– Абдулжамал заставил меня пойти. Я вчера не могла встать с кровати, ноги совсем не держали. Тогда он…
– Что? – страх сжимает мне горло. – Что он сделал?
– Схватил за волосы, швырнул на пол, а потом бил ногами, везде бил, кроме лица… – Жубаржат сдавленно плачет, дрожащими пальцами оттягивает край платка, и я с ужасом вижу на ее шее и груди припухлые багровые кровоподтеки. – По животу бил, из меня теперь столько крови течет… Тетя пыталась вмешаться, но ей дядя Ихлас не позволил, прогнал из комнаты, а сам запер дверь с той стороны, чтобы я не смогла убежать. Да я и не могла, сил не было подняться, просто лежала на полу и ждала, когда это закончится. Алибулатик так плакал в кроватке, так плакал… А когда Абдулжамал устал бить, я уж почти не дышала, и отовсюду шла кровь. Он сказал, что если завтра я не встану и не пойду на свадьбу, он меня убьет. И вот сегодня я встала, оделась и пошла. Поэтому жива, слава Аллаху.
– Жубаржат! – доносится с улицы грозный голос.
Мачеха вздрагивает всем телом и пропадает за воротами. Я даже ничего не успеваю сказать или поцеловать ее на прощание. Медленно возвращаюсь к столу. Джамалутдин-ата спрашивает, где я была. Отвечаю, что провожала отца, и передаю слова Абдулжамала. Муж удовлетворенно кивает, проводы родителей – уважительная причина. Муж спрашивает, что мне положить на тарелку, но я не могу больше есть. Перед глазами стоит тело Жубаржат, скрюченное на полу, покорно принимающее удары. За что отец с ней так? Ведь она хорошая, послушная жена, рожает детей, не перечит ни в чем… Неужели и меня скоро ждет та же участь? Неужели мало быть покорной, и моя жизнь будет зависеть лишь от настроения мужчины, во власть которому я отдана?..
Проходит час за часом, а гости все едят и пьют. Молодежь танцует. Откуда только берут силы? Многие из них придут и завтра. Поистине, свадьба – серьезное испытание, не только для жениха с невестой, но и для гостей. Мои двоюродные сестры, Зарема и Зарифа, в кругу танцующих. Парни приглашают их чаще, чем других девушек. Конечно, ведь они городские, и одеты нарядно.
Старшей, Зареме, уже двадцать два. Почти старуха, еще немного, и ее никто не засватает. Поэтому она так призывно смотрит на парней, поэтому делает танцевальные движения на грани приличия. Стеклянные бусы, нанизанные на шею в три ряда, громко звенят, широкий подол юбки разлетается в стороны, словно крылья заморской птицы. Сестра делает вид, будто внимание парней ей совсем неинтересно, будто она танцует только для себя и других девушек.
Зарифа, которая младше ее на два года, не такая нескромная. Она тоже хочет замуж, но понимает: вперед сестры ей нипочем не выйти. Поэтому она терпеливо ждет, когда придет ее очередь, и танцует больше для того, чтобы поддержать сестру, чтобы та поскорее уже нашла себе мужа.
Зря они стараются. В нашем селе им не на что рассчитывать. Уж если дядя Ихлас отверг городского жениха для Заремы, что говорить про местных парней? Дядя хмурится, поглядывая на дочерей. Зарема и Зарифа еще не знают, что, когда они вернутся домой, им придется пожалеть о том, что опозорили семью своими танцами. Дочерям такого уважаемого человека пристало скромно сидеть в сторонке, на приглашения парней отвечая опусканием глаз и чуть заметным качанием головы. Дядя считает, что только тогда есть шанс быть сосватанной приличным человеком. Приличный – это в равной степени обеспеченный и богобоязненный. Возраст, внешность и все остальное, что важно для девушки, тут ни при чем. Даже городская жизнь не меняет сознание отцов девушек на выданье. Совсем немногие позволяют дочерям выбрать себе мужа по душе: симпатичного ровесника с добрым сердцем. Диляре повезло: она любит мужа, и муж любит ее, а теперь, когда на подходе ребенок, и вовсе станет на руках носить, а его матери придется умолкнуть.
Вот она, Диляра, уплетает чуду с бараниной. Теперь, когда я знаю ее тайну, мне легче на душе, и, если не думать о несчастной Жубаржат, я почти счастлива. Чувствую присутствие мужа рядом, и от этого кровь быстрее бежит по телу. Внезапная мысль пронзает меня: я ведь тоже могу сделаться беременной. Может, это уже произошло сегодня ночью? Ну конечно, ведь я стала замужней женщиной. Теперь даже отец не посмеет ничего мне сделать, если только Джамалутдин по какой-то причине не вернет меня домой. Надо подождать немного, и у меня появятся дети, а если Аллах снизойдет к нам особой милостью, то много детей, как у Жубаржат. Я еще не знаю страданий, которые испытывают женщины, производя дитя на свет, но буду просить Аллаха: пусть даст хотя бы одного ребеночка, чтобы Расима-апа не смогла обвинить меня в бесплодии.
Я еще не видела сыновей Джамалутдина. Пока мне довелось побывать только на женской половине дома, куда никто, кроме моего мужа, заходить не может. Да и он будет приходить, только если в комнатах нет посторонних женщин. Джамалутдин обязан заранее предупредить о своем появлении, чтобы гостьи успели покрыть головы платками или уйти, если мужья или отцы запрещают им находиться в одном доме с чужими мужчинами. Я надеюсь, что муж позволит, чтобы ко мне приходили девушки выпить чаю и поболтать. Правда, из подруг у меня только бывшие одноклассницы Генже и Мина, они еще не замужем. Вплоть до прошлой недели мы каждый день встречались у родника, обсуждали парней и делились новостями, и на все сельские праздники тоже ходили вместе.
Вот бы Жубаржат иногда заглядывала в гости, но отец не позволяет ей выходить из дому, да и где ей взять время? Теперь на Жубаржат готовка, уборка и все остальное, что раньше делала я. На руках младенец, и думаю, скоро она снова будет в тягости. Одна надежда на родник. На такой большой дом, как у Джамалутдина, требуется много воды, поэтому придется ходить за ней по два раза в день, если не чаще. Можно сговориться с Жубаржат видеться там. Нам хватит и десяти минут, пока ждем своей очереди за водой, чтобы поделиться новостями.
От зноя, сытной еды и переживаний прошедшей ночи клонит в сон. Я бы с радостью прилегла хоть на полчаса. Странно, когда я жила в родительском доме, такие мысли никогда не приходили мне в голову, даже когда я валилась с ног от усталости. Знала: если отец увидит прохлаждающейся, в живых мне оставаться недолго. В новом доме тоже нельзя расслабляться. Вряд ли Расима-апа позволит отдыхать, с таким-то хозяйством, тем более Агабаджи не может работать в полную силу. Я хочу, чтобы скорее закончились свадебные торжества и началась обычная жизнь, с установленными для каждого члена семьи обязанностями. Я готова работать так же, как работала в доме отца, и даже больше, лишь бы избежать обвинения в лености, ведь это второй по тяжести грех после бесплодия, за который молодую жену могут вернуть отцу.
Солнце клонится к закату, жара спадает. Женщины перестают подносить к столам еду, да никто и не может больше есть. Даже молодежь перестала танцевать, и Зарема с Зарифой чинно сидят рядом с матерью. Сегодня они вернутся в Махачкалу. У дяди Ихласа работа, которую он не может оставлять надолго. Я знаю, что в следующий раз увижусь с тетей Мазифат только на большом семейном празднике. Надеюсь, Зарема в скором времени выйдет замуж. Тогда и я смогу погулять на ее свадьбе.
Если, конечно, мне позволят поехать.
4
Уже неделя, как я замужем. Всего семь дней прошло с никаха, а мне кажется, будто целая вечность. Тут все чужое, и надо привыкать к новым порядкам и людям в доме. Первое время я ходила, будто во сне, постоянно все путала, мешкала с поручениями Расимы-апа и заработала от нее несколько обидных прозвищ, одно из которых – «нерасторопная лентяйка». Меня не отпускал страх, что я сделаю что-нибудь не то, или отвечу без должной почтительности, или еще как-нибудь провинюсь. Но постепенно все стало налаживаться, и теперь я боюсь уже не так сильно, даже начинаю находить маленькие радости в замужней жизни.
Дом Джамалутдина куда больше, чем дом отца, и поделен на две половины, на каждую из которых ведет свой вход. Мужская половина для Джамалутдина и его сыновей, женская – для Расимы-апа, Агабаджи, а теперь и для меня. На каждой половине своя уборная и комната для омовений, а кухня только на женской. Еще на нашей половине есть зала для гостей, куда могут приходить женщины, чтобы выпить чаю, почитать Коран или просто поговорить. В основном, конечно, приходят к Расиме-апа. Соседки целыми днями сидят на кушетках, болтают и смеются, а меня посылают на кухню за новой порцией чая и сладостей. Но я рада, когда у Расимы-апа гостьи. Тогда она не следит за каждым моим шагом, не обзывается и не раздает поручения. Тогда она ласковая, называет меня доченькой. Но едва за последней гостьей закрывается дверь, зло выбирается из нее, как подошедшее тесто из кастрюли.
Агабаджи странная. Просыпается поздно, идет на кухню за чаем с лепешками, со мной заговаривает только по необходимости. Лицо у нее после сна припухшее и совсем детское. Даже не верится, что она скоро станет матерью. Я пробовала подружиться с ней, спрашивала, когда ей рожать и как ей живется у Канбаровых, общается ли она с кем в селе (она ведь родом не отсюда), но Агабаджи отвечает односложно или вовсе отмалчивается. Вряд ли я ее чем-то обидела, поэтому решила, что у нее просто такой характер, и оставила попытки, хотя и расстроилась: надеялась, что у меня будет если не подруга, то хотя бы собеседница. Расима-апа обращается с Агабаджи как с дочкой. Не ругает, не нагружает работой, спрашивает, не хочет ли она отдохнуть, хотя та и так большую часть дня проводит в своей комнате. Возможно, это потому, что Агабаджи носит ребенка. И когда я тоже понесу, Расима-апа и со мной станет добрее. Так хочется в это верить…
У Расимы-апа две комнаты. В одной она спит, а в другой хранит свои наряды, хотя непонятно, зачем они ей? Праздники на селе редкость, и обычно Расима-апа носит безразмерные темные платья одинакового фасона, ведь она вдова. В своих комнатах Расима-апа убирается сама, ни меня, ни Агабаджи туда не пускает. Наверное, боится за золотые украшения, которые носит на себе килограммам