«Идет человек по улице, и вдруг — фюить!» (XV, 131); «взвился занавес и тотчас же опустился над убиенными» (XV, 167). И рядом с этими скоропостижными актами, уносящими борцов, разыгрывается медленная, сплошная, «привычная» трагедия жизни народных масс, еще не сознающих причин своего положения: «...разве не ужасно видеть эти легионы людей, которые всю жизнь ходят «промежду трагедиев» — и даже не понимают этого!» (XV, 132).
Самая горчайшая невзгода нависла над обнищавшей, задавленной деревней. «Небо кругом обложило свинцовыми облаками, из которых сеялся тонкий и совершенно осенний дождь. Словно сетью застилал он перед нашими глазами и даль, в которую Волга катила свои волны, и плоские берега реки, на которых, по местам, чернели сиротливые, точно оголенные избушки» (XV, 183). Здесь свила себе гнездо ужасающая бедность. Здесь «только слезы льют да зубами щелкают» (XV, 190), прежде «в слезах хлеб ели, а ноне слезы остались, а хлеба нет...» (XV, 206). Вот шестидесятипятилетняя старуха, которая помнит, что до двадцати лет щи едала, а потом и щей не осталось. Вот старик, при виде постороннего человека испуганно и торопливо прячущий за пазуху ломоть черного хлеба. «Не было пяди земли, которая не таила бы слова обличения в недрах своих...» (XV, 208).
Трагизм деревенской жизни углубляется тем, что рядом с материальной бедностью идет духовная бедность крестьянских масс, их политическая отсталость, помогающая властям и кулачеству использовать народ в качестве послушного орудия реакции. Щедрин показывает в романе, как полицейская власть и сельская буржуазия, устрашая призраком революции и развращая обещанием денежных вознаграждений, подстрекали крестьян на «ловлю сицилистов». Корчевский мещанин в романе рассказывает: «В прошлом годе Вздошников купец объявил: коли кто сицилиста ему предоставит — двадцать пять рублей тому человеку награды! Ну, и наловили. В ту пору у нас всякий друг дружку ловил. Только он что же, мерзавец, изделал! Видит, что дело к расплате — сейчас и на попятый; это, говорит, сицилисты ненастоящие! Так никто и не попользовался; только народу, человек никак с тридцать, попортили» (XV, 188).
Заметим кстати, что в сценах «ловли сицилистов», как и вообще во всех, даже в самых, казалось бы, фантастических эпизодах «Современной идилии», Щедрин остается верен реальной действительности. В то же самое время, когда в «Отечественных записках» печатались главы романа, рисующие «ловлю сицилистов», журнал в отделе публикации сообщал следующее. В расчетной книжке Казанской механическо-ткацкой фабрики Алафузова 26 параграфов заняты разного рода штрафами, а 27-й, последний, параграф обещает денежную награду за донос: «За всякое открытие злоупотреблений, если в действительности таковые подтвердятся, рабочий получает награду, смотря по важности открытий, от 5-ти до 15-ти рублей и более, и, кроме того, услуга его будет вознаграждена прибавкой жалованья на будущее время»[64]. С горькой иронией и суровой правдивостью Щедрин отмечает, что желающих охотиться за «сицилистами» было много. Весна в разгаре, говорят мужики, а сеять-то и не зачинали. «— Что так?
— Все сицилистов ловим. Намеднись, всем опчеством двое суток в лесу ночевали, искали его — ан он, каторжный, у всех на глазах убег!»
Деревня в «Современной идилии» —это деревня начала 80-х годов. Она все еще во власти опутавших ее вековых предрассудков, она запугана властями, развращена реакцией, ее представления о революции дики и превратны. Вместе с тем эта деревня всего двумя десятилетиями отделена от той, которая приобщится к опыту массового выступления в годы первой русской революции. Проникновение новых идей в крестьянские массы и признаки качавшегося под влиянием их брожения в традиционном сознании масс нашли свое отражение в «Современной идиллии». Говорить об этом прямо Щедрин не имел возможности. Он ограничивался отдельными, но достаточно прозрачными намеками. Слово «сицилисты», читаем в романе, «в деревне приобрело право гражданственности и повторялось в самых разнообразных смыслах» (XV, 231). Одни — и, конечно, таких было большинство — отождествляли социалистов с изменниками и каторжниками; другие, хотя и смутно, по чисто крестьянскому образцу, но начинали вслушиваться и вдумываться в смысл революционной пропаганды. Представителем последних является упоминаемый в романе солдат, приехавший в село на побывку. Он говорил односельчанам, что скоро «и земля, и вода, и воздух — все будет казенное, а казна уж от себя всем раздавать будет» (XV, 209).
***
«Современная идиллия» дает яркое представление о сатирическом мастерстве Щедрина. Изобразительный арсенал сатирика продемонстрирован здесь более широко и полно, сем в любом другом, отдельно взятом произведении Щедрина.
Быстрота развертывания сюжета, органическое включение в повествование сказки, фельетона, драматической сцены, пародии, памфлета, прозрачные намеки на конкретные политические явления, полемические стрелы, направленные в адрес политических и литературных противников, разнообразие эзоповских фигур иносказания и умолчания, переплетение реального и фантастического, остроумная сатирическая утрировка лиц и событий с применением гиперболы и гротеска, лаконизм портретных зарисовок, мастерские диалоги, обилие разящих сатирических формул, впервые именно здесь блестяще употребленный прием статистического разоблачения (жизнеописание купца Парамонова в цифрах, статистическое описание села Благовещенского) и т. д. и т. п. — все это многоцветное сочетание изобразительных приемов и средств живописания создает сложную сатирическую симфонию «Современной идиллии», образует ее оригинальную, неподражаемую поэтику.
В «Современной идиллии» Щедрин мастерски применяет уже не однажды им испытанный прием переклички с литературными предшественниками. Здесь мы встречаем цитаты, реминисценции и образы Державина, Крылова, Жуковского, Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Сухово-Кобылина, Гюго. Значительное место заняли в произведении споры на литературные темы, блещущие остротой суждения о романе и трагедии, сатирические замечания о педантизме библиографов-пушкинистов и о театральном репертуаре, пародии на любовный роман и на псевдонародных собирателей фольклора и т. д.
В романе нашла яркое выражение также и такая характерная черта творческого метода сатирика, как типологическая связь данного произведения с предшествующим творчеством. Уже ранее известные по ряду других произведений образы Глумова, рассказчика, Балалайкина в «Современной идиллии» выступают в качестве основных действующих лиц, и здесь изображение их доводится до завершения. Показывая действующих лиц в суматохе «шутовской» деятельности, Щедрин нашел такие краски для летучих портретных зарисовок, которые не оставляли сомнений относительно внутреннего, психологического содержания персонажей.
Особого внимания заслуживают юмор, фантастика и эзоповское иносказание, определяющие в совокупности художественное своеобразие «Современной идиллии».
«Современная идиллия» относится к тем произведениям Щедрина, где остроумие сатирика проливается бурным потоком, где его юмор блещет всеми красками. Игривый, искрящийся шутками в сценах, изображающих фиктивную женитьбу Балалайкина на купчихе Фаинушке, язвительный, пропитанный ядовитой иронией на страницах, рисующих героев за выработкой «Устава о благопристойности», он перерастает в громкий хохот, когда Щедрин рассказывает «Сказку о ретивом начальнике», и в фельетоне о негодяе «Властитель дум» выражается в презрительном сарказме.
Юмористическая стихия пропитывает все элементы сюжета и поэтики романа. Она захватывает даже пейзаж, что является в русской литературе едва ли не свойством только одного Щедрина. Именно в «Современной идиллии» находим мы замечательные образцы щедринского сатирического пейзажа, неожиданно и остроумно сближающего явления политической действительности с явлениями естественного мира.
Герои романа, напуганные шпионами, бегут ночью из Корчева. Жестокая паника гнала их вперед и вперед. «А дождь свирепел больше и больше, и небо все гуще и гуще заволакивалось тучами. Ни одного жилья мы не встретили, и как нас не съели волки — этого я понять не могу. Наверное, они кой-что слышали об нас от урядников и опасались отнять у нас жизнь, потому что с нашим исчезновением могли затеряться корни и нити, которые имело в виду гороховое пальто. Как бы то ни было, но этим чисто-охранительным соображениям мы были обязаны жизнью» (XV, 204—205); «...как только златоперстая Аврора брызнула на крайнем востоке первыми снопами пламени, местный урядник уже выполнял свою обязанность» (XV, 229).
Наступает осень. «Листья еще крепко держатся на ветках деревьев и только чуть-чуть начинают буреть; георгины, штокрозы, резеда, душистый горошек — все это слегка побледнело под влиянием утренников, но еще в полном цвету; и везде жужжат мириады пчел, которые, как чиновники перед реформой, спешат добрать последние взятки» (XV, 283).
«Современная идиллия» произвела сильное впечатление на Тургенева «полетом сумасшедше-юмористической фантазии»[65]. Щедрину он писал в 1882 году: «прирожденная Вам vis comica никогда не проявлялась с большим блеском»[66]. В свою очередь, Гончаров, характеризуя впечатление, производимое щедринским юмором, писал: «читатель злобно хохочет с автором над какой-нибудь «современной идиллией»...»[67]
Юмор Щедрина имеет всегда социальную подкладку, он служит осмеянию господствующих классов и защите труженика. Вот характерные образцы такого юмора из первой главы романа. Рассказчик и Глумов наложили на себя обет не рассуждать и предаться исключительно еде и питью.
«— Бот ветчина, а вот водка. Закусим! — сказал Глумов.
— Гм... ветчина! Хорошо ветчиной на ночь закусить — спаться лучше будет. А ты, Глумов, думал ли когда-нибудь об том, как эта самая ветчина ветчиной делается?