А вице-Робеспьером назвать Михаила Евграфовича мог только человек недалёкий, пустослов, не понимающий ни того, кто был Робеспьер (а это был садистический головорез, провокатор Великой французской катастрофы), ни того, что Салтыков никогда не стоял на стороне какого-либо социал-радикализма, и даже употребления в его прозе имени Робеспьера неизменно пренебрежительны. Например, в очерке «Наши глуповские дела» (1861) он язвительно пишет о новоглуповце, который «докажет целому миру, что и в Глупове могут зарождаться своего рода Робеспьеры». Так что к такому своему прозвищу, даже если оно имело какое-то хождение в Рязани, Салтыков относился, скорее всего, с презрительным недоумением.
Наряду с фальшью в революционизации Салтыкова, Мачтет фальшивит и в изображении его характера и его отношений с сослуживцами, нередко грубыми и не подобающими благородному человеку.
В «Истории одного города», а значит, и в городе Глупове есть такое колоритное место – Солдатская слобода. Была она и в Рязани во времена салтыковского там пребывания. У Салтыкова в его шедевре это место, смысл которого определён авторским сюжетом. А в Рязани на этой далёкой «немощеной окраине, по колено в грязи», селились мелкие служащие губернского правления. Салтыков, приводивший в порядок запущенные канцелярские дела, потребовал от служащих вечерних выходов на работу, при этом не оплачиваемых. Такой поворот не просто возмутил тех, кого это касалось, распоряжение вице-губернатора оказалось почти невыполнимым. «Через невылазные грязи бедному чиновничьему классу приходилось ходить под дождём в самом карикатурном виде. Со снятыми ради экономии сапогами, подвешенными на плечи, с подсученными по колено брюками, бедняк чиновник принуждён был переправляться через лужи, чтобы не портить обуви и платья, и только тогда решался надеть сапоги, когда, обмыв ноги в последней луже, выбирался, наконец, в мощёную часть города».
Рязанцы решили действовать по-щедрински: один из чиновников отправил в газету «Московские ведомости» статью, которая, не касаясь прямо Салтыкова и лишь намекая на его монокль, осуждала сами формы и методы борьбы со взяточничеством и за повышение нравственности. Автор справедливо полагал, что понуждением и строгостью, доходящей до произвола, повернуть что-либо к оздоровлению невозможно. «Думали ли вы когда-нибудь о влиянии нужды и бедности на нравственность и служебный характер презираемых вами людей?» – восклицал он.
Статья «Еще несколько слов о чиновниках» была лихо написана и её напечатали. Когда номер «Московских ведомостей» добрался до Рязани (надо заметить, что при Салтыкове в городе была открыта первая публичная библиотека, занимался он и усовершенствованием губернской типографии, а также продвигал постройку каменного здания для городского театра) и вице-губернатор его прочитал, он, как вспоминали, не только стал более продуманно давать распоряжения, но и отправился в Солдатскую слободу посмотреть, в каких условиях живут подчинённые. Как полагает Мачтет, впрочем, изложивший эту историю с неточностями, не остался в накладе и автор статьи, получив, по ходатайству Салтыкова, неплохую должность.
Самая содержательная работа о рязанской службе Салтыкова принадлежит историку театра, барону Николаю Васильевичу Дризену (1868–1935). После обучения в Санкт-Петербургском университете он в 1897 году оказался в Рязани, где недолго служил при губернаторе, а затем, выйдя в отставку, внёс немало труда в развитие губернской культурной жизни. После катаклизма 1917 года оказался в изгнании, и это роковым образом сказалось на его статье «Михаил Евграфович Салтыков в Рязани». Хотя она и появилась в 1900 году, в советское время её добросовестно собранные и представленные материалы могли быть использованы лишь без упоминания имени Дризена, что приводило к вынужденному нарушению литературоведческой этики.
Дризен правомерно поставил вопрос о личности Салтыкова как чиновника и особенностях его служебной деятельности. Как о писателе судят по его произведениям, вероятно, так рассуждал Дризен, так и о чиновнике надо судить по результатам того, что он сделал. Как мы уже знаем, Клингенберга и Салтыкова направили в Рязанскую губернию наводить порядок по результатам министерской ревизии или, по выражению Дризена, «расхлебывать кашу, заваренную другими». Чтобы устранить замечания, Салтыкову пришлось заново перечитать множество документов, вникнуть в десятки дел, зачастую безграмотно оформленных. А Дризен столь же внимательно изучил пометы вице-губернатора, приводя примеры наиболее выразительные, свидетельствующие о точности салтыковского слова. Например, на деле с невнятно изложенными обстоятельствами вице-губернатор начертал: «Был ли в виду какой-нибудь закон или это теперешнее толкование столоначальника?» А на неопределённое решение отзывался классическим: «Кто виноват?»…
Как установил Дризен, в министерстве благосклонно отнеслись к первым трудам Салтыкова, однако недовольным оставался он сам, отсюда и жалобы брату, и сравнение службы с каторгой. Но это у Салтыкова, наверное, самолечение такое. Жалуясь близким, он одновременно проводит реформу губернского правления, упорядочив распределение дел по столам (по-нынешнему – отделам). Так установился порядок, который, по мнению Салтыкова, дал органическую связь делам между собой. Губернатор реформу одобрил, а министр утвердил её. Дризен также показывает, что покончив с «внешним обликом губернского делопроизводства», Салтыков обратился к внутреннему. Предметом его неусыпного внимания стало городское хозяйство (не только Рязани, но всех городов губернии).
«Память у него огромная, ни одна мелочь не ускользает от его внимания, особенно если дело касается желанного всеми казённого пирога, – отмечает Дризен, находя в архиве всё новые свидетельства салтыковских служебных усилий. – Творческая мысль его постоянно в движении, рядом с простым замечанием мелькнёт иногда остроумный проект, иногда целая система новая городского хозяйства, как, например, в росписи города Раненбурга».
Тот же автор отметил в вице-губернаторстве Салтыкова очень важную особенность: при подготовке постановлений по делам «знаменитый сатирик не обнаруживает никакой оригинальности и строго придерживается формальной стороны дела». Дризен показывает это, подробно рассматривая почти абсурдную, полную гротескных подробностей историю с жалобой ряжского купца Калашникова на командира Сибирского гренадерского полка полковника Зеланда, поселившегося в доме его матери «на основании действующих правил воинского постоя». Излагая обстоятельства дела и ход тяжбы, в которую были втянуты не только губернатор Клингенберг, но и министр Ланской, Дризен словно указывает читателю своей статьи: ситуация-то совершенно щедринская, задел для ещё одной яркой главы «Губернских очерков»… Но нет, литература когда-нибудь потом, а сейчас надо устранить несправедливость. Впрочем, с другой стороны, можно прочитать собственноручно написанные Салтыковым выводы по расследованию дела Калашникова как применение им в служебных обстоятельствах приёма невозмутимости, который был характерен для Салтыкова-рассказчика. О самых невероятных, странных, диких с точки зрения заповедей случаях и событиях он повествовал отстранённо, без какого-либо проявления чувств – и это впечатляло.
Если мы сопоставим все имеющиеся у нас источники по рязанскому вице-губернаторству Салтыкова, то увидим: его очевидное служебное рвение сочетается со стремлением «выйти из омута чернильных дрязгов» и при этом, как один из вариантов, даже вернуться в Министерство внутренних дел. «А здесь я решительно бедствую, потому что окружён людьми безграмотными и бессмысленными и должен один работать за всех и исправить то, что нагадила столетняя кляуза, – это написано 1 октября 1858 года, в разгар его многообразных трудов. – Хотя у меня достаточно энергии и довольно верный деловой взгляд, но при окружающем меня всеобщем служебном неряшестве я положительно упадаю духом. С каждым днём всё более и более убеждаюсь, что бюрократия бессильна…»
В январском письме 1859 года Салтыков упоминает о слухе, что его переводят в Тверь, добавляя: «Это было бы отлично, но кажется, всё это не более чем сплетня». Возможно, что не совсем сплетня, а хитроумный кульбит самого Салтыкова, если обратить внимание на дальнейший ход событий. Возможно, он сам пускает слух о своём переводе в Тверь, ибо очень желает этого.
Тверь вновь возникает в письмах Салтыкова в ноябре 1859 года – с появлением нового губернатора. Император произвёл административную рокировку: Клингенберг поехал управлять Вятской губернией, а из Вятки на Рязанскую губернию был брошен действительный статский советник Николай Михайлович Муравьев. Губернатором в Вятке он пробыл недолго. Между прочим, получив туда назначение в ноябре 1857 года (и впервые – губернаторскую должность), Муравьев прочитал «Губернские очерки» и познакомился с их автором. Он подробно расспрашивал Салтыкова о жизни и жителях Вятской земли и это казалось залогом их доброжелательных отношений и в Рязани.
Но суждено ли было им возникнуть реально?
Причины названной рокировки доподлинно установить сложно. Высказывалась версия, что Клингенберг не справлялся с обязанностями губернатора, что на него слишком влиял Салтыков, забирая в свои руки бразды губернского правления. Однако нельзя сказать, что Вятская губерния по своим особенностям проще, чем Рязанская. Да, в Вятской губернии не было такого бурления помещичьих сил, но Клингенберг, при поддержке Салтыкова, с этим справлялся. Есть и предположение, что Клингенбергу уже в Рязани светила скорая отставка, но и это не соответствует фактам его реальной биографии. Примечательно, что он первоначально был назначен исполняющим обязанности рязанского губернатора и был утверждён в должности лишь через десять месяцев. Возможно, секрет перемещений в том, что Клингенберг владел в Рязанской губернии поместьем, и это приносило ему как губернатору очевидные сложности в период реформ.
В какой-то степени здесь могла присутствовать интрига в министерских коридорах. Николая Муравьёва, страдающего от болезней, но продолжающего стремиться вверх по карьерной лестнице, надо было перевести поближе к Москве по заслугам отца – выдающегося государственного деятеля, министра государственных имуществ и так далее Михаила Муравьёва. И тут подвернулся вариант взаимоперемещения. Иной расклад выглядит странным: не проще ли было убрать от Клингенберга Салтыкова, если он действительно начал превышать свои полномочия?