Также нельзя не обратить внимания и на другие особенности обретения Салтыковым должности советника (на ней он оставался вплоть до освобождения от вятской службы). Прежде всего, Салтыков, обнаружив, что дело по назначению советника в Петербурге замерло, написал брату Дмитрию с просьбой «похлопотать», впрочем, сопроводив просьбу оговоркой: «Во всяком случае, я не желаю, однако ж, отбивать дорогу у Циолковского, потому что ему место нужно, как кусок хлеба, но мне было бы крайне обидно, если бы ни его, ни меня не утвердили, а послали бы кого-нибудь из Петербурга».
Но судьба, исторгнув Салтыкова из столицы, в дальнейшем ему неудобств не чинила. Принимавший решение для представления наиболее подходящего кандидата императору министр внутренних дел Лев Алексеевич Перовский, любимец Николая Павловича и притом противник крепостного права, интеллектуал, не мог не помнить давнюю уже историю с отцом жены Костливцова, генерал-майором Станиславом Циолковским. В 1839 году его родной брат, оренбургский военный губернатор и командир Отдельного оренбургского корпуса Василий Перовский (обратим внимание, что братья были родными дядьями поэта Алексея Константиновича Толстого) возглавил военный поход на Хивинское ханство, жители которого постоянно нападали на российские торговые караваны. Однако поход окончился неудачей, и при расследовании её причин Василий Перовский установил, что участвовавший в Хивинской экспедиции Циолковский не только за жестокость заслужил у солдат прозвище живодёр, но и занимался незаконной перепродажей верблюдов, приобретённых для нужд похода. Последовала скандальная отставка, что, впрочем, ставшего оренбургским помещиком генерал-майора не отрезвило. В 1842 году он был убит за то же самое живодёрство своим крепостным поваром, причём крестьяне не позволили барыне упокоить супруга на местном кладбище, дважды отрывая его тело из могилы и исхлёстывая его плетьми, так что в итоге то, что осталось от Циолковского, было перезахоронено в Оренбурге.
Нельзя не заметить и следующее: выбрав на должность советника Салтыкова, Лев Перовский вскоре способствовал и другим интересным назначениям вятских чиновников. В 1851 году Василий Перовский вернулся в Оренбуржье, став генерал-губернатором Оренбургской и Самарской губерний. К нему поехал давно добивавшийся перевода в этот край Аким Иванович Середа, «с переименованием в генерал-майоры с зачислением по кавалерии» – на должность командующего Башкиро-Мещерякским войском. Там же, в управлении этим войском получил должность и Наркиз Циолковский. (В этом не было какого-то административного умысла, просто в Оренбуржье находилось имение Станислава Циолковского, где жила его вдова с младшими детьми.) Заодно Перовский разделил родственников – вице-губернатор Костливцов в том же 1851 году стал управляющим Пермской палатой государственных имуществ – важным подразделением в управлении казёнными делами.
Мы обращаемся к этим тонкостям административных назначений в императорской России по нескольким причинам. Во-первых, потому, что следует, наконец, изучить в подробностях логику развития и реальный опыт государственного управления нашей страной до катаклизма 1917 года, который руками большевиков систему вроде бы до основанья стёр, но уже через несколько лет она теми же самыми руками стала воспроизводиться в самом уродливом и жестоком виде.
Во-вторых, надо увидеть существование этой системы в связи с жизнью и трудами нашего героя, Михаила Евграфовича Салтыкова и, разумеется, по возможности, его глазами. Здесь особое значение имеет то, что Второе отделение правления, куда был назначен Салтыков, занималось, помимо прочего, казёнными поставками и считалось среди чиновников хлебным или, как сказали бы сегодня, взяткоемким – подрядчики, стремясь получить государственные заказы, денег на то, чтобы умаслить нужных людей, не жалели. При Салтыкове такой их путь к успеху если не закрылся, то стал достаточно тернистым.
Наконец (по меньшей мере), в-третьих: надо внятно и точно описать то, как Салтыков (Щедрин) образно осмыслил систему государственного управления, к каким выводам он пришёл и чего ждал от своего читателя.
Кабинет в тарантасе
Представляя Салтыкова к должности советника губернского правления, Середа обращал особое внимание на то, что «определение Салтыкова советником было бы весьма подходящим и целесообразным с точки зрения государственных интересов, так как он, в должности чиновника особых поручений, имея дела, однородные с производившимися в хозяйственном отделении губернского правления, достаточно с ними ознакомился и более чем кто-либо, без затруднения и с пользой для службы мог бы управлять отделением».
Подчеркнём ещё раз: Салтыков стал руководить самым крупным, ключевым отделением Вятского губернского правления. В его ведение были отнесены дела о городских думах, магистратах, ратушах и т. д. Отделение должно было контролировать общественные выборы, всевозможные торги, подряды, городские сборы, а также отправление крестьянами натуральной дорожной повинности. Кроме того, Второе отделение ведало делами о раскольниках, о тюрьмах и тюремных комитетах и это, в случае с Салтыковым, порождало ситуацию с фарсовым оттенком.
Впрочем, до Салтыкова в такой же ситуации побывал Герцен, будучи также и поднадзорно ссыльным и в должности советника Второго отделения губернского правления, только Новгородского. «Нелепее, глупее ничего нельзя себе представить, – восклицает жёлчный Искандер в «Былом и думах», – я уверен, что три четверти людей, которые прочтут это, не поверят, а между тем это сущая правда, что я, как советник губернского правления, управляющий Вторым отделением, свидетельствовал каждые три месяца рапорт полицмейстера о самом себе как о человеке, находившемся под полицейским надзором. Полицмейстер, из учтивости, в графе поведения ничего не писал, а в графе занятий ставил: “Занимается государственной службой”».
Далее Герцен рассказывает известную ему историю, происшедшую в те же времена в Тобольске: «Гражданский губернатор был в ссоре с виц-губернатором, ссора шла на бумаге, они друг другу писали всякие приказные колкости и остроты. Виц-губернатор был тяжёлый педант, формалист, добряк из семинаристов, он сам составлял с большим трудом свои язвительные ответы и, разумеется, целью своей жизни делал эту ссору. Случилось, что губернатор уехал на время в Петербург, Виц-губернатор занял его должность и в качестве губернатора получил от себя дерзкую бумагу, посланную накануне; он, не задумавшись, велел секретарю отвечать на неё, подписал ответ и, получив его как виц-губернатор, снова принялся с усилиями и напряжениями строчить самому себе оскорбительное письмо. Он считал это высокой честностью».
Надо заметить, что Салтыков, оказавшийся в сходных обстоятельствах, отнёсся к ним не столь эмоционально и не стал делать каких-либо суровых сатирических обобщений. Хотя по должности он стал членом «Вятского попечительного о тюрьмах комитета», а также занимался устройством работного (рабочего) и смирительного домов, то есть непосредственно контролировал лиц непотребного и невоздержного жития, его фамилия, как было положено, вносилась в ведомость о поднадзорных, которая дважды в год отправлялась в Петербург. В графу «о поведении» Середа вписывал: «В Вятке состоит на службе советником губернского правления с полным окладом жалования. По отличному усердию к службе и хорошему поведению вполне одобряется».
Возмущение Герцена можно понять, но жить без отвлечения от этого возмущения очень трудно. Более того, здесь налицо парадокс, который, судя по всему, в отличие от Герцена, полностью осознавал Салтыков. Только поднадзорное положение этих советников удерживало их в российской глубинке. Освободи их от него и – прощай, Вятка, addio, Новгород! При этом формальная регистрация как Герцена, так и Салтыкова и других, попавших в подобные обстоятельства, не только не поражала их в правах по месту жительства – напротив, от них ждали деятельного участия в провинциальной культурной жизни. В отличие от Герцена, испытывавшего аллергическое отвращение к любым формам систематического труда, кроме литературного, Салтыков ни от какой работы в Вятке не бегал: он состоял членом-корреспондентом Вятского статистического комитета, был непременным членом многих благотворительных и других общественных учреждений.
Как раз в январе 1850 года в Вятке для «приятного препровождения времени в позволенных играх, чтении газет и других изданий» было возобновлено Вятское благородное собрание, почётным попечителем которого стал Середа, а среди шестидесяти учредителей был и Салтыков. Помещалось собрание на втором этаже примечательного здания купца Аршаулова на углу Спасской и Вознесенской улиц и было открыто по воскресеньям, вторникам и пятницам, с семи часов вечера до двух часов пополуночи. (На нижнем этаже размещался первый в Вятке книжный магазин Николая Чарушина. Впрочем, книги Салтыков нередко, с помощью Дмитрия Евграфовича, заказывал в Петербурге – возможно, так они обходились дешевле, да и выбор в столице был несравненно больше.) В собрании постоянно устраивались танцевальные и юбилейные вечера, торжественные обеды, благотворительные любительские спектакли (театра в Вятке тогда не было).
Членами собрания могли быть постоянно проживающие в Вятке, а также иногородние дворяне, чиновники, купцы. Постоянные члены платили ежегодные взносы и могли являться в собрание с семейством. Кроме того, каждый член собрания имел право привести с собой двух гостей, оплатив вход гостей-мужчин; дамы от входной платы освобождались. Были установлены правила, нарушение которых могло вызвать исключение. В частности, в правилах был пункт, вне сомнений, вызванный обстоятельствами времени и правления: «Никакие разговоры в предосуждение веры, правительства или начальства, никакие оскорбительные рассуждения, вовлекающие в ссору или клонящиеся к личности, равно и запрещённые правительством игры в собрании сём терпимы быть не могут».