Я не могу понять, почему Загид не женится снова, ведь уже год прошел с того дня, как Агабаджи вернулась в родительский дом, а потом и вовсе уехала куда-то далеко, как и хотел Джамалутдин. Любой отец, чья дочь на выданье, с готовностью отдал бы ее за него, а некоторые – хоть даже и второй женой. Попасть в семью Канбаровых считается за честь. Но я знаю наверняка, что еще ни в один дом не отправлял он Расиму-апа, иначе она сказала бы мне об этом. Ведь мы с ней дошли до того, что нет-нет да заговариваем на эту тему, очень уж тяжело управляться вдвоем с таким хозяйством. Агабаджи, хоть и ленилась да от дел отлынивала, когда беременная ходила, все же забирала часть работы себе. Вот мы и мечтаем с Расимой-апа о том, как Загид приведет себе жену, и будет нам безотказная помощница. Но я-то не только из-за помощницы хочу, чтобы пасынок снова женился. Не могу объяснить, почему во мне такая тревога поднимается, когда он смотрит на меня или заговаривает со мной. Я, наверное, слишком тоскую по Джамалутдину и расстраиваюсь из-за того, как именно он уехал – не сказав ни слова о любви, не оглянувшись на меня на прощание, – вот и вижу все в таком мрачном свете.
Только в детях моя радость. Только с ними я отдыхаю от плохих мыслей – с ними, да еще с Мустафой. Каждый день он забирает Айшу, Ашраф и Джаббара в свою комнату и читает им Коран, заставляет учить суры и показывает, как правильно творить молитву, – и все это мягко, без окриков и наказаний, чтобы не отвратить детей от духовных занятий. Загид с презрением относится к брату, считает, что тот стал религиозным фанатиком, но по мне, это куда лучше, чем быть таким, как Загид. Мы с Мустафой никогда не говорим по душам, ограничиваясь только общими фразами. Он со мной неизменно почтителен и в разговоре опускает глаза. Но я знаю, что он повидал многое и знает такое, чего совсем не хотел бы знать. Он, так же как и я, боится за жизнь Джамалутдина и ждет его возвращения домой. И это нас сближает.
Через месяц с небольшим Рамадану будет два года. Он совсем не похож характером на старшего брата – тот серьезный, задумчивый и молчаливый, а Рамаданчик непоседливый, шумный, задиристый и частенько не слушается. Расима-апа ворчит, что скоро придется пускать в ход палку, но я, помня о наказаниях отца, каждый раз холодею от ужаса и уговариваю ее подождать, в надежде, что пример Джаббара и духовные уроки Мустафы вразумят маленького шалуна куда лучше палки.
Аниса, самая младшая дочка Агабаджи, немного отстает в развитии. Ей уже исполнился год, но она не говорит ни словечка и лишь недавно научилась ходить – даже не ходить, а неуверенно ковылять, хватаясь за все предметы, что попадаются ей под руку, и частенько падая. Думаю, это у нее от того, что она ни дня не питалась материнским молоком, а еще потому, что Агабаджи, когда носила ее, была не в самом лучшем душевном состоянии, а это не может не отразиться на ребенке. Но я уверена, девочка вскоре догонит своих сестренок. Месяца два назад я попросила Джамалутдина привезти из города детскую книжку с картинками, хотя он и был против: в нашем доме нет ни одной книги, кроме Корана. Но я убедила его, что тут особый случай, и он сдался. Книжка яркая, с крупными картинками и подписями под ними. Я говорю Анисе, что нарисовано на каждой картинке, а потом прошу ее показать пальчиком, где здесь кошечка, где домик, а где солнышко. Рамадан всегда сидит рядом, когда мы занимаемся, и, если Аниса ошибается, громко смеется. Уж он-то всегда знает правильный ответ, мой сыночек.
Зайнулла – активный и здоровый малыш, я до сих пор даю ему грудь, поэтому он целыми днями ползает по комнатам, исправно кушает, спит и отправляет свои надобности. Думаю, скоро он встанет на ножки, во всяком случае, уже пытается, а я не позволяю: рановато.
Все три мальчика похожи на Джамалутдина, отличаясь между собой только незначительно. Они одинаково смуглые, голубоглазые, с темными вьющимися волосами, крепкие и довольно высокие для своего возраста. Не считая редких простуд, сыновья растут здоровыми. Слава Аллаху, та ужасная история, которая приключилась с маленьким Джаббаром, больше ни с кем из детей не повторялась.
Вчера Загид вошел на кухню, когда я была там одна – промывала нут к ужину, и, развалившись на стуле, некоторое время молча наблюдал за мной, а я старалась вести себя как обычно, только сжалась от дурного предчувствия.
– Джамалутдин велел тебе передать, что у него все хорошо.
Я чуть миску из рук не выронила, когда это услышала. Резко повернулась, забыв про осторожность, воскликнула:
– Ай! Звонил, да?
Загид нахмурился.
– Твое какое дело? Передал же, что тебе еще?
– Простите.
Я взяла себя в руки, внутри затеплилась слабая надежда, что, если я буду покорной, Загид расскажет еще что-нибудь.
– Он еще что сказал, может?
– Нет. – Загид встал и направился к выходу, но у двери остановился и добавил, удивленно покачав головой: – И зачем отец столько о тебе думает? По мне, так он не должен тебе отчитываться, что с ним да как. Будь ты моей женой, ходила бы по струнке и слово сказать боялась!
Он вышел, а я стала сама не своя от его последней, сказанной как бы невзначай фразы. В глазах потемнело от страха, я опустилась на стул и положила голову на руки. Представила, что мой муж и правда не Джамалутдин вовсе, а Загид, но отказалась думать дальше, ведь такого просто не могло случиться и не будет никогда.
17
Аллах, что мне делать? Моя жизнь стала как ад, но я не могу никого попросить о помощи. Расима-апа наверняка обо всем догадывается, но молчит. Мустафа еще подросток. А Джамалутдин по-прежнему далеко, и вот теперь мне внушают, что его больше нет в живых.
С того дня, как он уехал, прошло почти пять месяцев. За это время Загид лишь дважды передавал мне весточки от мужа, каждый раз одинаковые, помещающиеся всего в одну фразу: все у него хорошо. В прошлый раз я не выдержала и спросила, когда Джамалутдин вернется, но Загид просто рассмеялся мне в лицо. Ему нравится смотреть, как я мучаюсь.
Я извелась, места себе не находила. Тоска и страх за мужа выедали меня изнутри, как кислота. Помогало лишь то, что от домашних дел, которые Расима-апа почти все переложила на меня, я, когда приходило время ложиться спать, падала на постель и мгновенно проваливалась в темноту. Возможно, Расима-апа специально нагрузила меня таким количеством работы, чтобы у меня не оставалось времени и сил на переживания.
Каждое утро, просыпаясь, я говорила себе, что прошел еще один день, и возвращение мужа хоть на чуточку, но стало ближе. Ведь скоро полгода, как он не дома, не может же он совсем нас оставить, и, если живой, скоро обязательно объявится.
Этим утром Расима-апа отправилась в магазин, тепло одевшись, потому что с вечера пошел мокрый снег – не такое редкое явление для конца ноября, но для меня означающее, что дети не смогут подолгу гулять во дворе, и придется придумывать им занятия дома, чтобы удержать от шалостей. Перемыв посуду после завтрака, я затеяла стирку детского белья: в комнате для омовений поставила на два табурета большой цинковый таз, заполнила его теплой водой, высыпала чуть не полпачки порошка и замочила все грязные штанишки, кофточки и платьица.
Я была уверена, что никто, кроме Расимы-апа, сюда не войдет, поэтому сняла платок, закатала рукава рубашки и подоткнула юбку, чтобы не замочить подол. Услышав за спиной шорох, подумала, что это один из детей пробрался в комнату, чтобы спрятаться или еще по какой-нибудь надобности. Но, повернувшись, увидела Загида. Намыленная рубашка с громким шлепком упала в воду, обдав меня брызгами. Я спешно попыталась привести в порядок одежду, но платок лежал далеко, у самого входа, а я не могла и шагу ступить – стояла и смотрела на пасынка, понимая, что он тут не просто так, наверняка что-то случилось.
Загид плотно прикрыл дверь и прислонился к ней спиной, скрестив руки на груди. Я не сразу поняла, что он внимательно разглядывает мой живот.
– Так ты не понесла? – вдруг спросил он.
– Что? – переспросила я недоуменно, невольно положив на живот мокрые ладони.
– Да сам вижу, что нет. Полгода прошло, как отец уехал, уж выросло бы.
Я не понимала, зачем он это говорит, только чувствовала, как стыд волной накрывает лицо и шею, спускаясь на грудь. Почему Загид так смотрит? Почему заслоняет собой дверь, не давая мне возможности выйти?..
– Слушай, что говорить буду, только спокойно, да? Мне жена нужна, такая, чтобы сыновей могла рожать. Ты как раз подходишь. Поэтому я тебя своей женой возьму.
Может, он водки выпил? Или это от той зеленой пасты, которую он жует, когда не курит свои сигареты? Мне захотелось смеяться, таким нелепым казался этот разговор.
– Вы не можете, – сказала я так, будто выговаривала неразумному ребенку. – Я замужняя. За вашим отцом, Загид, замужняя.
– За дурака меня держишь, да? – обиделся пасынок. – Так тебе скажу, никакая ты не замужняя. Никах только был. А в загс ходили вы? Ну? Говори, ходили?
Я покачала головой. В этом Загид прав, мы с Джамалутдином не расписаны. Мне это не важно, мало ли что там русские придумали. Бумаги эти официальные, зачем они нужны, если мы Аллахом на всю жизнь соединенные? За эти годы мне и в голову не пришло спросить Джамалутдина, почему был только никах, которым обходятся, когда берут вторую жену при живой первой. Вот моего отца понятно почему в загсе с Джанисат не расписали. А мне разве надо о таком волноваться?..
– Знаешь, почему в загс не ходили? Чтобы ты, в случае чего, незамужней оставалась по закону. Ну, то есть по-прежнему как бы отцова была. Фамилия-то у тебя прежняя, правильно? Не Канбарова ты. Дети только Канбаровы. Но детям что будет? С них спрос небольшой.
– Не понимаю… За что спрос?
Мне стало жарко, потом сразу холодно, захотелось сесть, но оба табурета стояли под тазом. Я жалобно смотрела на Загида и хотела попросить, чтобы он перестал меня мучить.
– Ай, глупая женщина! – Пасынок взмахнул руками. – Притворяешься, да? Джамалутдин в розыске весь последний год. Боевикам деньги давал, за своего у них был. Скажи еще, что не знала. Почему он исчез? Опасно ему стало тут. И если вдруг что, мы тебя сразу к отцу бы отправили, а дете