Вечером, когда Пустынник сидел перед пещерою, в которой он устроил свое жилище, он увидел юношу, прекрасного лицом, но злого, который шел мимо в грубой одежде и с пустыми руками. И вот каждый вечер с пустыми руками проходил тот юноша, и каждое утро он возвращался с руками, полными пурпура и жемчугов. Ибо он был разбойник и грабил обозы купцов.
И Пустынник смотрел на него и жалел его. Но не говорил ничего. Ибо он знал, что тот, кто скажет слово, лишит себя веры.
И вот было утро, и юноша возвращался с руками, полными пурпура и жемчуга, и он остановился, и нахмурился, и топнул ногою о песок, и сказал Пустыннику:
– Что ты на меня так смотришь, когда я прохожу? И что есть то, что я вижу в твоих глазах? Ибо доныне так не смотрел на меня ни один человек. Как терние и как смятение это мне.
И Пустынник, отвечая ему, сказал:
– В моих глазах ты видишь сожаление. Сожалением называется то, что смотрит на тебя из моих глаз.
И юноша засмеялся с презрением, и закричал на Пустынника жестким голосом, и сказал ему:
– В моих руках пурпур и жемчуги, у тебя же только тростниковая циновка, на которой ты лежишь. Какое же сожаление может быть у тебя ко мне? И почему ты меня сожалеешь?
– Я жалею тебя, – сказал Пустынник, – за то, что у тебя нет познания Бога.
– А это познание Бога разве так драгоценно? – спросил юноша и подошел близко ко входу в пещеру.
– Оно драгоценнее, чем весь пурпур и все жемчуги в мире, – отвечал Пустынник.
– А у тебя оно есть? – спросил юный разбойник и подошел совсем близко.
– Некогда, истинно, – отвечал Пустынник, – я обладал совершенным познанием Бога. Но в моем безумии я отверг его и разделил его с другими. И все же то, что осталось от моего познания, для меня дороже, чем пурпур и жемчуга.
И, когда юный разбойник услышал это, он бросил пурпур и жемчуга, которые он нес в своих руках, обнажил острый меч из гнутой стали и сказал Пустыннику:
– Отдай мне тотчас же это познание Бога, которым ты обладаешь, или я тебя убью. Почему не мог я убить того, кто имеет сокровище большее, чем мое сокровище?
И Пустынник протянул свои руки и сказал:
– Разве не лучше мне будет идти к далеким чертогам Божиим и славить Его, чем жить в этом мире, не иметь познания о Нем? Убей меня, если хочешь, но я не отдам моего познания Бога.
И юный разбойник склонил колени и просил его, но Пустынник не хотел говорить с ним о Боге, не отдал ему своего сокровища, и молодой разбойник встал и сказал Пустыннику:
– Да будет, как ты хочешь. А пойду в Город Семи Грехов, который находится в трех днях пути отсюда, и за мой пурпур мне дадут наслаждениями, за мои жемчуга мне продадут радости.
И он поднял пурпур и жемчуга и поспешно пошел прочь.
И Пустынник закричал громко, и последовал за ним, и умолял его. Все три дня он следовал за юным разбойником по его пути и просил его вернуться и не входить в Город Семи Грехов.
Порою оглядывался юный разбойник на Пустынника, и звал его, и говорил:
– Ты отдашь мне твое познание Бога, которое драгоценнее, чем пурпур и жемчуга? Если ты дашь мне это, я не войду в город.
И всегда отвечал Пустынник:
– Все, что у меня есть, я тебе отдам, кроме только этого. Это же отдать не следует.
И в конце третьего дня они подошли к большим червленым вратам Города Семи Грехов. И вот из города слышны были звуки громкого смеха. И юный разбойник засмеялся в ответ и хотел постучаться в ворота. И, когда он хотел это сделать, Пустынник поспешил вперед, и схватил долы его одежды, и сказал ему:
– Протяни свои руки, и своими руками обними мою шею, и своим ухом закрой мои уста, и я отдам тебе то, что осталось мне от моего познания Бога.
И юный разбойник остановился.
И, когда Пустынник отдал свое познание Бога, он упал на землю и плакал, и великая тьма закрыла от него город и юного разбойника, так, что он не видел их более.
И вот, когда он лежал, плача, Некто стал около него; и Тот, Кто стоял около него, имел ноги из меди и волосы, подобные тонкой пряже. И Он поднял Пустынника и сказал ему:
– Доныне ты имел совершенное познание Бога. Теперь же ты имеешь совершенную любовь о Боге. О чем же тебе плакать?
И Он поцеловал Пустынника.
Афоризмы
Естественность – лишь поза, и из всех, мне известных, она требует наибольшего напряжения.
Простые удовольствия – последнее прибежище сложных натур.
Грех – все, что осталось красочного в современной жизни.
Мы посланы на землю не затем, чтобы давать волю своим нравственным предрассудкам.
Единственное средство избавиться от искушения – уступить ему.
Всякое подавленное вожделение выделяет в душе нашей яд, от которого мы погибаем.
Мы хорошо думаем о других, потому что боимся себя. Основание оптимизма – просто страх.
Всякое впечатление, которое производит человек, создает ему врага. Чтобы оставаться популярным, надо быть посредственностью.
Не следовало бы никогда делать того, что не может быть предметом послеобеденной беседы.
Основание сплетни – безнравственная достоверность.
Никакое преступление не вульгарно, но всякая вульгарность – преступление. Вульгарность – поведение других.
Я люблю мужчин с будущим и женщин с прошлым.
Женщина – сфинкс без тайны.
Поверхностные женщины и поверхностная любовь долговечны. Глубокая любовь и глубокие женщины уничтожают себя собственной глубиной.
Кто верен, тот знает лишь пошлую сторону любви – неверные познают ее трагедии.
В чем разница между прихотью и вечною любовью? Прихоть длится несколько дольше.
Мужчина может быть счастлив со всякою женщиною при условии, что он ее не любит.
Женщины любят нас за недостатки. Будь у нас вдоволь недостатков, они бы все нам простили, даже наш ум.
Нравственный инстинкт можно воспитать так, что он будет прорываться везде, где он излишен.
Самопожертвование – пережиток самоистязания дикарей, форма древнего культа страдания, который сыграл такую печальную роль во всемирной истории и еще ныне требует жертв.
Для нашего тщеславия хорошо, что мы казним убийцу. Продолжай он жить, он увидал бы, что мы выиграли от его преступления. Хорошо мученику, что он находит мученический конец. Он не увидит ужаса того, что пожинает.
Действовать – значит вульгарно приспособляться к фактам.
Прежде мы возносили своих героев до богов, теперь низводим до праха. Народные издания великих книг могут быть великолепны, народные издания великих людей – просто отвратительны.
Лишь потому, что человечество не знало никогда, куда идет, ему всегда еще удавалось найти дорогу.
Если бы мы жили достаточно долго, чтобы видеть плоды своей деятельности, могло случиться, что те, которых называли добрыми, угасли бы под тяжестью мучений совести, а те, что считались злыми, воспрянули, исполненные высокой радости.
Кто рассказывает о себе – всегда интересен; если бы его можно было захлопнуть, как надоевшую книгу, он был бы совершенен.
Вернуться к святости мы не можем, скорее мы можем поучиться у грешника.
Тот, для кого настоящее – лишь настоящее, не знает ничего о времени, в котором живет.
Истинная тайна мира лежит в видимом, а не в невидимом.
Преобладание вульгарного здравого смысла в делах религии заслуживает крайнего сожаления. Оно знаменует в высшей степени безрассудное и унизительное допущение низкопробного натурализма и происходит от совершенного незнания психологии. Человечество способно верить в невозможное, но никогда не поверит в невероятное.
Нравственность всегда последнее прибежище людей, не понимающих красоты.
Кто не желает знать жизни, для того есть верное средство – постараться сделаться полезным.
Наши мысли всегда обращены к выгоде, и потому они стали презренны. Может ли иметь независимое мнение кто-нибудь из тех, что в вихре и толчее действительной жизни выступают как шумливые политики, крикливые утописты или ограниченные пасторы, или из тех, что ослеплены страданием ничтожного угла, куда бросил их жребий? Всякое призвание – уже предрассудок. Необходимость «делать карьеру» гонит каждого в объятия партий. Мы живем в такое время, которое слишком много работает и слишком мало воспитано, – время, когда люди от прилежания одурели.
Кто старается вести народ, успевает в этом, лишь следуя за чернью. Пути богов должны быть уготованы гласом проповедника в пустыне.
Развитие расы зависит от развития каждого в отдельности. Как только самовоспитание перестает быть ближайшей задачей, тотчас умственный масштаб суживается и часто теряется совершенно. Самовоспитание – истинный идеал человека. Гёте знал это, и ему мы обязаны больше, чем кому-либо другому со времен древних греков.