— О башкирцах вспомнили! — злобно усмехнулась она. — Неужто вы забыли про их бесконечные восстания?
— Никак нет, Ваше величество, — ответил граф. — Помню-с. Однако же следует принять во внимание, как я полагаю, и их верную службу во благо государства Российского. Известно, что далеко не все башкирские старшины поддержали в свое время Карасакала и Батыршу.
— Что бы вы там ни говорили, любезнейший Захар Григорьевич, а я все равно башкирцам не верю, — отмахнулась от него Екатерина. — Вряд ли стоит делать на них ставку. Сие неразумно. Вы думаете, они забыли, с какой жестокостью с ними после подавления последнего восстания расправлялись? Если я не ошибаюсь, сожгли до семисот деревень да чуть ли не до осьми тысяч человек вырезали… Уж они-то, поверьте мне, не преминут попользоваться случаем, чтобы отомстить нам.
— Осмелюсь возразить вам, Ваше величество. Я думаю, напротив, они получили хороший урок, сделав из оного надлежащие выводы.
— Хотелось бы, чтобы вы оказались правы, граф, — нехотя сказала императрица. — Что ж, придется попытаться склонить их на нашу сторону… Доложите губернатору Рейнсдорпу о моем согласии привлечь башкирцев. Обещаю им за усердие особливое наше благоволение.
— Будет исполнено, Ваше величество! — поспешил заверить ее Чернышев, втайне радуясь тому, что ему удалось так легко отделаться. Поклонившись, министр развернулся и бодро зашагал было к выходу, как тут его снова окликнули.
— Постойте-ка, граф!
— Слушаю, Ваше величество, — растерянно произнес Чернышев, в ужасе пятясь назад.
— Я забыла осведомиться, доставили ли семью Пугачева в Казань?
— Так точно-с, Ваше величество. На днях должны допросить.
— Ну что ж, тогда я вас больше не задерживаю.
Едва за графом закрылась дверь, как Екатерина Алексеевна, в порыве поскорее излить кому-нибудь душу, уселась за стол писать письмо Вольтеру.
IV
Губернатор Рейнсдорп, уповавший на помощь башкир, не замедлил воспользовался разрешением Екатерины бросить их на мятежников, угрожавших Оренбургу.
Получив указ, старшина Шайтан-Кудейской волости Юлай Азналин тут же созвал совет рода.
— Верно говорят, от судьбы никуда не денешься. Не хотели мы в это дело ввязываться да видно не суждено нам в стороне отсиживаться, — с горечью сказал он и попросил Салавата разъяснить по-башкирски суть полученного указа.
Начав с увещеваний, Рейнсдорп перешел к щедрым посулам и завершил послание недвусмысленной угрозой:
«…В противном же сему случае можете подвергнуть себя высочайшему ея императорского величества гневу, какой противники из народа башкирского пред сим уже видели и еще в свежей памяти у вас находится».
Когда Салават перевел текст указа, Юлай обвел вопросительным взглядом сородичей:
— Ну как, йэмэгэт, все поняли, о чем речь?
Стоявший в первом ряду седой старик, опиравшийся обеими руками на суковатую палку, тяжело вздохнув, прошамкал беззубым ртом:
— Понять-то поняли… Только вот что меня тревожит: а ну как окажется, что этот Бугасай и в самом деле батша? Как бы чего потом не вышло. Не пожалеть бы. Мы ведь не знаем толком, что к чему. Потому лучше пока не вмешиваться. Если уж урысы друг с другом поладить не могут, куда уж нам, башкортам, между ними встревать?
Другой акхакал с ним не согласился.
— Ай-хай, как-то нехорошо получается, — покачал он головой. — Пока мы еще разберемся, настоящий он или ялган-батша… Кто его знает! А вот ослушаться Абей-батши мы не имеем права.
Юлай с ним согласился.
— Верно говоришь! За два-три дня соберем отряд и отправим его к Стерлитамаку в распоряжение Богданова-эфэнде, — сказал он и определил место, откуда молодым джигитам предстояло выступить в поход.
Когда все разошлись, Юлай, оставшись наедине с сыном, печально вздохнул.
— Вот ведь как все вышло, улым. Хотим мы того или нет, а придется нам-таки с казаками воевать.
— Ты сам отряд поведешь, атай?
— Нет, улым. Стар я для этого. Командовать отрядом будешь ты, — ответил Юлай. — Только прошу тебя, постарайся быть осторожным. Покуда не выяснится, что это за человек, рисковать попусту не стоит. Терять доверие властей нам невыгодно.
— Я все понял, атай, — кивнул Салават.
В назначенный старшиной день отобранные в отряд парни один за другим потянулись к месту сбора, к той самой поляне в конце аула, где обычно проходили их боевые учения и бэйге. Салават деловито осмотрел и проверил припасы и снаряжение — луки, колчаны со стрелами, дубины, копья, сабли, после чего скомандовал «по коням» и велел построиться.
Юлай не вмешивался. Он стоял среди толпы провожавших и молча наблюдал за действиями сына, испытывая за него законную гордость. Салавата нельзя было назвать рослым, но он был осанистым, плечистым, крепким и гибким. В движениях и во взгляде умных, проницательных глаз сквозили решительность и напористость. Смуглое сосредоточенное лицо казалось волевым и не по годам суровым. Довершал облик молодого командира настоящий батырский наряд — богатая отороченная пушистым лисьим мехом шапка, кольчуга, утепленный белый секмень, на ногах сапоги с длинными голенищами, за плечами туго набитый стрелами колчан, лук и прочее вооружение. Он словно рожден для того, чтобы быть впереди своих сверстников и защищать от врага родную отчизну.
Под стать батыру и его бравые товарищи. Выстроив всадников ровными рядами, Салават подъехал со своим отрядом к односельчанам. Спрыгнув вниз, он легко подхватил на руки и нежно прижал к груди дочку Минлеязу, потрепал по голове сначала одного сына, потом другого. Простившись с женами, родными и прислугой, Салават подошел к родителям и, низко поклонившись им, сказал:
— Благословите меня, атай-эсэй!
— Доброго пути, улым. Да пребудет с тобой во всех благородных деяниях твоих Аллахы Тагаля, — напутствовал его Юлай.
Азнабикэ молча выступила вперед. Она поднесла Салавату наполненную кумысом чашу и, пока он пил, успела пропеть посвященную ему песню:
Растила я тебя, сынок, да видела,
саблю острую зрела я в твоей руке.
Растя тебя, сынок, я знала, чуяла:
С врагом сразиться суждено тебе…
Ай хай, в груди моей сердце горит,
студеной водицы вы на него плесните,
А как вступят в дом наш враги,
лук да стрелы в руки возьмите…
Салават тоже ответил песней:
Стрелы меткие — наконечники стальные,
Сверкая и свистя, летят вперед.
Батыр, священный свой долг исполняя,
За честь отчизны идет в поход.
Нам бы только пробиться сквозь сосняк,
Ветки вцепятся — мы их обрубим.
А как пойдет на нас смертельный враг,
Коль повезет, мы на земле его в куски изрубим.
Еще раз поклонившись отцу-матери, Салават ловко запрыгнул в седло и махнул рукой соратникам:
— Поехали!
— Хызыр-Ильяс вам в путь! — кричали им вдогонку провожавшие.
До Стерлитамакской пристани сотенный отряд Салавата Юлаева добрался довольно быстро. Ожидавший пополнения командир — коллежский асессор Павел Богданов — встретил их, не скрывая радости.
— Молодцы, в самый раз подоспели! Я дам вам в придачу двести конных башкирцев. Передохните малость и отправляйтесь в распоряжение генерала Кара, посланного к нам на помощь из Москвы. Постарайтесь нагнать его как можно быстрее.
— Генерала Кара? — удивившись, переспросил Салават. — А где его искать?
— Его войско, должно быть, уже к Оренбургу подбирается…
Возглавляемая Салаватом Юлаевым конница держала путь по направлению к Оренбургу.
Завидев на полдороге двигавшийся навстречу большой отряд, Салават приказал остановиться.
— Кто бы это мог быть? Едут, вроде бы, со стороны Биккула… Надобно выяснить, — сказал он и, прикрепив к концу сабли лоскут белой ткани, помчался к приближавшимся казакам. Поравнявшись с атаманом, Салават прокричал: — Вы кто будете?
— Мы-то?.. — ухмыльнулся атаман и важно представился: — Казаки его величества царя Петра Федоровича Третьего!
— А он настоящий царь? — спросил взволнованный батыр.
— Ить дурной! Ишо сумлевается! — сплюнув, ответил атаман. — Наш Петр Федорыч и есть бывший расейский ампиратор, точной государь. Петр Федорыч до поры до времени таился, Емелькой Пугачевым прозывался, а ноне под своим именем объявился, чтоб народ поднять да законные права на престол заявить… Между прочим, обещался он и вам, башкирцам — тем, кто ему верою и правдою служить станет, земли да вольности вернуть.
Атаман задел Салавата за самое живое.
— А где его найти, царя Питрау? — поинтересовался он.
— Уж коли вам с ним встретиться охота, так тому и быть, айда с нами, — быстро нашелся атаман.
Поколебавшись немного, Салават примкнул со своим отрядом к казакам.
Проехав верст тридцать или сорок и переправившись через речку, они увидели большое селение.
— Уж не там ли Питрау-батша? — сообразил Салават.
— Угадал, до штаба Петра Федорыча уж недалече, — сказал атаман и припустил коня. Проехав по улице, он остановился перед большим деревянным домом, возле которого стояли казаки, а среди них выделялся широкоплечий, стройный бородатый человек в обшитом золотым позументом зеленом кафтане. Обут он был в ярко-красные сапоги, а на голове его красовалась богатая бобровая с бархатным верхом шапка. К нему-то и направился спешившийся атаман. Приблизившись к Пугачеву, он опустился на колени и почтительно склонил голову.
— Ваше величество, я привел с собой старшину Шайтан-Кудейской волости Салавата Юлаевича. Он пожелал служить вам!
Пугачев оживился. В больших, но раскосых глазах его заиграли искорки.
— Ты по своей воле на службу ко мне явился али как? — спросил он, вперив в Салавата пристальный взгляд.