– Ладно-ладно! Я – моряк и с сухопутными генералами не знаюсь. Тем более с генералами, получившими звание в армии Конде.
Но он тут же взял себя в руки.
– Простите, господа, – сказал он. – Возможно, моя грубость кого-то задевает. Но прошу поверить, я не имел намерения никого оскорблять.
– Что вы, капитан, все в порядке, – ответило несколько голосов.
– Но в таком случае, – сказал капитан, чье лицо просто засветилось от радости, – тогда… если этот юный Петрюс… сын моего друга Эрбеля…
– Но что тогда?.. – спросили заинтересовавшиеся присутствующие.
– Пригласите-ка сюда этого молодого человека! – резко произнес капитан.
– Извините, – ответил слуга, – но хозяин никого сегодня не принимает.
Лицо капитана перекосилось от гнева, мускулы заходили, словно морские волны.
– Так ты меня считаешь никем… или всяким разным? – взревел капитан громовым голосом, наступая на бедного малого с явным намерением схватить его за шиворот.
Слуга вспомнил о том, каким образом прошел к сыну капитан Эрбель, и, не имея никаких оснований полагать, что капитан Монтобан спокойнее нравом, чем его собрат, вежливо попросил посетителей выйти для того, чтобы капитан смог побеседовать с глазу на глаз с тем, кого он так хотел видеть.
Посетители с большим сожалением вынуждены были очистить помещение.
Они с удовольствием понаблюдали бы за радостью, с которой этот славный капитан обнимет сына своего старого друга.
Когда слуга остался один с капитаном, он спросил:
– Как прикажете о вас доложить, мсье?
– Доложи, что пришел один из героев «Прекрасной Терезы», – сказал капитан, прокашливаясь.
Слуга вошел в комнату Петрюса.
Глава LXXXIIIАбордаж
Оставшись один, капитан Берто по прозвищу Монтобан, или «Влезь на ванты», уселся на диванчик, провел ладонью по волосам и бакенбардам. Затем, закинув ногу на ногу, оперся локтем о колено и, оставаясь в такой позе, погрузился в глубокое раздумье. Именно в этой позе и застал его Петрюс, появившийся на пороге мастерской.
Вошел Петрюс так тихо, что капитан явно не заметил его присутствия, поскольку он продолжал сидеть, опершись на колено в позе человека, занятого своими мыслями.
Петрюс подождал немного, а затем кашлянул, чтобы привлечь внимание посетителя.
Услышав это покашливание, капитан вздрогнул, поднял голову, открыл глаза, словно только что проснувшийся человек, и посмотрел на Петрюса, не вставая с диванчика.
– Вы хотели поговорить со мной, мсье? – спросил Петрюс.
– Этот голос! Точная копия голоса отца! – воскликнул капитан, вскакивая на ноги и устремляясь к молодому человеку.
– Вы знавали моего отца, мсье? – спросил Петрюс, шагнув к нему навстречу.
– И походка! Походка его отца! – снова воскликнул капитан. – Знал ли я твоего… вашего отца? Черт возьми, полагаю, что знал!
Затем, скрестив руки на груди:
– Взгляни же на меня, – сказал он.
– Я гляжу на вас, мсье, – удивленно сказал Петрюс.
– Это точный портрет его отца в том же самом возрасте, – продолжал капитан, с любовью глядя на молодого человека, или, как очень выразительно говорят в народе, поедая его глазами. – Да-да, и кто бы ни сказал мне обратного, я просто-напросто заявлю, что он лжет. Ты похож на своего отца как две капли воды. Ну, обними же меня, мой мальчик!
– Но с кем же я имею честь говорить? – спросил Петрюс, все больше и больше удивляясь облику, голосу и фамильярным манерам этого незнакомца.
– С кем ты говоришь, Петрюс?.. – продолжал капитан, открывая объятия. – Ты смотрел на меня и не узнал! Хотя, – грустно добавил он, – в последний раз, когда ты меня видел, ты был вот такого росточка.
И капитан показал рост пяти– или шестилетнего малыша.
– Признаюсь, мсье, – сказал Петрюс, начиная уже терять терпение, – что, несмотря на новые сведения, которые вы мне дали… нет… я вас не узнаю.
– Я прощаю тебя, – с лаской в голосе произнес капитан. – И все же, – продолжил он с оттенком грусти, – я предпочел бы, чтобы ты меня узнал: обычно люди не забывают своих крестных отцов.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Петрюс, пристально глядя на моряка и начиная обо всем догадываться.
– Я хочу сказать, неблагодарный, – ответил капитан, – что военным будням и тропическому солнцу пришлось немало потрудиться над тем, чтобы так изменить мое лицо, что ты не узнаешь собственного крестного.
– Как! Это вы – друг моего отца, Берто по прозвищу «Влезь на ванты», с которым отец расстался в Рошфоре и больше уже никогда с той поры не виделся?
– Эх, черт возьми, да! Ну, наконец-то вспомнил, тысяча бойниц! Хотя и не без труда. Ну же, обними меня скорей, мой маленький Пьер. Ведь тебя, как и меня, зовут Пьер. Это имя тебе дал я.
– С большим удовольствием, крестный, – с улыбкой ответил Петрюс.
И, поскольку капитан уже распахнул ему свои объятия, он с ребяческим восторгом бросился ему на грудь.
Капитан так сильно сжал крестника в объятиях, что едва не задушил его.
– О! Черт возьми! Как это приятно! – воскликнул капитан.
Затем, отстранившись, но не разжимая объятий:
– Ну просто вылитый отец, – сказал он, глядя на молодого человека с восхищением. – Ах, когда мы познакомились с твоим отцом, он был точно такого же возраста… Но нет, нет, я очень предвзято к нему отношусь, черт меня подери! Он не столь же красив, как ты. Твоя мать добавила тебе свою красоту и ничего не испортила, мой маленький Пьер. Ах, при виде твоего лица я чувствую себя помолодевшим лет на двадцать пять. Ну, мой мальчик, присядь, я хочу получше тебя рассмотреть.
И, вытерев глаза рукавом одной руки, он другой усадил молодого человека на канапе.
– Слушай, – сказал он прежде, чем сесть рядом. – А я тебя не задерживаю? Надеюсь, ты сможешь уделить мне несколько минут?
– Весь остаток дня, если пожелаете, мсье. И эти несколько минут, которые вы просите, я не уделю вам, а сам их у вас отниму.
– «Мсье»… Что значит это «мсье»? А, ну да! Цивилизация, город, столица… Был бы ты крестьянином, ты называл бы меня просто крестным Берто. Но поскольку вы кабальеро, вы и называете меня «мсье».
И капитан горестно вздохнул.
– Ах, – сказал он, – если бы твой отец, мой бедный старый Эрбель, знал, что его сын называет меня «мсье»!
– Обещайте мне, что не скажете отцу, что я назвал вас «мсье», и тогда я буду звать вас просто – крестный Берто.
– В добрый час, как говорится! Что же касается меня, то тут уж ничего не попишешь – старая морская привычка! Но я должен буду говорить тебе «ты». Я говорил «ты» и твоему отцу, который был старше меня по возрасту и по положению. Сам посуди, что получится, если такой мальчишка, как ты, а ты и есть мальчишка, будет заставлять меня обращаться к нему на «вы».
– Да никто и не думает заставлять вас желать это, – со смехом ответил Петрюс.
– И правильно делает. Кстати сказать, я не смог бы, обращаясь к тебе на «вы», сказать то, что я должен тебе сейчас сказать.
– Вы что-то должны мне сказать?
– Конечно, господин крестник.
– Тогда говорите, крестный.
Пьер Берто посмотрел Петрюсу в глаза.
Затем, словно делая усилие, произнес:
– Итак, мой бедный мальчик, мы сели на мель?
Петрюс вздрогнул и покраснел.
– Как это на мель? Что вы под этим имеете в виду, – спросил Петрюс, не ожидавший этого вопроса и сбитый с толку прямотой, с которой этот вопрос был задан.
– Конечно, на мель, – повторил капитан. – Другими словами, англичане закинули уже абордажный крюк на нашу мебель?
– Увы! Дорогой крестный, – сказал Петрюс, вновь обретая свое хладнокровие и пытаясь улыбаться, – сухопутные англичане гораздо более жестоки, чем морские!
– Я всегда думал, что наоборот, – произнес капитан с напускным простодушием. – Значит, я ошибался.
– Однако, – живо сказал Петрюс, – вы должны знать всё: меня никто не принуждает продавать обстановку.
Пьер Берто с недоверием покачал головой.
– Почему же – нет? – спросил Петрюс.
– Нет, – повторил капитан.
– Но я вас уверяю…
– Слушай, крестник, не старайся внушить мне, что когда человек продает такую коллекцию, как твоя, что, когда он сумел в твоем возрасте собрать эти японские вазочки, эти голландские сундучки, этот севрский фарфор, эти санксонские фигурки – я ведь тоже любитель подобных безделушек, – он добровольно и с радостью на сердце расстается со всем этим!
– Я и не говорил вам, капитан, – ответил на это Петрюс, стараясь не употреблять слово крестный, которое казалось ему смешным в подобной ситуации. – Что продаю все это добровольно и с радостью на сердце. Но я по крайней мере делаю это без принуждения. Меня никто и ничто не заставляет это делать.
– Да, это значит, что мы еще не получили гербовую бумагу, что еще не было суда, что эта добровольная полюбовная распродажа лучше, нежели распродажа через судебного исполнителя. Я все прекрасно понимаю. Крестник Петрюс – честный человек, и он предпочитает расплатиться с кредиторами, нежели дать возможность погреть руки судебным исполнителям. Но я правильно сказал: ты оказался на мели.
– Ну, что ж, если смотреть с этой точки зрения, то я должен вам признаться в том, что вы совершенно правы, – ответил Петрюс.
– Тогда, – сказал Пьер Берто, – меня принес сюда счастливый попутный ветер. И привела меня сюда очень вовремя Богаматерь-Избавительница.
– Не понимаю вас, мсье, – сказал Петрюс.
– «Мсье»!.. Да что же это такое? – вскричал Пьер Берто, вставая и оглядываясь вокруг. – Где ты увидел какого-то «мсье»? Кого это ты называешь «мсье»?
– Ну, ну, крестный, не сердитесь, это просто оговорка, lapsus linguae.[14]
– Ах так! Ладно! Теперь ты заговорил со мной по-арабски, а это – единственный язык, которого я не знаю. Черт возьми! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, по-нижнебретонски, и я отвечу тебе. Но не употребляй этого lapsus linguae, я не знаю, что это означает.