<…> Глаза о. Иоанна были замечательны, они как бы пронизывали насквозь людей, и возможно, что он был гипнотизёром, благодаря чему действительно он мог внушать людям то, что желал. Благословив отца, о. Иоанн поставил его пред собой и, будучи отделён от него столиком, на котором лежали икона, крест и евангелие, прочёл свою знаменитую молитву, начав её шёпотом, усиливая постепенно голос и окончив её в повелительном тоне, как бы требуя от Бога исполнения этой молитвы. Произнесена она была так, что когда затем спросили отца, понял ли он её, он отвечал отрицательно, зато похвалил рясу священника.
После прочтения молитвы о. Иоанна пригласили выпить чаю, и вот во время этого чаепития и произошёл инцидент с профессором Боткиным.
Как я уже писал выше, швейцару был отдан приказ не принимать Сергея Петровича. Отдавая этот приказ, моя мать, однако, не учла… <…> того, что карета, в которой возили о. Иоанна, где бы она ни остановилась, была немедленно окружаема толпой народа, часть коей жаждала получить батюшкино благословение, часть же останавливалась из простого чувства любопытства. <…> Проезжавший мимо Боткин был удивлён сборищем и, опасаясь, не случилось ли чего с отцом, велел своему кучеру остановиться у подъезда, где и узнал от собравшихся причину людского скопления, причём ему даже сообщили, у кого именно находится “кронштадтский батюшка”.<…> С. П. вошёл в швейцарскую и, несмотря на протесты привратника… <…> поднялся в третий этаж, где находилась наша квартира, входная дверь которой была почему-то не заперта. Профессор… <…> беспрепятственно прошёл через переднюю и очутился в столовой, где пили чай. Можно себе представить, какое замешательство произошло среди нас при виде высокой плотной фигуры С. П., вдруг неожиданно появившейся в комнате. Но Боткин, добродушно улыбаясь, положил конец замешательству, пожурив отца за то, что этот последний захотел скрыть от него о. Иоанна, с которым он был давно знаком.
– Батюшка и я коллеги, – пошутил Боткин, – только я врачую тело, а он душу…
Никаких недоразумений, которых боялся отец, инцидент не возбудил», но, печально заключает сын, вскоре писатель умер.
Я вспомнил эту историю не только потому, что она очень редко воспроизводится в воспоминаниях о Салтыкове, очевидно, как портящая его стандартный революционно-демократический образ. Но, справедливости ради сказать, что она не представляет Михаила Евграфовича и глубоко верующим православным христианином.
Главное – в другом. В Салтыкове не было не только богоборчества, он находил для метафизических, субстанциональных сосредоточений очень заметные, концентрирующие места в своём творчестве.
Только при первом взгляде на порядок расположения сказок в составленном им прижизненном сборнике он кажется условным. Следом становится понятно: совершенно естественным образом Салтыков движется от событий своей современности, от популярных тогда научных и политических теорий уже не к фольклорным, поэтическим, а метафизическим началам народной жизни, определяющим его мораль и нравственность, его духовную культуры. Поэтому в завершение книги, названной автором «Сказки», поставлены, по сути, пасхальный рассказ, сказка о правдоискателе-вороне, олицетворяющем вечность, древнейшую, ещё языческую стихию в человеке, и рождественская сказка. Без какого-либо дутого пафоса, но очень определённо Салтыков обозначил главную опору художественного мира своих непростых сказок – изначальную устремлённость человека к правде и справедливости, укреплённую именно религиозными и никакими иными началами.
Наконец, великая «Пошехонская старина», только после завершения которой Салтыков отошёл в вечность, начинается рассказом о гнезде, что связано с важнейшим для славян космогоническим образом яйца, а заключается кратким, но очень выразительным описанием Масленицы:
«Блины, блины и блины! Блины гречневые, пшеничные (красные), блины с яйцами, с снетками, с луком…»
То, что блины являются основной едой на Масленицу, хорошо известно. Общеизвестна и связь символики блинов «со смертью и с небом как с иным миром», со свадебными обрядами, а главное, в самой форме блина и его использовании на Масленицу отражён солярный культ – блин как знак оживающего солнца[46]. Вольно или невольно, у Салтыкова эти масленичные блины символизируют годовой круговорот в мире, некую замкнутость жизненного цикла – впрочем, естественную, предопределённую не социальными причинами, а природными, космическими началами…
В середине апреля 1889 года вышел в свет первый том девятитомного собрания сочинений Салтыкова. Остальные писатель уже не увидел. 28 апреля в 3 часа 20 минут дня он скончался и холодным дождливым днём 2 мая был похоронен на Волковом кладбище Петербурга, согласно завещанию, – рядом с могилой Тургенева. В советское время, вопреки его последней воле, прах был перенесён в другое место кладбища.
После кончины супруга Елизавета Аполлоновна постаралась обеспечить детей, по справедливости разделив между ними имущество. Скончалась она в 1910 году.
Главное дело жизни Константина Михайловича – книга его воспоминаний «Интимный Щедрин», которая вам теперь знакома. На жизнь он зарабатывал репортёрским и переводческим трудом. Скончался в 1932 году от туберкулёза. Детей у него не было.
Елизавета Михайловна, в первом браке баронесса Дистерло, во втором – маркиза де Пассано, после октябрьского переворота вынуждена была покинуть Россию. Судьба библиотеки отца, которая хранилась в оставленной ею петроградской квартире, неизвестна. Скончалась она в Париже в 1927 году и похоронена на кладбище Пер-Лашез.
Трагической оказалась судьба её дочери, внучки Михаила Евграфовича и Елизаветы Аполлоновны – Тамары Николаевны Гладыревской (Дистерло). Зная несколько языков, она работала переводчицей на московском оборонном заводе, а в 1938 году была арестована и пала жертвой большевистского террора – расстреляна как участница «контрреволюционной националистической организации». Остались две дочери – Елена и Софья – приложившие немало усилий для восстановления доброго имени матери.
Сын Елизаветы Михайловны Андрей (Андре да Пассано; 1905–1993) подростком вместе с родителями покинул Россию, стал художником-графиком, рисовал комиксы. Жил в Мексике, скончался в США. Наследников не оставил.
Немало Салтыковых, потомков большой семьи Ольги Михайловны и Евграфа Васильевича, продолжают жить и трудиться в России.
Основные даты жизни и творчества М. Е. Салтыкова (Щедрина)[47]
1826, 15 (27) января – в селе Спас-Угол (ныне Талдомский район Московской области) в семье коллежского советника Евграфа Васильевича Салтыкова (1776–1851) и его жены Ольги Михайловны (урождённая Забелина, купеческого рода; 1801–1874) родился шестой ребёнок, сын Михаил.
17 января – крещён в церкви Преображения Спасова постройки ХVI века.
1827, 3 сентября – О. М. Салтыкова сообщает мужу: «Миша так мил, просто чудо. Всё говорит и хорошо. Беспрестанно со мной бывает и не отходит».
1829, 3 августа – Е. В. Салтыков пишет жене: «Тебя же ради Бога прошу детей не слишком много наказывать, ибо если что без тебя было, за то уже они и наказаны, а впредь остерегать их и подтверждать, чтобы смирны и прилежны были…»
Осень – начинает заниматься французским языком с гувернанткой старших братьев и сестёр.
1831, 23 августа – 1 октября (?) – вероятно, первая поездка Салтыкова в Москву (с матерью и братом Дмитрием). Гостят в доме дедушки Михаила Петровича Забелина. Поездка, очевидно, была связана и с тем, что Ольга Михайловна подавала прошение в Московское дворянское депутатское собрание о внесении детей её – сына Михаила, дочерей Веры и Любови – в дворянскую родословную книгу. 26 октября прошение было удовлетворено.
1832, 16 октября – первый известный автограф Салтыкова: написанное по-французски поздравительное стихотворение, обращённое к отцу и поднесённое ему в день рождения.
1833, 15 января – в день рождения Миши «крепостной человек, живописец Павел» начал обучать его русской грамоте.
1834 – сестра Надежда учит братьев Николая и Михаила музыке. Под наблюдением старшего брата Дмитрия они занимаются чистописанием на русском, французском и немецком языках, изучают грамматику этих языков, российскую и всемирную историю, Закон Божий, риторику.
1836, 17 августа – Салтыков успешно выдерживает экзамены и зачисляется «полным пансионером» в третий класс шестиклассного московского Дворянского института, накануне преобразованного из университетского пансиона.
1837, 18 июня – Салтыков сдаёт все экзамены за третий класс, однако оставлен на второй год, «но не по причине неуспеха в науках, а по малолетству» (17, 469).
1838, март – апрель – как лучшие воспитанники Салтыков и Павлов (Иван Васильевич, будущий публицист, издатель журнала «Московский вестник») препровождаются в Императорский Царскосельский лицей для продолжения учения. Известие о переводе Михаил принял с отчаянием и умолял родителей оставить его в Москве, ибо хотел поступить в Московский университет.
25 июля – после сдачи экзаменов Салтыков зачисляется воспитанником XIII курса лицея (набрав 75 баллов, получил право быть принятым во второй класс, но по возрасту зачислен в первый).
1 августа – начинаются занятия в лицее.
1839, 7 марта – первое известное письмо Салтыкова. Отправлено из Царского Села и адресовано родителям: «Я вам скажу, маменька, что в Петербурге все русские изделья дороже, нежели в Москве, а иностранное дешевле. <…> В Лицее не любят москвичей, разумеется, не все, потому что умные никогда не станут этого делать без причины»..
Март – апрель – Салтыков с матерью и сестрой проводит Пасхальную неделю в Петербурге. По впечатлениям матери, «очень милый мальчик выходит и хорошо говорит по-фра