Железной дороги в Туле, как и в Пензе, ещё не было, но она споро строилась от Серпухова, уже связанного чугункой с Москвой, и, заедем чуть вперёд, 5 ноября 1867 года по ней началось движение. Однако Салтыков этого достижения едва ли дождался: впервые приехав в город из Серпухова на конной тяге, он так же, в экипаже, окончательно покинул Тулу то ли в октябре, то ли в начале ноября. Хотелось бы, само собой, представить его мчащимся из Тулы в Москву в одном вагоне с Львом Толстым, но ни одного намёка на это история не сохранила. Поэтому вернёмся к реальности.
В Туле Салтыковы занимали служебную квартиру в доме Игнатьевой, на Киевской улице. Хотя точное местонахождение дома установить не удалось. В отличие от Пензы, в бытовую жизнь которой супруги успели врасти, а Михаил Евграфович получил вдохновительные для творчества впечатления, Тула в его произведениях так и не появляется. Только однажды, по свидетельству писателя и драматурга Ивана Щеглова, уже в 1880-е годы, Салтыков, вероятно, пребывая «в особенно угнетённом состоянии духа», вдруг произнёс экстравагантное пророчество, «будто похоронят его за городом на пустыре, где сваливают мусор, без песнопения и колокольного звона, – и, когда его зароют, забредёт на могилу пьяный монах и осквернит свежую могильную насыпь. (Рассказчик выразился несколько сильнее.)
– И будет это в городе Туле! – мрачно заключил он.
– Почему “в Туле” – никто не мог понять, по всей вероятности и сам Щедрин».
Характерно это «Щедрин» в описании встречи с Салтыковым. Но и «Тула» здесь появляется, пожалуй, не случайно. Можно предположить, что с Тулой у Салтыкова в последние десятилетия жизни связывались, прежде всего, две личности. Первая – это его любимейший в «Отечественных записках» автор, талантливейший и проницательнейший уроженец Тулы Глеб Иванович Успенский, автор «Нравов Растеряевой улицы», где этот город своеобразно воспет. Не исключено, что перед описываемой встречей Салтыков встречался с Успенским (у Щеглова есть упоминание об их общении), и потому как-то ассоциативно выплыла Тула.
Но вспомнить Тулу Салтыков мог и в связи с другой личностью – тульского гражданского губернатора и притом генерал-майора, в прошлом командира Волынского пехотного полка Михаила Романовича Шидловского. Как, вероятно, заметили читатели, мы были неизменно внимательны к взаимоотношениям Михаила Евграфовича со своими непосредственными начальниками, в том числе и губернаторами, а здесь мы просто обязаны о Шидловском подробно сказать. Ровесник Салтыкова, в том же чине, только военном, он принадлежал к старому польскому дворянскому роду; впрочем, его предки ещё в XVI веке переселились в Россию. Губернатором его назначили в 1865 году, причём он получил напутствие уделять особое внимание разворачивавшейся Земской реформе. Напутствие Шидловский воспринял по-военному чётко: организация выборных уездных и губернских земских собраний и проведение в феврале 1866 года учредительного Тульского губернского собрания прошли под неусыпным наблюдением местной жандармерии.
Было у этого «энергичного реакционера», как назвал Шидловского в своих воспоминаниях князь Д. А. Оболенский, ещё одно своеобразное качество, вынесенное, возможно, также из армейской практики. Он стал скрупулёзно влезать во все дела Тульского губернского правления, тем самым лишив своих подчинённых какой-либо самостоятельности. Каждое, даже самое незначительное решение должно было согласовываться с губернатором, что мгновенно породило волокиту и безумный круговорот служебных бумаг. Войдя во вкус, при минимальных юридических знаниях, Шидловский стал влезать и в судопроизводство, которое также было реформировано. Первой инстанцией по широкому кругу гражданских и уголовных дел стали волостные суды и мировые судьи, мировой съезд являлся окончательной инстанцией по делам волостных судов и мировых судей, а Тульский окружной суд рассматривал с участием присяжных заседателей и присяжных поверенных, то есть адвокатов, дела особой важности.
Шидловский, как вспоминал современник, «начал принимать жалобы на съезды по решениям волостных судов и расплодил такую массу дел, что в уезде нельзя было привести в исполнение ни одного решения волостного суда, всякое было обжаловано». В этих обстоятельствах жалобы на судебные решения стали расходиться по разным адресам, иные стали добираться и до Петербурга – до министерств и Сената… Лишь многими усилиями, после вмешательства сенаторов удалось укротить ретивого губернатора. В этих обстоятельствах появление Салтыкова на ключевой губернской должности стало для Шидловского подарком.
Согласно положению «О преобразовании казённых палат и изменении штатов» от 23 мая 1866 года управляющий казённой палатой как губернским подразделением Министерства финансов был её единоличным руководителем и облекался персональной ответственностью перед министерством за всё происходящее в губернии в финансовой сфере. Однако при этом продолжал действовать «Общий наказ гражданским губернаторам» 1837 года, согласно которому губернатор наделялся всей полнотой власти в своей губернии, мог ревизовать все губернские и уездные учреждения, а главное – отвечал за надлежащий сбор всех налогов.
Это очевидное противоречие, однако, не было вопиющим (в определённой степени оно существовало и до положения 1866 года, но согласованно снималось начальством в большинстве российских губерний). Не было здесь конфликтов и у Александровского с Салтыковым, если не считать финального столкновения, где, как мы пытались показать, свои полномочия превысил Михаил Евграфович.
Но в Туле Салтыков оказался с совершенно другим настроем, так что и Шидловский был для него тоже подарком. Пожалуй, он, нацелившийся на скорое возвращение в литературу, впервые встретил столь далёкого от литературы и искусства администратора. Хотя Шидловский, так же, как и Достоевский, окончил не самое захудалое учебное заведение – Главное инженерное училище (вроде и с Достоевским был знаком), – а также военную академию, признать его интеллектуалом затруднительно. Когда позднее он угодил на место председателя совета Главного управления по делам печати, поэт Фёдор Иванович Тютчев однажды во время обсуждения какого-то конфликта спросил его: «Для чего литература и печать, если отрицать значение её заявлений?» – «Для забавы, для забавы! – крикнул не своим голосом Шидловский. – Для того чтобы людям, которым было нечего делать, было что читать. Другого значения литература и вообще печать не имеют!»
Впрочем, поначалу Михаил Евграфович не стал выяснять и утверждать с губернатором значение литературы, а взялся за изучение дел вверенной ему казённой палаты. И быстро пришёл к выводу, что «по количеству и роду производимых им денежных оборотов» Тульское губернское казначейство занимает «едва ли не одно из первых мест в Империи». А это требует его перевода из 3-го разряда во 2-й, то есть создания дополнительных должностей бухгалтеров и кассиров.
Замечательны в отношении Салтыкова в адрес Министра финансов слова с обоснованием перемен: «Хотя при первом моём знакомстве с делопроизводством и счетоводством Тульского губернского казначейства оно найдено в надлежащей исправности, тем не менее я имел случай самым положительным образом убедиться, что чиновники казначейства до крайности обременены работой. Занимаясь почти без отдыха с утра до поздней ночи, они весьма естественно ищут себе других более лёгких и не менее вознаграждаемых служебных занятий. Прямым же последствием такого положения дел может быть крайняя изменчивость в личном составе казначейства, а вместе с тем и расстройство в делах и счетах его».
Одновременно Салтыков взялся за наведение порядка в делах торговли и промыслов. Прекрасно зная по опыту службы в Пензенской губернии сколь быстро – и неизменно с ущербом для казны – действуют предприниматели, как только ослабевает контроль за ними со стороны волостных правлений, Салтыков не только в особом циркуляре потребовал от них «постоянного наблюдения за точным исполнением правил», но и подготовил подробные пояснения о действиях лиц, пользовавшихся льготами при взятии торговых документов.
В частности, он обратил внимание на то, что в положении о льготах «отставным и бессрочноотпускным солдатам, их жёнам, вдовам, незамужним дочерям, а равно вдовам и незамужним дочерям церковно- и священнослужителей», утверждённом 9 февраля 1865 года, было упущение, которым незамедлительно воспользовались многие и продолжали пользоваться, уже по недосмотру чиновников, хотя 12 декабря 1866 года Государственный совет исключил из льготного списка питейные заведения. Также для упорядочения мелочного торга в губернии Салтыков потребовал от всех льготников «снабдить себя на право торговли особыми бесплатными свидетельствами, имеющимися в уездных казначействах».
Можно представить, что, взявшись за проверку «питейных заведений» Тулы, Салтыков исходил не только из собственных печальных наблюдений. В Туле, как было замечено, у него оказалось своё доверенное лицо. В 1866 году «Современник» до неожиданного, но предсказуемого закрытия успел напечатать четыре очерка молодого Глеба Успенского из его будущего знаменитого «растеряевского» цикла. В них с мрачным сарказмом, зловеще изображались деятельность целовальника Данилы Григорьича и его клиентура.
И теперь Салтыков быстро убедился, что Успенский, изображая «г. Т.», то есть город Тулу, совсем не сгущал краски. А поэтому распространил надзорные действия на всю губернию. Он быстро обнаружил существующую в губернии тенденцию к сокрытию капиталов «торгующим классом», то есть купцами. Разумеется, тяга к их сокрытию, то есть к уклонению от налогов – неотъемлемое качество любого предпринимателя, но здесь она неожиданным образом поддерживалась земскими управами и даже губернатором Шидловским, утверждавшим заниженные обложения капиталов. Причины такого добросердечия могли быть различными – от своекорыстных до покровительственных, но это были серьёзнейшие нарушения, и они быстро перевели отношения между Салтыковым и Шидловским из дружеских (по воспоминаниям, поначалу новый управляющий казённой палатой «нередко бывал у него запросто, любил играть с ним в пикет») в конфликтные и враждебные.