Звонок в дверь раздается на третье утро, которое я провожу в квартире тети Мазифат. Мы с тетей перебираем нут на кухне, но, услышав звонок, замираем и смотрим друг на друга.
– Иди в свою комнату, – отрывисто говорит тетя, ее голос дрожит от волнения.
Меня не надо просить дважды. Уверенная, что это отец или, того хуже, Загид, я закрываю дверь и осматриваюсь, где бы спрятаться. Но тут почти нет мебели, только узкий шкаф, кровать и стол. Поэтому я просто стою посреди комнаты и жду, читая про себя молитву.
Потом все происходит очень, очень быстро. Дверь распахивается, ударившись о стену, и от этого громкого стука я буквально подскакиваю на месте. Но в следующий момент мир будто переворачивается, и мне становится страшно уже за собственный рассудок. Потому что передо мной должен стоять кто угодно, но только не мой муж. Я силюсь сказать что-нибудь и не могу: из горла не вырывается ни звука. Так бывает в кошмарных снах, когда пытаешься крикнуть или убежать, но не получается ни то ни другое.
Несколько бесконечных минут Джамалутдин смотрит на меня, а потом размахивается и сильно бьет по лицу. Падая, я успеваю подумать, что он мог бы и не делать этого: я в любом случае потеряла бы сознание.
Эпилог
Мы сидим на циновках в комнате Джамалутдина, я крепко прижимаюсь к нему и обвиваю руками его шею: вдруг, если отпущу, сказка закончится, и он опять исчезнет? Джамалутдин гладит меня по волосам, а потом приподнимает мое лицо и осторожно целует там, где остался след от его пощечины. Мне уже не больно, припухлость почти прошла, остался только синяк, но следующие несколько дней я в любом случае не планирую выходить за ворота. Синяк – это пустяки.
Из Махачкалы мы уехали только вчера, но мне кажется – много дней назад, столько всего произошло за это время. Самая главная новость, мысль о которой доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие: Загид больше не живет в нашем доме.
Я в который раз прошу Джамалутдина рассказать историю от начала до конца. Он протестует, со смехом говоря, что не может сто раз повторять одно и то же. Но мне надо слышать снова и снова, только во время его рассказа я убеждаюсь: то, что происходит – это на самом деле, а не домыслы моего заболевшего рассудка.
Трудно поверить, но, судя по всему, и правда все было именно так, как говорит Джамалутдин. Вынужденный скрываться в отдаленных районах Дагестана у людей, от которых он полностью зависел, мой муж ни на минуту не переставал думать обо мне и наших детях. При первой же возможности он связывался с Загидом, и тот уверял, что беспокоиться не о чем. О том, что Загид замышляет такое по отношению ко мне, своей мачехе, и к нему, своему отцу, Джамалутдин и помыслить не мог.
Прошло почти полгода, прежде чем Джамалутдин смог вернуться домой. Он предвкушал встречу со мной, но нашел в доме только присмиревшую Расиму-апа, взбешенного Загида и неухоженных детей. Пошел уже четвертый день моего побега, в тот самый день я находилась у тети Мазифат. Загид уже прекратил поиски, потому что не знал, где еще, кроме нашего села, можно меня искать. Ему и в голову не могло прийти, что я способна в одиночку добраться до Махачкалы.
Джамалутдин, вне себя от тревоги и расстройства, хотел идти к моему отцу, но Загид его отговорил, сказав, что тот в отъезде. А потом, понимая, что ему предстоит объяснять, по какой причине я ушла из дома, Загид сказал, что ему кое-что про меня известно. Видимо, ненависть пасынка достигла такой силы, что он решил не останавливаться ни перед чем, даже перед самой отвратительной ложью. И, глядя в глаза своему отцу, Загид сказал, что я убежала в Махачкалу (если бы он знал, что угадал!), чтобы донести на Джамалутдина властям. По словам Загида, я решилась на это почти сразу, едва мой муж уехал, но он, Загид, все эти месяцы силой удерживал меня в доме, а Джамалутдину не сообщал, чтобы не расстраивать его. Загид сказал примерно так: «Когда Салихат узнала, что ты связан с боевиками, она испугалась, что детей могут отправить в детский дом, а ее обвинить в пособничестве. Я пытался вразумить твою жену, но она не желала слушать. Тогда я посадил ее под замок, и Салихат вроде успокоилась, но теперь-то понятно: она просто пыталась усыпить мою бдительность. Когда ей снова позволили выходить во двор под присмотром Расимы-апа, та на минуту упустила Салихат из виду, а она только этого и ждала. Бежала, как есть, без денег и документов». Загид стал уверять Джамалутдина, что ему опасно находиться в доме и лучше всего снова на время исчезнуть. Джамалутдин не хотел верить, что я способна на такое, и позвал Расиму-апа, но та подтвердила правдивость слов Загида, видимо, запуганная самим Загидом. Джамалутдин понял, что ему и в самом деле нельзя тут оставаться, но не мог уехать, не побыв немного с детьми. Он не держал зла на сына и даже мысли не мог допустить, что тот говорит неправду. Джамалутдин решил переночевать дома, а утром отправиться в одно из безопасных мест. Утром, когда он уже был готов к отъезду, из Махачкалы позвонил Ихлас-ата и вначале попросил к телефону Загида, но, поняв, с кем разговаривает, несколько секунд потрясенно молчал, прежде чем сообщить, что Салихат в данный момент находится в его доме. Джамалутдин спросил адрес, повесил трубку и, не сказав ни слова Загиду, сел в машину и поехал в город. Как позже выяснилось, прежде чем звонить Загиду, муж тети вначале связался с моим отцом, но тот в бешенстве заорал, что не хочет даже слышать моего имени и ему все равно, где я и что со мной. И тогда дяде Ихласу ничего не оставалось, кроме как сделать второй звонок.
– Но как ты мог поверить Загиду? – Я качаю головой, мне в самом деле этого не понять. – Ведь ты знал, как сильно я тебя люблю! Я места себе не находила, каждый день думала: «Когда он вернется?» И потом Загид…
– Не надо, – глухо говорит Джамалутдин, – не продолжай, прошу. Мне достаточно было услышать это один раз. Больше не хочу.
– Почему ты не спросил меня, как все было на самом деле, прежде чем ударить? Да, Загид твой сын и у тебя не было причин ему не верить, но я ведь твоя жена.
– Ты правда хочешь знать? – спрашивает Джамалутдин изменившимся голосом.
Я поднимаю голову и смотрю на его лицо. Оно очень бледное, а в глазах такое, что мне становится страшно. Я готова сказать: «Нет, не надо мне знать никакую правду!», но вместо этого губы произносят совсем другое:
– Да. Да, хочу.
Джамалутдин вздыхает, мягко отстраняет меня и поднимается. Он подходит к окну – своему излюбленному месту – и поворачивается ко мне спиной. То, о чем он собрался сейчас говорить, настолько неприятно, что ему проще делать это, не глядя на меня.
– Салихат, мне следовало рассказать тебе обо всем или сразу, едва ты вошла в этот дом, или не рассказывать вовсе. Но Аллах в мудрости Своей решил показать мне всю ничтожность этих измышлений. Ты знаешь, что случилось с моей первой женой, Зехрой?
– Д-да… она… – выдавливаю я и замолкаю, не в силах продолжать.
– Ну и?.. – Джамалутдин мгновение смотрит на меня, а потом, не выдержав, снова отворачивается. – Дальше.
– Нет, – я мотаю головой, хотя он не может этого видеть, – не могу.
– Я убил ее, – говорит Джамалутдин.
Говорит так просто и буднично, будто о погоде рассказывает. Я смотрю на его широкую спину и жду, что он скажет дальше.
– По селу разные слухи ходили. Но в конце концов все остановились на самой очевидной версии: что я сделал это, наказав жену за измену. Только Загид и я знали правду. Возможно, Расима-апа о чем-то догадывалась, но мы с ней никогда это потом не обсуждали. Загид сказал паре-тройке приятелей, а те потом по всему селу разнесли, что, пока я отсутствовал, Зехра сбежала в город к своему любовнику, а я разыскал ее, привез домой, заставил покаяться и, когда она отказалась, убил. Все было почти так, за исключением одного: Зехра была честная женщина, и у нее не было любовника. Мы жили с ней уже много лет. Пока Загид не подрос достаточно, чтобы мне помогать, я занимался только бизнесом и больше ничем. Но потом… потом все изменилось. В нашем доме стали бывать мужчины, которых ты много раз видела. Зехра сначала терпела, а потом не выдержала и закатила истерику, она кричала, что я стал террористом и из-за меня всю нашу семью убьют. Только хорошая пощечина заставила ее замолчать. Напрасно я уверял жену, что опасности нет никакой, что я не принимаю участия в террористических действиях и что боевикам нужно от меня только одно: мои деньги. Если бы я не стал помогать им, еще неизвестно, что было бы с нашей семьей. Но Зехра не хотела слушать. Она замкнулась в себе, избегала супружеских отношений и часто плакала. Я любил ее и думал, что должно пройти время, прежде чем она привыкнет и все снова будет как прежде. Однажды я, как обычно, уехал на несколько дней. А когда вернулся, Зехры дома не оказалось. Никто не видел ее уже два дня. Я не знал, что думать, обыскал все вокруг, спрашивал у соседей, выставляя себя дураком… Наконец, когда я отчаялся, рано утром зазвонил телефон. Звонил родной брат Зехры, Хамид, живущий в Махачкале. Он сказал, что выполняет свой долг и не мог поступить иначе. Зехра находилась в его квартире, запертая в комнате: разговаривая с ним, я слышал, как она стучит в дверь и требует ее выпустить. Я ехал так быстро, как только мог. Когда Хамид увидел меня, он сказал, что, прежде чем войти к Зехре, я должен кое-что узнать. Брат жены отвел меня на кухню и рассказал следующее: накануне вечером в его дверь позвонила Зехра. Он сначала обрадовался, а потом испугался, решив, что случилось несчастье. Но по мере того как он слушал сбивчивый рассказ сестры, в Хамиде нарастал ужас. Зехра собиралась на другой день отправиться в милицию и рассказать там правду о том, чем занимается ее муж. О том, что Загид тоже к этому причастен, она не знала. Хамид, как мог, успокоил Зехру, накормил ужином и отправил спать в гостевую комнату, а когда она заснула, запер дверь на ключ и стал думать. Наутро Хамид принял решение и позвонил мне. – Джамалутдин помолчал. – Выслушав рассказ Хамида, я поблагодарил его и сказал, что теперь он может впустить меня к Зехре. Он сделал это, и я вошел. Зехра смотрела на меня настороженно, забившись в дальний угол. Я спокойно заговорил с ней, сказал, что отвезу ее домой, а потом протянул руку и помог ей подняться. В машине Зехра молчала, она не произнесла ни слова пока мы ехали, и я тоже молчал. Дома я запер ее в чулане и оставил одну, а утром спросил, что она намерена делать дальше. Не отводя взгляда, Зехра сказала, что едва я ослаблю бдительность, она снова попытается добраться до Махачкалы, но теперь уже пойдет не к брату-предателю, а прямиком в милицию. Я понял: жена говорит правду. Я прочитал это в ее глазах. И тогда я принес подушку и задушил ее. Она не сопротивлялась. Видимо, посчитала смерть лучшим избавлением от такого мужа. Потом я завернул тело Зехры в одеяло, положил в багажник, отвез на кладбище и зарыл в одну из свежих могил. Вернувшись домой, я отмыл лопату от земли, поста