Как-то раз, улучив удобный момент, с ним заговорил его близкий приятель Андрей Разумовский:
— Ваше высочество, вы позволите мне дать вам один совет?
— Совет? — удивленно переспросил тот. — Извольте, я вас слушаю…
— Вы снискали такую славу среди бунтовщиков, что при желании могли бы вершить великие дела и не сносясь с оными напрямую, — вкрадчиво произнес любовник его жены Натальи Алексеевны.
— Поясните, каким образом! — вспыхнул польщенный цесаревич.
— Попытаюсь, — сказал Разумовский и осторожно сообщил ему о том, что группа высокопоставленных особ, желающих видеть на престоле вместо Екатерины Алексеевны его, Павла, будет рада низложить ее.
Тот лукаво взглянул на собеседника и обещал подумать.
Предложение Разумовского взволновало Павла. Он мечтал о власти, считая, что ее приобретение даст ему могущество над миром. Цесаревичу было приятно сознавать, что есть силы, которые делают на него ставку и готовы в любую минуту его поддержать. «Неужели они помогут мне приблизить столь желанный момент?» — с трепетом думал Павел, повторяя про себя заветную фразу «Я царствую», которую можно было прочесть даже в его детских ученических тетрадях. Однако, смелый в мыслях, он робел, когда возникала необходимость в решительных действиях, поскольку испытывал перед матерью безотчетный страх.
Екатерине было хорошо известно, что сильная оппозиция вынашивает планы по ее свержению в пользу престолонаследника. Поэтому она была настороже. Стараясь притупить бдительность противников, императрица ничем не выдавала своего беспокойства и вела себя, как обычно, живя насыщенной жизнью и соблюдая заведенный распорядок.
Она принимала послов, участвовала в устраиваемых в их честь приемах, выслушивала донесения, интересуясь как крупными, так и менее значительными государственными проблемами, много читала, вела оживленную переписку с учеными мужами Европы, умудрялась писать и ставить пьесы и, как всегда, находила время для своих любовных утех.
В такие моменты Екатерина Алексеевна отметала прочь все свои тревоги и неприятности, не обременяя себя также мыслями о самозванце. Но тот был слишком силен, опасен и явен, чтобы позволить ей полностью расслабиться. Он постоянно напоминал о себе, как и ее не вполне благонадежный сынок.
Императрица редко общалась с Павлом, но, держа его под жестким контролем, знала о каждом его шаге. Для Екатерины не было секретом, что тот находится под влиянием своего воспитателя графа Панина, который с самого начала был у нее на подозрении. Принимая его как-то у себя, она решила поинтересоваться, как дела у наследника.
— Что-то давненько я Павла Петровича не видала. Как он поживает?
— Слава Богу, Ваше величество, — ответил Панин, отвесив нижайший поклон. — Великий князь ведет себя примерно.
— Навестил бы хоть свою матушку. Вы уж потрудитесь передать ему, голубчик, что я желаю его видеть, — нарочито вежливо, но с затаенной угрозой произнесла императрица.
— Непременно передам, сей же час. Где Вашему величеству будет угодно принять его высочество?
— В моем кабинете.
Не прошло и получаса, как в комнату Екатерины ворвался Павел.
— Зачем звали? — с ходу спросил он сурово. — Только не говорите, что соскучились. Я все равно не поверю. Скажите, в чем дело, и я удалюсь.
— Сядь, — потребовала императрица, указывая на стоявшее против стола кожаное кресло.
— Некогда мне рассиживаться, — вызывающе ответил наследник.
— Неотложные государственные дела? — насмешливо спросила Екатерина и широко раскрыла голубые глаза.
Павел вспыхнул, но не ответил, лишь вздернул курносое лицо.
— Кстати, друг мой, а как у тебя дела с великой княгиней Натальей Алексевной? — снова поддела его Екатерина, осведомленная о бурном романе невестки с Андреем Разумовским. — Когда же, наконец, вы меня внуком подарите?
Цесаревич досадливо поморщился.
— Ваша ирония, матушка, здесь неуместна. Разве не вы подыскали для меня сию достойнейшую партию — принцессу Вильгельмину Гессен-Дармштадскую? — с раздражением проговорил Павел.
— Каюсь, мой милый. И я готова исправить свою оплошность.
— Каким образом?
— Это уж мое дело. А тебе я посоветую прекратить дружбу с красавчиком Разумовским.
Павел вскинул на мать недоуменный взгляд.
— Да, да, милый. Я не допущу, чтобы мой наследник стал всеобщим посмешищем, — сказала Екатерина и, выдержав паузу, жестко произнесла: — Ну, а главное — я хотела бы уберечь своего сына от дурного влияния. Эти люди не доведут тебя до добра. Думаешь, я не знаю, что у вас на уме?
При этих словах цесаревич вздрогнул, потом побледнел и обмяк. От его высокомерия не осталось и следа. Он затрясся от страха и упал перед императрицей на колени.
— Ваше величество, матушка, не гневайтесь, Бога ради! Лукавый меня попутал. Умоляю вас проявить великодушие и простить меня, — пролепетал Павел.
Взгляд Екатерины чуть потеплел.
— Ну, полноте, друг мой. Поднимись! Великому князю — наследнику царского престола — не пристало на коленях стоять!
Тот неуклюже поднялся, плюхнулся в кресло и, съежившись, приготовился выслушать суровый приговор.
Но Екатерина не стала ничего предпринимать. Простив сына на словах, она продолжала следить за ним. А вот Андрея Разумовского решила на всякий случай удалить и сослала его в Ревель. Правда, через несколько месяцев императрица вдруг передумала и отправила его в Италию на дипломатическую службу. С Никитой Паниным императрица предпочла не связываться. Втайне ненавидя своего противника, она щедро осыпала его милостями и наградами.
Павел тяжело переживал унижение и еще пуще злился на мать. Выстраивая планы захвата власти и мести, он отыгрывался лишь в мечтах и во сне. Цесаревич часто видел себя гордо гарцующим на коне во главе повстанческой армии, которую он вел к столице, чтобы отвоевать престол. А однажды явился к нему во сне сам Петр. Он загородил Павлу путь и, покачав головой, с сочувствием промолвил: «Бедный, разнесчастный ты мой Павел…».
Видно, неспроста приходил к нему великий прадед и пожалел его. Значит, впереди цесаревича не ждет ничего хорошего. Тот зловещий сон произвел на Павла угнетающее впечатление и навечно запал ему в душу.
День за днем прошла одна неделя, потом другая. Счет пошел уже на месяцы, а настроение Павла Петровича все не менялось. Как будто кто-то вытянул из него душу — он стал казаться себе тряпичной куклой. И лишь прежняя его ненависть к матери все еще клокотала где-то в самой глубине его сердца. Пожалуй, только за счет этого чувства и своей мечты он и продолжал существовать и двигаться. Торопя события, Павел Петрович еще не знал, что путь его к кратковременной власти растянется не на один десяток лет.
Сделав над собой усилие, цесаревич вышел на свежий воздух. Беспрестанно ливший всю ночь дождь к утру прекратился. Он поднял глаза к небу. Растрепанные грязно-серые тучи неслись и неслись куда-то на восток — туда, откуда вел к Казани свое многочисленное войско только что простившийся с преданным ему Салаватом-батыром Емельян Пугачев.
XXI
Едва успел Пугачев со своим войском переправиться через Каму, как поднялось население Прикамья и Поволжья. Руша заводы и помещичьи имения, люди делили между собой достававшееся им добро.
На вторые сутки после переправы Пугачев захватил Боткинский завод, через три дня после этого — Ижевский, после чего взял курс на Елабугу. Он неотвратимо приближался к Казани.
В городе поднялась паника. Бывший шеф казанского дворянского корпуса генерал-майор Ларионов заблаговременно отбыл в Нижний Новгород. Перепуганный губернатор Брант отправил нарочного в Петербург, требуя срочной помощи, и то и дело рассылал депеши с информацией о продвижении повстанцев орудовавшим неподалеку карательным отрядам. Вместе с комендантом Баннером и полуторатысячным войском он усиленно готовился к обороне, вооружая гражданское население Казани.
Раздобыв через своих разведчиков эти сведения, Пугачев решительно двинул свои силы к Казани.
Когда до города оставалось верст семь, его двадцатитысячное войско расположилось на привал. В тот же день, одиннадцатого июля 1774 года, в повстанческий штаб, находившийся рядом с Троицкой мельницей, явились семьдесят человек из Татарской слободы. Они подтвердили информацию о малочисленности вражеских сил, ожидавших повстанцев на Арской дороге, и, попросив не трогать их селение, стали настаивать на немедленном штурме города.
«Как же быть? То ли начинать, то ли повременить…» — колебался Емельян Пугачев. Если подумать, должно быть, сама судьба привела его на этот раз в Казань во главе огромного войска. Это не то, что в первый раз, когда его доставили сюда в декабре 1772 года и заключили в казанскую тюрьму. Здесь Пугачев познакомился с бывшим купцом Парфеном Дружининым, чьи родственники помогли ему бежать из темницы и укрыться от властей. И вот он явился сюда опять, но уже по своей воле. Знать бы только наперед, чем все это кончится…
Пугачев вызвал к себе Долгополова.
— Что, Ефстафий Митрофаныч, как живется-можется?
— Слава Богу, Ваше величество, терпеть можно, — кисло ответил тот.
— А скажи-ка, любезный, веришь ли ты, что я и есть царь Петр Федорович?
— Верю.
— И что Павел Петрович мой сын, тоже веришь?
— Как не верить, ежели он самолично мне порученьице давал к вашему величеству подарки доставить?
— Так, Ефстафий Митрофаныч, так… Помню и ценю тебя за твою исправную службу… А ты, случаем, не догадываешься, зачем я за тобой посылал? Должок ведь за мной остался. Про то, что завтра будет, мне неведомо, а долг, как известно, платежом красен, — сказал Пугачев и протянул Долгополову пятьдесят рублей. — Бери, родимый, и гуляй. Отныне ты птица вольная, сам себе голова.
Сунув деньги в карман, Долгополов осмелел.
— Царь-батюшка, говоря по чести, я ведь не токмо Павла Петровича, но и своих деньжат немало поистратил.
— Понимаю, Бфстафий Митрофаныч, очень даже понимаю. Так ведь и я изрядно поизд