Но, как видно, академические исследования не подходили для сложноустроенного разума Михаила Евграфовича. Получив назначение в Рязань, он вернул в общество нерассмотренной посланную ему статью «Очерки промышленности в Устюге Великом, в прежнем и нынешнем состоянии». Что ему теперь далёкий Великий Устюг, когда досталась служба в месте, географически от нашей древней столицы близком, но административно, можно сказать, скандальном?
С 1851 года Рязанской губернией управлял действительный статский советник, камергер Пётр Петрович Новосильцев (Новосильцов). Это была довольно заметная личность того времени, прославившаяся отнюдь не своими свершениями на благо Отечества. Его дед происходил из мценских мещан, попался на краже со взломом, но ему повезло. После наказания кнутом вместо сибирской ссылки он был отправлен на военную службу. И солдатом оказался лихим – дослужился до офицерства и личного дворянства. Сын его, Пётр Иванович, достижения отца не распылил, а приумножил. Начав при императрице Елизавете службу мелким чиновником, при Екатерине II обрёл потомственное дворянство и был внесён в дворянскую родословную книгу Орловской губернии. Не только злые, но и знающие языки говорили, что своей карьерой этот Новосильцев был обязан выгодной женитьбе на генеральской дочке Екатерине Торсуковой. Все начальники ценили его за честность и предусмотрительность. «Он заботится много о своих собственных интересах, однако он заботится равным образом и об армии», – сказала императрица Екатерина о Новосильцеве как генерал-провиантмейстере, отвечавшем за обеспечение войск продовольствием.
Главная выгода женитьбы была в обретённых родственных связях. Тёткой жены, хотя и по свойству, оказалась всем известная Мария Саввишна Перекусихина, служанка-наперсница Екатерины II, именовавшей её мой друг. Под покровительством Перекусихиной Пётр Иванович Новосильцев с деликатным упорством двигался по коридорам власти. И дети его в этих коридорах не растерялись. Интересный нам Пётр Петрович Новосильцев, кавалергард в молодости, стал адъютантом прославленного московского военного губернатора, светлейшего князя Дмитрия Голицына, затем, до назначения гражданским губернатором в Рязань, московским вице-губернатором. Вероятно, собственно военная стезя его не увлекала, ибо ротмистром лейб-гвардии Кавалергардского полка много лет он числился без прохождения службы. Имел довольно экстравагантную внешность (в свете находили, что лицом он схож с орангутангом, а из-за выдающегося вперёд подбородка удостоили прозвища casse-noisettes, то есть «щелкунчик»). Однако ни обличье, ни известная болезненность не мешали многочисленным успешным романам Новосильцева с именитыми красавицами. Общительность Петра Петровича простиралась и на литературные салоны, где он слыл завсегдатаем, сумев познакомиться с Карамзиным, Жуковским, Пушкиным – как однажды заметил Гоголь, Новосильцев «был знаком всем нашим литераторам». Но этот внешне деликатный, беззлобный, отчасти добродушный человек не имел сколько-нибудь твёрдых убеждений и, по признанию многих, оставался вполне легкомысленным.
Оказавшись в Рязани, Новосильцев, заботясь о карьере, не прозябал в кабинете, а занялся уездными ревизиями. Но одно дело – нежные амуры с прекрасными дамами, наполненные остротами и лирическими откровениями встречи с писателями, а совсем другое – бесконечные конфликты крепостных с их немилосердными хозяевами. Здесь было всё: обложение непосильным оброком во время неурожая и обременение крестьян господскими работами – продолжающееся насаждение барщины, которой занято до шести дней в неделю, в то время, как для своей работы крестьянам оставляются только ненастные дни; изъятие у крестьян земли; отдача в рекруты в счёт будущих наборов; принуждение дворовых девушек к сожительству с барином, другие бесчинства над дворовыми людьми и, как следствие, покушения на жизнь помещиков, поджоги имений. А ещё мздоимство чиновников, поборы, казнокрадство…
Меры оздоровления, предлагавшиеся Новосильцевым, ничего не оздоравливали, только обостряли. Нередко он приезжал на место происшествия в сопровождении военной команды Рязанского внутреннего гарнизонного батальона, но какое согласие может быть под воздействием грубой силы? Повсюду звучало одно и то же требование: «приобрести освобождение от крепостного состояния». Но рязанская власть его не слышала.
Пожар разгорелся в большом селе Мурмине в Зарайском уезде Рязанской губернии. Его получила в наследство от отца известная поэтесса и переводчица, держательница одного из московских литературных салонов Каролина Карловна Павлова (в девичестве Яниш). Отношения её с мужем, прозаиком Николаем Павловым, оказавшимся картёжником, пьяницей и волокитой, разладились ещё в начале 1850-х годов, и она отвлекалась от жизненных страстей в заграничном путешествии. Так что Мурмино и находящаяся в нём большая фабрика армейского сукна попали под надзор беспутного супруга. А он оказался хозяином суровым, что не очень-то вязалось с фактами его замысловатой жизни.
Происхождение Павлов имел вполне демократическое: его мать, уроженка Южного Кавказа, подростком вывезли в Москву из Персидского похода 1796 года, а отцом был то ли дворовый генерала Владимира Грушецкого Филипп Павлов, то ли сам Грушецкий. Окончив Московский университет, Николай Филиппович одно время служил заседателем Московского надворного суда и, в частности, расследовал злоупотребления на бумажной фабрике, где обнаружил не только незаконное использование труда крепостных, но и участие в этом грязном предпринимательстве ряда «значительных лиц». Такая въедливость не способствовала карьерному росту Павлова, но он уже имел репутацию искусного переводчика, а вскоре завоевал известность как автор незаурядной прозы. Среди тех, кто в 1830–1840-е годы был одержим, как тогда говорили, «умственными занятиями», Павлов относился, наряду с Герценом и Чаадаевым, к «главным, самым исключительным защитникам западной цивилизации» (характеристика А. И. Кошелёва).
Однако, получив в свои руки фабрику, превратился в нещадного эксплуататора: понуждал крестьян возить дрова для паровой машины в воскресенье и в дни церковных праздников, распродавал зерно из общественного амбара, не обращая никакого внимания на жалобы… В конце концов работавшие на фабрике попросту забастовали. Здесь вновь возникает интересная подробность: к бунтовщикам приехал собственной персоной губернатор Новосильцев. Трудно удержаться от предположения, что Пётр Петрович, водивший, как мы помним, дружбу с литераторами, наверняка бывавший в салоне госпожи Павловой, решил и теперь не отказать себе в удовольствии пообщаться с именитым писателем, пусть в экстравагантных обстоятельствах. Правда, прибыл он в сопровождении двухсот пятидесяти солдат всё того же рязанского гарнизонного батальона и воза розог.
Встреча получилась на славу, ибо Павлов губернатора не подвёл. Когда на площади в центре села, перед церковью, любитель изящной словесности, отшвырнув поднесённые ему на вышитом полотенце хлеб-соль, поставил крестьян под прицел солдат, затем на колени и велел высечь их розгами, он потребовал, чтобы и старикам и подросткам обоих полов в этом назидании не делали исключения. Вероятно, особую ярость у прибывших вызвало то, что большая часть крестьян, почуяв недоброе, успела скрыться в лесу.
Эта дикая история дошла до Петербурга, однако губернатор как ни в чём не бывало философически писал министру внутренних дел: «Я нисколько не сомневаюсь, что цель их жалобы заключается не в указании притеснений и обременении их работами, как пишут они в своей просьбе, но в отыскании свободы из помещичьего владения».
Новосильцев словно забыл, что в 1856 году в Рязанской губернии уже была министерская ревизия, открывшая множество злоупотреблений со стороны администрации. Итоги её были грозными: отчётность в производстве дел запущена, вице-губернатор четыре года не производил ревизии, тогда как по правилам они должны производиться дважды ежегодно, чиновники особых поручений передают порученные им следствия один другому, и никто не поверяет их, хотя дела очень серьёзные: жестокое обращение помещиков со своими крестьянами, подделка кредитных билетов, раскольничьи дела. Кумовство в полной силе, жалованье многим служащим выдаётся несвоевременно…
После событий в Мурмине губерния не успокоилась. Жалобы крестьян на помещиков продолжались, участились случаи неповиновения. В декабре 1857 года крестьяне деревни Островки ворвались в дом помещика Жилинского, потребовав уменьшения оброка, прекращения бесчинств в отношении крестьянских жён… Опасаясь за свою жизнь, помещик с требованиями крестьян согласился и затем бежал из имения. Помещица Иващенко из сельца Щурово Касимовского уезда написала на крестьян, не платящих повинности, жалобу в присутствие предводителей и депутатов дворянства. Однако при рассмотрении дела выяснилось, что и помещица, и управляющий имением жестоко обращаются с крестьянами, что привело к удалению управляющего.
Наконец удалён был и рязанский губернатор Новосильцев. Его отставили от должности «за несочувствие крестьянской реформе». Исполняющим обязанности губернатора был назначен действительный статский советник, камергер Михаил Карлович Клингенберг. В 1839 году он окончил с серебряной медалью Императорский Царскосельский лицей, делал карьеру по Министерству внутренних дел, и это с психологической точки зрения заведомо было на руку Салтыкову («Поздравь меня, – пишет он старшему брату Дмитрию Евграфовичу. – Я назначен совершенно неожиданно вице-губернатором в Рязань. <…> Я совершенно доволен. Губерния хорошая, близко от Москвы, и губернатор только что назначенный из лицейских»). К тому же Клингенберг был сыном выдающегося военного педагога, генерала от инфантерии, а женился на незаурядной даме из рода Пущиных, дочери знаменитого начальника Дворянского полка, впоследствии начальницы петербургского Елизаветинского училища.
6 марта 1858 года издаётся высочайший приказ: «Чиновник особых поручений VI класса Министерства внутренних дел, коллежский советник Салтыков назначается рязанским вице-губернатором на место статского советника Веселовского, согласно прошению уволенного от службы с производством в действительные статские советники».