Сохранившиеся документы особой экспансии Салтыкова не показывают. Служа под началом Клингенберга, он, казалось бы, не имел оснований для конфликтов с ним. Пунктуальный и честный Клингенберг не переваливал на вице-губернатора свои обязанности, в частности, не отправлял его на места разбираться в причинах крестьянских волнений (что было нередким событием). Они занимали согласную позицию – прогрессистскую – по отношению к конфликтам, возникавшим в губернской комиссии по подготовке Крестьянской реформы. В 1859 году Клингенберг с воодушевлением представил Салтыкова к чину статского советника, и только формальное требование пребывания в предшествующем чине не менее трёх лет (едва ли Клингенберг не знал об этом, но всё же дал делу ход) отсрочило результат (статским советником Салтыков стал 21 апреля 1860 года).
А вот Салтыков не просто попрощался с Клингенбергом в Рязани. Литературоведы склоняются к мнению, что позднее Михаил Евграфович послал Михаилу Карловичу своеобразный привет, придав кое-какие клингенберговские факты биографии и черты характера образу старого помпадура из рассказа «Прощаюсь, ангел мой, с тобою!» в цикле «Помпадуры и помпадурши». Может быть – искусительна стезя писательская, а уж если у писателя характер особого склада…
Надо, надо помнить об особенностях салтыковского характера, их знали и отмечали все, полагая непреодолимой данностью. Например, хотя Салтыков, в отличие от Вятки, не состоял в Рязани под полицейским надзором, соответствующее ведомство приглядывало и за ним, одарив, само того не предполагая, и нас ценными свидетельствами. Так, в жандармском донесении 18 июня 1858 года отмечалось, что вице-губернатор Салтыков в исполнении обязанностей «точен, деятелен, распорядителен, добросовестен и благонамерен… <…> но Салтыков нелюбим в губернии за неприятные манеры и грубое его обращение».
В тезаурус щедриноведения должен быть включён штаб-офицер Корпуса жандармов по Рязанской губернии, подполковник Пётр Иванович Ивашенцов (1815–1871). Выходец из древнего дворянского рода, судя по всему, человек чести, любящий Россию не просто как государство, а как вековую свою родину, он по роду службы обязан был посылать в Петербург донесения о состоянии дел во вверенной ему губернии. И Пётр Иванович своего дворянского герба не посрамил. По своим служебным обязанностям он не мог быть ни лириком, ни сатириком, но читая его донесения, нельзя не прийти к мысли, что он обладал незаурядными литературными способностями. Его точные характеристики происходящего в губернии были вначале причиной проверки и смены предыдущей администрации, а затем поддержкой преобразований Клингенберга и Салтыкова, без сокрытия усмотренных им узких мест, не исключая и своеобразного характера Салтыкова (одно из его донесений мы уже процитировали, давал он Михаилу Евграфовичу характеристики и пожёстче).
Зато уже первые деяния Муравьёва привели изначально к нему расположенного Ивашенцова в негодование. Вот что сообщал этот честный служака о первом полугодии правления Муравьёва: «Губернатор рязанский, как бы чуждый государственным и общественным пользам, продолжает по-прежнему злоупотреблять своей властью и по-прежнему направляет свою деятельность преимущественно к удовлетворению своих страстей. Это паша, утопающий в сладострастии и безнаказанном произволе. Кичась честию быть сыном министра, он управляет губерниею на полном крепостном праве». Салтыков не отставал – уже через месяц после вступления Муравьёва в должность он сравнивает его с ордынским ханом Тохтамышем, разорившим, в числе прочих, и Рязанскую землю. Салтыкову и при кротком Клингенберге хватало прелестей рязанской жизни, а вступать в единоборство с Муравьёвым он не помышлял, так как за этим не было никакой реальной цели.
Цель была в иной сфере – Тверь! Находится между двух столиц, можно сказать, родные края. В Твери свои страсти вокруг Крестьянской реформы, но где их нет? Интересно! Михаил Евграфович совершенно уверился в необходимости покинуть Рязань. Когда Муравьёв, в связи со своим отъездом в служебно-святочную командировку в Петербург (с 24 декабря 1859 года по 23 января 1860 года) спросил, есть ли у него какие-то ходатайства к министру, вице-губернатор, становящийся на это время исправляющим обязанности губернатора, попросил передать Ланскому, что для него «величайшей наградой» будет уход из-под начала Муравьёва.
Но прошло ещё несколько месяцев и несколько кругов разнообразных интриг, прежде чем Салтыкова всё же перевели вице-губернатором в Тверь. Забавно, что Муравьёв, уже зная и о новом назначении своего конфликтного подчинённого, и о том, что в Твери также возможна смена губернатора, стал, пользуясь своими разветвлёнными петербургскими связями, выяснять возможности и его перевода в Тверь – губернатором: «Совместно служить с Салтыковым как в Рязани, так и в Твери для меня всё равно».
Поселиться в Твери
На склоне лет, в 1880-е, Салтыков, обсуждая дела житейские, обмолвился, что сам бы «охотно поселился в Твери, именно потому, что там порядочных и сочувственных людей встретить можно». Сомневаться в искренности этих слов не приходится. Салтыков любил Тверскую землю. В автобиографиях обычно указывал, что он тверской уроженец. Добился вице-губернаторского места именно в Твери. И впоследствии, несмотря на свой сатирический дар, писал об этом крае с теплотой. Даже авантюрное кашинское виноделие изображено в «Современной идиллии» с неизъяснимо нежным юмором.
Надо сказать, что тверяки ответили Михаилу Евграфовичу взаимностью. Из его доныне немногочисленных музеев самый большой и богатый экспонатами находится в Твери. Здесь всегда было много энтузиастов изучения наследия Михаила Евграфовича. Ещё в 1939 году в областном издательстве выпустили книгу «М. Е. Салтыков (Щедрин) в Тверской губернии». Её автор, архивист и краевед Николай Венедиктович Журавлёв (1901–1957) много лет собирал сведения о тверском периоде жизни Салтыкова. После многолетнего вынужденного перерыва, вызванного войной и последующей воинской службой, он вернулся к захватившей его теме и подготовил новое исследование – «М. Е. Салтыков-Щедрин в Твери. 1860–1862».
Занимались изучением жизни и творчества Салтыкова в местном педагогическом институте, позднее реорганизованном в университет. Здесь начало тверскому филологическому щедриноведению в 1930-е годы положил известный фольклорист, профессор Ю. М. Соколов, а в 1970—1980-е годы новую энергию придал работе профессор Г. Н. Ищук. В 1990-е годы под руководством профессора Р. Д. Кузнецовой была создана Щедринская лаборатория, изучающая язык произведений мастера. В этот период и вплоть до недавнего времени регулярно проводились научные конференции, собиравшие щедринистов не только разных мест России, но и зарубежья. А главное – многочисленные публикации, включая научный альманах «Щедринский сборник», появившиеся попечением двух филологов-энтузиастов, профессоров Евгении Строгановой и Михаила Строганова, создали весомый задел для дальнейшего развития щедринистики в информационно-интеллектуальных обстоятельcтвах XXI века.
Пишу об этом подробно потому, что добросовестное и скрупулёзное изучение всего оставленного Салтыковым требует особой ответственности от его биографов, в круге которых оказался и автор этих строк. Взявшись за изображение жизни писателя на фоне эпохи, я с благодарным чувством, как уже говорил в самом начале книги, изучал собранное и описанное многими филологами, историками, краеведами и простыми, но чуткими поклонниками щедринской сатиры – от современников Салтыкова до моих современников. Но должен заметить, что сотни уже накопленных страниц о тверских страницах жизни Салтыкова эту работу не упрощают. Известно: чем больше знаешь, тем протяжённее граница с полем неведомого.
Так и здесь: непродолжительное – чуть более полутора лет – тверское вице-губернаторство Салтыкова представляется сегодня особым временем его жизни, в котором он сумел не только обдуманно посмотреть на уже прожитые десятилетия, но и установить то направление, в котором путём судьбы есть основания двигаться. В Рязани он получил разнообразный и поучительный опыт управления – и губернского, и общероссийского – в сложной системе существующего и пытающегося самореформироваться государственного механизма. В Рязани он ещё осматривался, хотя быстро понял, что до похорон «старых времён» ещё далеко. А затем ему открылось – после появления губернатора Муравьёва – с трагизмом непреложной безысходности, что он поторопился с самим понятием «старые времена» и с тем конкретным историческим смыслом, который он в него вкладывал. Отсчётом времени распоряжались люди, занимавшие то или иное пространство и владевшие им.
Да, Салтыков вроде бы выбирал Тверь по географическим свойствам, которые мы уже назвали. Но подспудно он искал тот город, в котором не проглядывали неизбежные черты Глупова – таково уж было у Михаила Евграфовича мировосприятие, ничего другого не попишешь. Ища, куда бы ему с Елизаветой Аполлоновной переброситься из быстро опостылевшей Рязани, Салтыков в первую очередь искал людей, которые бы не подсовывали ему жизнь в обстоятельствах «старых времён». И вдруг счастливо выпала вакансия в родной изначально и попросту удобной Твери (кроме проходившей близ города чугунки между Москвой и Питером, ещё было пароходное сообщение по Волге – как раз для поездок в Ермолино, куда переселилась матушка).
Не вызывал неприятия у Салтыкова и тверской гражданский, он же военный губернатор, генерал-майор свиты Его Императорского Величества, граф Баранов. Павла Трофимовича он знал с сороковых годов: в Военном министерстве, где служил тогда Салтыков, Баранов был адъютантом министра. В то время он стал и графом: его мать из рода Адлербергов была воспитательницей в младенчестве будущего императора Александра II, а затем его сестёр, великих княжон, и за «отличное попечение при воспитании» была возведена в графское достоинство со всем своим нисходящим мужским потомством. Он был женат на родовитой красавице Анне Алексеевне Васильчиковой, даме доброй и умной. К моменту появления в Твери Салтыкова у супругов уже было четверо детей, и Анна Алексеевна была беременна пятым ребёнком: дочь Евгения родилась 18 июня 1860 года.