Если Вы так же хотите сказать мне о том, что любите меня, как я хочу это слышать и хотите заставить меня, нет, не забыть, а перенести Ваше отсутствие с помощью одного из тех писем, в которых Вы присылаете мне частичку Вашей души, напишите мне до востребования в Сен-Мало, но не позднее, чем сегодня или же завтра утром. Я рассчитываю отсутствовать только то время, которое мне нужно на то, чтобы совершить поездку и закончить дело, по которому еду. Другими словами, меня не будет в Париже не более восьми дней.
Сделайте так, чтобы по возвращении я нашел письмо от Вас. Клянусь Вам, мне оно будет необходимо!
До свидания, любимая Регина! С Вами расстается только мое тело. А моя душа, мои мысли, все, что во мне дышит любовью, остается с Вами.
Петрюс».
А теперь прочтем письмо, адресованное Сальватору:
«Друг мой,
столь же слепо и покорно, как если бы Вы исполняли последнее желание Вашего умершего отца, сделайте, умоляю, то, о чем я Вас сейчас попрошу.
По получении этого письма найдите оценщика и приведите его ко мне домой. Составьте с ним опись моих лошадей, оружия, кареты, картин, мебели, ковров, короче, всего, что у меня есть. Оставьте только самое необходимое для жизни.
Когда список будет готов, попросите его оценить каждую вещь.
Затем напечатайте и расклейте объявления и дайте информацию в газетах – это, я полагаю, может сделать Жан Робер – о том, что организуется распродажа имущества художника.
День распродажи назначьте на воскресенье 16-е этого месяца для того, чтобы любители имели время на то, чтобы посмотреть предметы на месте.
Постарайтесь найти оценщика, имеющего опыт в оценке предметов искусства.
За все имущество я хотел бы получить тридцать пять или сорок тысяч франков.
Надеюсь на Вас, дорогой мой Сальватор.
Ex imo corde,[7]
Петрюс.
P. S. – Рассчитайте моего слугу и увольте его».
Петрюс прекрасно знал Сальватора и был уверен в том, что по его возвращении все будет сделано так, как он того желал.
И действительно, когда на шестой день после отъезда он вернулся домой, то увидел на воротах объявление и толпу любопытных, снующих взад-вперед по лестнице.
Это зрелище заставило сжаться его сердце.
У него не хватило смелости зайти в мастерскую. Маленький коридор вывел его прямо в спальню. Войдя в комнату, он запер дверь, с глубоким вздохом сел и уронил голову на ладони.
Петрюс был доволен собой и горд принятым решением. Но только это решение было принято им не без внутренней борьбы и далось ему нелегко.
Мы догадываемся, зачем он уезжал и каковы были его планы по возвращении.
На родину он отправился для того, чтобы помешать своему доброму и великолепному отцу потерять последнее, что у капитана оставалось. Он ездил для того, чтобы сохранить последнее убежище для того, кому он обязан был своим рождением. Сделать это было очень просто, и удалось все провернуть так, что старик ни о чем и не догадался: нотариус разорвал фальшивый акт о купле-продаже, а Петрюс уехал, попрощавшись с отцом, которого призвали к постели его умирающего друга.
Затем он вернулся в Париж для того, чтобы привести в исполнение вторую часть задуманного. Отметим, что это была самая трудная и самая болезненная часть его плана: Петрюс решился продать, как мы уже видели, лошадей, карету, меблировку, картины, японские вазы, фландрские сундуки, оружие и ковры для того, чтобы расплатиться с долгами. А потом, расплатившись с кредиторами, вновь заняться работой, словно претендент на Римскую Гран-при.
Естественно, Петрюс был уверен в том, что, отказавшись от безумных трат, а особенно посвятив работе то время, которое он терял даже не на то, чтобы увидеться с Региной, а на попытки увидеть ее, он сможет снова достичь успехов в искусстве и улучшить свое материальное положение. И тогда он сможет прийти на помощь своему отцу. А тому не надо будет уже отрывать от себя последний кусок для того, чтобы оплачивать немыслимую роскошь своего сына.
Естественно, это была сама логика, это была очень разумная мысль! Но нет ничего труднее, чем жить по законам логики и разума. Вот почему чаще всего люди этим законам не следуют. Сами подумайте, продать всю ту роскошь, которую любил видеть перед глазами, к которой так привык, для того, чтобы оказаться в голых стенах, – разве это наполнит сердце радостью? Нет, положение было отчаянное, и выйти из него можно было, только предавшись глубокой печали.
Бедность сама по себе ничуть не пугала Петрюса. Привыкший с детства довольствоваться самым необходимым, экономный в своих тратах, он мог, по крайней мере раньше, спокойно прожить на пять франков в день. Не будь Регины, он и не стремился бы быть богатым. Разве не был он богат теми тремя дарами, которыми только может наградить природа: богатством таланта, молодости и любви?
Но именно на его любовь, то есть на душу его души прямо и, возможно, смертельным образом давила бедность.
Увы! Женщина, которая бросилась бы в огонь для того, чтобы нам понравиться, которая смогла бы рискнуть своей жизнью и репутацией для того, чтобы наградить, как Джульетта своего Ромео, ждущего в саду под балконом, робким ночным поцелуем, чаще всего не вложит свою аристократическую ручку в руку, на которой надета рваная перчатка.
Да и потом, попробуйте-ка пешком по грязи проследовать за каретой любимой женщины. Попробуйте дождаться, когда она проедет мимо, стоя пешим на обочине какой-нибудь аллеи Булонского леса, хотя не далее, как вчера, вы встречались с ней, гарцуя на великолепном скакуне из конюшен Драка или Кремье!
Кроме того, бедность делает печальным. Она в некоторой мере гасит самые свежие и самые сильные лица. У бедняка на лице всегда стоит печать предыдущих забот и бессонной ночи.
То, что мы говорим, покажется философу наивностью, смешным ребячеством. Но та болезненная мысль, что отныне не сможешь приехать в своей карете на вечер, куда приедет и Регина, не сможешь больше встретить ее верхом на внешних бульварах, где впервые ее увидал, или на аллеях Булонского леса, где видел почти ежедневно, эта мысль, вопреки всем философам мира, наполняла сердце Петрюса грустью. Все дело ведь в том, что философы ничего не понимают в любви. Доказательством этому служит то, что когда они влюбляются, то перестают быть философами.
С каким лицом появляться в гостиных предместья Сен-Жермен: ведь эти гостиные такие высокомерные в отношении бедных дворян. Ведь Петрюс был принят в них не как талантливый художник, а как представитель старинного дворянского рода! Предместье Сен-Жермен позволяет дворянину быть талантливым только в том случае, когда этот талант не кормит его.
Конечно же, Петрюс мог, помимо бульвара, где он встречал Регину, помимо Булонского леса, где они виделись во время верховых прогулок, иногда приезжать к ней домой. Но для таких визитов поводами служили такие вот мимолетные встречи, да и к тому же Петрюс не мог часто бывать у нее, а бывая, редко застать ее одну: то у нее был господин де Ламот-Удан, то маркиза де Латурнель. Всегда при ней находилась Абей, иногда сам господин Рапт. Тот вечно смотрел на художника сердитыми глазами и при каждой встрече, казалось, говорил взглядом: «Я знаю, что вы – мой смертельный враг. Я знаю, что вы любите мою жену, но берегитесь, я слежу за вами обоими!»
– Да, черт побери! Да, я – ваш близкий враг! Да, смертный враг, враг зла, мсье Рапт!
И теперь Петрюсу приходилось расставаться со всеми знаками процветания, со всей роскошью, всеми преимуществами богатства, к которым он привык за прошедшие полгода!
Повторяем, положение было удручающее.
О, бедность, бедность! Сколько ты погубила сердец, готовых распуститься! Сколько цветов расцветших сердец полегло под твоей косой и разлетелось лепестками по ветру! Бедность, ты, мрачная богиня, пахнешь смертью и имеешь такую же косу!
Конечно, Регина не обычная женщина. Может быть…
Знаете ли вы, что происходит с путешественником, который теряется в катакомбах, с путешественником, который, изнемогая от усталости, садится на голый камень, на древнюю могилу и с покрытым потом лбом тревожно озирается вокруг и прислушивается: не увидит ли он какой-нибудь свет, не услышит ли какой-нибудь шум. И когда он видит свет, когда слышит шум, он встает со словами «Может быть!».
То же самое происходило и с Петрюсом: для него показался слабый свет в конце длинного темного туннеля.
– Может быть!.. – сказал он себе. – Никакой ложной стыдливости! При первой же нашей встрече я расскажу ей все: и про мое глупое тщеславие, и про занятое в долг богатство.
Хватит мучиться ложной гордостью! Для меня единственное тщеславие, единственная гордость – это работа во имя нее. Я положу к ее ногам мой успех. Она ведь не похожа на обычных женщин. И может быть… может быть, она полюбит меня еще сильнее.
О, прекрасная молодость, через которую надежда проходит, словно луч солнца сквозь кристалл! О, пленительная птица, поющая о печали, когда она не может больше петь о радости.
Несомненно, Петрюс думал так, чтобы поддержать в себе принятое им решение. Думал он еще о многом, чего повторять здесь мы не станем. Скажем только, что, разговаривая так с самим собой, он снял с себя дорожный костюм, взял элегантный костюм для утренних визитов и быстро переоделся.
Затем, не заходя в мастерскую, где слышалось поскрипывание сапог и разговоры посетителей, он спустился по лестнице, отдал ключ от своей комнаты консьержу, который вручил ему в обмен маленький конверт. Взглянув на него, Петрюс узнал почерк дяди.
Тот приглашал его к себе на ужин в тот же день, когда Петрюс вернется в Париж. Генералу явно не терпелось узнать, пошел ли на пользу племяннику преподанный им урок.
Петрюс велел консьержу немедленно отправиться в особняк Куртенэ, сообщить дяде о том, что он вернулся, и сказать, что племянник будет рад навестить генерала ровно в шесть часов вечера.