ить. Я своему счастью поверить не могла. Только все думала, как же он теперь без этого дела будет? Да и детей больше рожать не смогу. Про вторую-то жену не догадывалась. А как он сказал, то-то праздник настал в моей душе! Правда, первые дни в страхе жила: ну как выкинет на улицу, а деток себе оставит? Но Абдулжамал успокоил: тут жить останусь, и дети при мне. А молодая его жена будет за ними смотреть, пока своих не родит. Я так осмелела, что спросила – кто она? Оказалось, Джанисат Асламова. Джанисат у них единственная дочка, красивая девушка и молодая совсем. Я подивилась, как это Варис Асламов согласился отдать Джанисат за старика, а потом вспомнила, что они друзья с Абдулжамалом, да и выкуп хороший, за тебя Джамалутдин почти столько же дал. Ай, никах скоро! Успеть надо много: пристройку закончить, купить многое для невесты, еды наготовить. Мне соседки ходят помогать, а скоро сестры Абдулжамала приедут, им в пристройке комнаты подготовлены, только двери поставить осталось…
Я прячу лицо в ладони и сижу, раскачиваясь, не веря, что все это сейчас услышала.
– Теперь мне жизнь хорошая настанет, – радуется Жубаржат. – Ты прости, что к тебе не шла. Все хотела навестить, да боялась: увидишь ты меня и расстроишься.
– Но… ты ведь не больна, Жубаржат? Скажи, что все хорошо с тобой!
– Все хорошо, – твердо и одновременно мягко говорит Жубаржат.
Я вижу – она лжет, но боюсь просить сказать правду. Уж лучше буду делать вид, что поверила. Аллах милостив.
– А какая ты будешь с Джанисат? – спрашиваю я. – Строгая будешь? Станешь ругать и жаловаться на нее Абдулжамалу?
– Ай, Салихат, что за глупости говоришь.
– Все старшие жены так делают.
– Да много ты знаешь их, старших жен, – смеется мачеха.
– У Алауддина Рахимова вторая жена, – загибаю я пальцы, – еще у Убайдуллы Хашимова…
– И что? Их младшие жены жаловались, что старшие житья им не дают?
– Кюбре на роднике жаловалась, что Алауддин позволяет своей первой жене так ею помыкать, что любая свекровь позавидует.
– Им поменьше надо болтать, девчонкам этим, – ворчит Жубаржат, ставя на стол мешок с мукой и миску с водой для теста. – Пусть радуются, что мужья их старыми девами не оставили да привели в дом не к матерям, а к старшим женам, эти хоть не такие ревнивые.
– Разве матери ревнуют сыновей к их женам?
– Уж ты мне поверь, – кивает Жубаржат, тонким слоем рассыпая муку по столу. – Вот погоди, надумает твой сын жениться… Ох, какая я! – внезапно она хлопает себя белыми от муки ладонями по щекам, оставляя на них пыль. – Совсем забыла! Погоди.
Жубаржат выбегает и вскоре возвращается, держа что-то в руках. Она протягивает мне крошечный костюмчик: штанишки и кофточку, расшитые забавными желтыми цыплятами.
– Это Джаббару. Сама шила. Ты не думай, это новое, никто из моих не носил!
– Спасибо. – Я растроганно прижимаю одежку к себе.
– Как ребеночек-то?
– Ест да спит.
– Год после никаха – и уже мальчик! Совсем как у меня было. Но ты не останавливайся. Тебе надо родить мужу много сыновей.
– А где дети? Надеюсь, все здоровые? – Я только сейчас спохватываюсь, что до сих пор не спросила про своих братьев и сестер, которых не видно и не слышно.
– Слава Аллаху! Азим и Гусейн с отцом в поле. Младшие спят. Адиля помогать мне пытается, Алибулатик недавно пошел, теперь за ним пригляд нужен, вот дочка и смотрит, она такая ответственная.
– Можно на маленьких посмотрю?
– Только не разбуди, мне столько надо успеть, пока они спят!
Я на цыпочках подкрадываюсь к комнате, где устроена общая спальня для детей. Три мальчика и две девочки спят на разбросанных по полу старых одеялах. Как я по ним соскучилась! И как они выросли! Особенно Алибулат, его я только и видела в люльке новорожденным. Жаль, не могу обнять их. Может, как-нибудь в другой раз.
Возвращаюсь на кухню и предлагаю Жубаржат свою помощь, но она качает головой.
– Нельзя тебе тут больше, Салихат. Не подумай, я тебе рада, но вдруг Абдулжамал до времени вернется, худо станет нам обеим.
Она права. Да и отпущенное мне время вышло, надо держать обещание, данное Джамалутдину. Жубаржат провожает меня до ворот. Я вижу, ей не хочется, чтобы я уходила, и беру с нее слово, что она навестит меня в ближайшие дни. Жубаржат обещает, но мы обе знаем, что вряд ли она сможет прийти.
Только вернувшись домой, я понимаю, что мы ни словечком не обмолвились о нашей общей боли – погибшей Диляре.
11
Наш второй сын появился на свет в середине священного месяца Рамадан, поэтому его имя предопределил сам Аллах. В этот раз роды прошли легко, и маленький Рамаданчик не доставил мне страданий, которых я натерпелась, когда рожала Джаббара. По случаю очередного мальчика я получила подарок от мужа: золотые серьги, кольцо и браслет.
За время, что я провожу вдали от чужих глаз, оправляясь от родов, вспоминаю все произошедшее за год, ведь чем еще мне заниматься, кроме как баюкать малыша да вспоминать?
Много событий случилось с того дня, как я ходила навестить Жубаржат.
Генже вышла замуж в соседнее село, свадебный кортеж ехал мимо наших ворот и увозил ее. Я помахала вслед рукой, но она под своей накидкой меня не увидела. Вроде как недавно у нее родилась дочка, а больше я о Генже ничего не слыхала.
Мину так и не нашли, посчитали ее мертвой. Соседки сплетничали, что для нее так лучше. Все равно муж убил бы, если бы нашел. Но я надеюсь, подруга где-то прячется, а может, смогла добраться до России, ведь мир не без добрых людей.
Мой отец снова женился. Конечно, новая жена – неофициальная, ведь с Жубаржат он не развелся. Был только никах, и по документам Джанисат его женой не записана. Джамалутдин ходил на торжества три дня подряд и сказал, что Абдулжамал очень этим был довольный, а еще больше – деньгами на бизнес, которые получил в качестве подарка. Я хотела знать подробности, но Джамалутдин сказал только, что гостей было много, и платок вынесли в положенное время, так что свадьба прошла как надо.
Год назад Агабаджи разрешилась новой девочкой и чуть не умерла от побоев Загида. Еле-еле его от нее оттащили, она уж не дышала, а потом месяц ходила с синяками и прятала лицо, чтобы никто не видал их. Загида Джамалутдин услал куда-то надолго. А когда тот вернулся, нам совсем житья не стало: то одно ему принеси, то другое, это он есть не будет… И почему дети так громко плачут? Если мы их не уймем, он сам ими займется. Мне так жалко стало Агабаджи, что я решила: забуду про ее ненависть к Диляре, это дело прошлое, сделаюсь ей подругой, раз больше никто ее не жалеет. Я думала, что она, по обыкновению, посмотрит презрительно и отвернется, но все стало совсем по-другому. Агабаджи позвала меня в свою комнату, предложила сесть и стала говорить. Говорила, пока все, что наболело внутри, не выговорила, а потом прощения попросила за то, что так долго была неприветливая. Так что мы наладили нормальные отношения. Правда, дочек Агабаджи по-прежнему почти не замечает, куда охотнее возится с Джаббаром, чем со своими близняшками и младшей.
Айше и Ашраф скоро два годика, они бегают по двору и лопочут. Девочки мало между собой похожи. Младшей, Асият, недавно исполнился год. Старшие присматривают за ней и берут в свои игры, хотя малышка только-только ходить выучилась.
Джаббар, мой любимый сынок, с девочками водиться не хочет, замахивается на них крошечным кулачком, если те пытаются взять его игрушку, хмурит брови и сидит один под деревом, забавляя себя всякими нехитрыми способами. Он не по возрасту серьезен и с каждым месяцем становится все красивее, мне на радость и Джамалутдину на гордость. Хвала Аллаху, с самого рождения Джаббар ни разу не болел, даже зимой, когда все подхватили простуду, Джаббару одному удалось уберечься от хвори.
Джамалутдин часто отлучается по делам. Правда, бывают месяцы, когда он никуда не уезжает, и сам принимает гостей, иной раз они и на ночь остаются, и тогда нам прибавляется лишней работы. Я настолько к этому привыкла, что научилась заранее чувствовать день, когда Джамалутдин вернется. Ему я об этом не говорю, но к такому дню стараюсь одеться нарядней и приготовить одно из любимых блюд мужа. Мои предчувствия всегда сбываются, и так радостно видеть удивление Джамалутдина, когда я приношу ему, уставшему с дороги, любимые кушанья.
В это трудно поверить, но за время, что мы женаты, муж ни разу не разгневался на меня по-настоящему. Бывало, что я чувствовала вину за небольшие проступки и сразу сама просила прощения. Джамалутдин сдержан со мной и не показывает нежных чувств, хотя они, я теперь уверена, у него есть. Мужчине не пристало выражать привязанность к женщине, иначе его будут считать слабым. Я чувствую любовь Джамалутдина, когда смотрю в его глаза, когда он обнимает меня в постели, оставаясь в спальне до предрассветного намаза. Я перестала бояться, что муж может сделать со мной плохое, и покойная Зехра больше не стоит между нами, как вначале. С рождением второго сына мое положение только укрепилось. Даже Расима-апа уже не приказывает, а просит помочь. Теперь свою злобу она вымещает на Агабаджи, ведь Загид относится к жене с нескрываемым презрением, а Джамалутдин не вмешивается в домашний уклад, оставляя его целиком за Расимой-апа.
Только однажды между мной и Джамалутдином вышло что-то вроде ссоры. Случилось это несколько месяцев назад, сразу после пятнадцатилетия Мустафы. Младший сын Джамалутдина в тот день попросил у него позволения учиться в религиозной школе района. Тогда я впервые за много месяцев услышала, как муж повысил голос на кого-то из домашних. Он кричал на бедного Мустафу, угрожая страшными вещами, вплоть до немедленной женитьбы на соседской Ширванат-дурочке, если тот еще раз заговорит о чем-то подобном. Кончилось тем, что Джамалутдин отослал сына прочь, велев несколько дней не попадаться ему на глаза, и ушел к себе, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда. Расима-апа в испуге раскрыла Коран и стала дрожащим голосом читать вслух, надеясь таким образом успокоить гнев племянника.