Тише воды ниже травы, как говорится, стала когда-то буйная и грозная барыня. Она почти ни с кем не говорила, запиралась и по целым дням сидела в одиночестве, гадая на картах или читая книги мистического содержания, в которых она хотела почерпнуть разгадку своей будущности.
А будущность интересовала ее очень и очень сильно.
Чуяла она, озлобленная и мрачная, что дело ее попросту не кончится, что придется посчитаться за прошлые свои деяния, но как и чем – она угадать не могла.
Подавались Салтычихой просьбы даже самой императрице. Но в этих просьбах закоренелая злодейка не сознавалась ни в чем, все старалась обелить себя, и поэтому просьбы оставлялись без всякого внимания.
Не дремали и ее родственники. Были подкупы, обещания. Несколько человек из свидетелей как-то несвоевременно умерли, иные пропали без вести. Умер и священник, отец Варфоломей. Дело запутывалось, принимало необъяснимый и загадочный характер. Многие свидетели показывали уже не то, что показывали прежде. Дело, наконец, на третий год его производства стало таким темным, что следователи решили предать его забвению, что чуть и не свершилось. Уже был составлен в таком смысле и доклад на имя самой императрицы.
Императрица самолично прочла доклад и сделала на полях его замечание: «Дело продолжать».
Между прочим, на одном придворном куртаге, увидев как-то Николая Ивановича Салтыкова, родного племянника покойного мужа Салтычихи Глеба Алексеевича, государыня, как бы забыв, в каком родстве Николай Салтыков находится с Салтычихой, спросила его:
– Николай Иваныч, тебе не родня московская лиходейка, как ее… Салтыкова, что ли, Дарья Николаева?
– К прискорбию, государыня, родня, – отвечал, нисколько не смутившись, Салтыков.
– А-а! – произнесла государыня. – А я и позабыла! И точно что родня, даже, помнится, и дети ее у тебя на воспитании… Что ж, запамятовать немудрено – их там столько, в Москве-то, Салтыковых этих, что и не разберешься, кто кому родня. А все в дружбе живут, друг дружку поддерживают, так что уж и мне, бедной вдове, покоя не дают. Поуйми их там малость, Николай Иваныч!
Намек был слишком ясен, и Николай Салтыков понял его. Ему предлагалось обуздать излишнее усердие Салтыковых в деле Дарьи Николаевой.
– Государыне моей всегда служу усердно и служить буду, коль на то милость ее высокая, – ответил Салтыков тоном человека, который действительно служить готов и в том ни для кого не может быть сомнения.
– Погляжу, – было последнее короткое слово государыни.
Короткое слово это было брошено государыней не на ветер. Умный, рассудительный, везде и всюду находчивый и быстро продвигавшийся вперед на служебном поприще, Николай Салтыков еще при самом начале дела советовал другим родственникам Салтычихи не особенно-то рьяно защищать ее, так как ему очень хорошо ведомо, что и как творила Салтычиха и как своевольничала со своими дворовыми. Совет его не был принят во внимание, и он успокоился на том, что «палка найдет виноватого.» Палка, однако, искала виноватого плохо, и так плохо, что Салтыков наконец дождался того, что сама императрица напомнила ему о неуместности заступничества его родственников за Салтычиху. Николай Иванович немедленно отправился в Москву и строго внушил кому следует, чтобы Салтычиху оставили как злодейку ее собственной участи, так как хлопоты о ней отзовутся на них всех «весьма неблаговидно». Родственники послушались, и дело вдруг как-то сразу продвинулось вперед. Но вместе с тем как-то сразу, в одну неделю, занемогли и умерли два главных следователя, Волков и Цицианов. Назначены были новые лица, но уже из Петербурга, по указанию самой императрицы, которая, узнав о смерти следователей, только заметила русской пословицей:
– Возьми на калачи да делом не волочи. Бог им судья!
Дело приняло новый оборот. Новые следователи начали все сначала и с неукоснительным усердием, позаботившись в особенности, чтобы героиня дела не имела ни с кем ни малейших сношений. Салтычиху положительно заперли в четырех стенах и приставили двух полицейских поручиков, тоже присланных из Петербурга.
Салтычиха npиyныла, осунулась, потеряла прежнюю силу духа и прежнюю силу воли. Между тем благодаря усердию новых следователей открывались и новые подробности ее жестокостей. Открылось, что она дворовых морила голодом, брила головы и заставляла работать в колодках, а зимой заставляла многих стоять на морозе босыми и в одних рубахах. 14 декабря 1767 года Салтычиха, жестоко наказав розгами девку Аграфену, собственноручно забила ее потом в виду всех дворовых костылем. Дворовые по этому поводу подали в Московский сыскной приказ жалобу. Жалоба была оставлена без последствий, как принятая за извет, и сами жалобщики, в числе пяти человек, были наказаны кнутом и сосланы в Сибирь. Через год, 25 мая 1758 года, была подана в тот же сыскной приказ новая челобитная, в которой говорилось, что Салтычиха собственноручно убила в течение года шесть девок: Арину, Аксинью, Анну, Акулину и двух Аграфен. Все шесть несчастных девок забиты костылем, рубелем и розгами. Доносителей было двое: пастух Филипп, отец одной из погибших, и мужик Никита, родной брат двоих из девушек. Доносителей выдали головой Салтычихе, и она посадила их сперва на цепь в погребице, а потом засекла. В том же году, в октябре и ноябре, была задушена ею девушка Марья, утоплен в сажалке молодой племянник гайдука Хрисанфа, засечена лозой дворовая женка Анна Григорьева и скалкой убита жена дворового Ермолая Ильина. Обозленный Ермолай Ильин подал жалобу – один, от своего лица, с перечислением всего того, что творила Салтычиха. И его жалоба, как и жалобы прежних дворовых, была признана изветом. Ильин по наказании его кнутом был возвращен Салтычихе и вскоре отчего-то умер. После жалобы Ильина «изветы» прекратились, и Салтычиха всякому наказуемому говорила:
– Ты хоть на меня в донос пойдешь, ничего не выиграешь, кроме разве кнута и ссылки, коим подверглись и прежние доносчики.
У новых следователей дело тянулось тоже три года, и наконец ко 2 октября 1768 года было окончено и представлено императрице. Императрица, невзирая на массу забот по случаю готовившейся войны с Турцией, объявленной манифестом через месяц, несколько дней подряд тщательно рассматривала дело и собственноручно сделала на нем пометку: «Виновность доказана».
А потом: «Сей урод рода человеческого перед многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую».
Сенату затем было повелено составить и отпечатать указ по делу Салтычихи, «чтоб оный был многим в назидание».
Глава IXЗнаменательный указ
Как преступница, преступление которой доказано, Салтычиха была уже теперь арестована раз и навсегда и закована в железа. Аресту она поддалась беспрекословно: молчала, сопела и сверкала глазами. Но когда на ее ноги кузнец начал набивать железом обитые колодки, она, оглянувшись на стены той комнаты, где столько лет была беспрекословной и грозной владычицей, взвизгнула так, что державшие ее полицейские драгуны чуть было не выпустили ее из рук, а у кузнеца задрожали руки. Посидев с минуту как бы в обмороке, она пришла в себя и глухо проворчала:
– Слопали!.. Насытились!.. Ну ладно же!..
Она замолчала, как-то сразу осунулась, и уж от нее более никто не слыхал ни слова. Она только сопела, косилась да по временам взвизгивала совершенно по-собачьи.
10 октября сенатский указ по ее делу был уже в Москве.
Вот его любопытное содержание:
«Указ ее императорского величества самодержицы всероссийской.
Из Правительствующего сената объявляется во всенародное известие.
Вдова Дарья Николаева, которая по следствии в Юстиц-коллегии оказалась, что немалое число людей своих мужеского и женского полу бесчеловечно, мучительски убивала до смерти, за что по силе всех законов приговорено казнить ее смертию, о чем от Сената ее императорскому величеству поднесен был доклад. Но ее императорское величество, взирая с крайним прискорбием на учиненные ею бесчеловечные смертные убийства и что она по законам смертной казни подлежала, от той приговоренной смерти ее, Дарью, освободить, а вместо смерти повелеть соизволила:
1. Лишить ее дворянского названия и запретить во всей Российской империи, чтоб она ни от кого, никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа.
2. Приказать в Москве в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день вывести ее на первую площадь и, поставя на эшафот, прочесть пред всем народом заключенную над нею в Юстиц-коллегии сентенцию, с исключением из оной, как выше сказано, названия родов ее мужа и отца, с присовокуплением к тому того ее императорского величества указа, а потом приковать ее стоящую на том же эшафоте к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица».
3. Когда она выстоит целый час на том поносительном зрелище, то, чтоб лишить злую ее душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать собственному промыслу Творца всех тварей, приказать, заключа в железы, отвезти оттуда ее в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтоб она ниоткуда в ней свету не имела. Пищу ей обыкновенную, старческую подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро она наестся. А из того заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать, не входя в церковь».
Замечательно, что на полях подлинного указа рукой императрицы против слова «она» везде поставлено «он». Несомненно, что государыня хотела этим дать знать, что Салтыкова недостойна называться женщиной.
Глава XПозорище
Семь дней спустя, по получении в Москве указа, он был приведен в исполнение.