губернатора, и вот уже скачут к аулу, вздымая дорожную пыль, еще двое всадников.
Юлай, созвавший было сородичей на совет, завидев приближающихся с невообразимой скоростью конных казаков, запнулся на полуслове.
— Что еще стряслось?
Подъезжая к толпе башкир, казаки осадили взмыленных коней, и один из них громко спросил:
— Нет ли среди вас старшины Шайтан-Кудейской волости Юлая Азналина?
— Я тут, — отозвался Юлай и подошел к незнакомцам.
— Вот вам манифест, — сказал верховой и вручил ему бумагу.
— Какой такой манифест?
— Царев.
— Про что?
— Как прочитаете — узнаете, — бросил через плечо казак, поворотив коня назад. Не успели башкиры опомниться, как оба всадника растворились в быстро удаляющемся облаке пыли.
Народ застыл в ожидании, не сводя глаз с только что доставленной бумаги.
— Это тоже от губернатора? — спросил мулла.
Оставив его вопрос без ответа, Юлай протянул послание Салавату:
— На-ка, улым, почитай, что там батша пишет!
— Так ведь здесь по-русски написано.
— Ну и что. Как написано, так и читай. Потом разъяснишь, что к чему.
Салават вначале быстренько пробежал глазами текст, потом приступил к неторопливому чтению.
«Самодержавного амператора нашего, великого государя Петра Федаравича всероссийского и прочая, и прочая, и прочая!
Во имянном моем указе изображено Башкирскому народу: как вы, други мои, прежним царям служили до капли своей до крови, деды и отцы ваши, так и вы послужите за свое отечество мне, великому амператору Петру Федаравичу. Когда вы устоите за свое отечество, и ни источет ваша слава от ныне и до веку и у детей ваших. Будите мною, великим государям, жалованы… И каторые мне, государю, амператорскому величеству Петру Федаравичу винныя были, и я, государь Петр Федаравич, жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья и землею, и травами…
Я, велики государь ампиратор, жалую вас Петр Федаравич.
1773 года сентября 23 числа».
Не разобравшие ни слова акхакалы окружили Юлая и Салавата и засыпали их вопросами.
— Про что написано?
— Абей-батша сама эту бумагу писала?
— Не томите. Объясните по-нашему, что это за письмо.
Салават поднял руку, требуя тишины.
— Абей-батша тут ни при чем. Это письмо Петр Федорович Третий написал, бывший император, — начал он.
— Вот те на! Тот батша вроде бы давным-давно помер!
— Нет, Петр-батша выжил, — уверенно сказал Салават. — Он долго скрывался, потом до наших краев добрался и объявил Абей-батше войну.
— Ну хорошо. Положим, он победит, отнимет у нее тэхет