– Я просто хотел сказать вам, крестный, чтобы вы присели.
Петрюс сделал ударение на слове крестный.
– Хорошо, я сяду, но при одном условии.
– Что же это за условие?
– Если ты меня выслушаешь.
– Буду внимать вам в тишине.
– И ответишь на мои вопросы.
– Дам самые исчерпывающие ответы.
– Итак, я начинаю говорить.
– А я – слушать.
И Петрюс, живо заинтересованный тем, что скажет крестный, широко растворил, если можно так выразиться, свои уши.
– Итак, – начал капитан, – у твоего доброго отца нет за душой ни гроша? Меня это не удивляет. Когда я с ним расстался, он уже был почти что нищим, а бедность надвигается на человека, тем более на преданного, неумолимо.
– Действительно, его преданность императору обошлась ему в пять шестых его состояния.
– А куда делась одна шестая?
– Расходы на мое обучение забрали почти все остальное.
– Получается, что ты, не желая до конца разорять своего бедного отца, но желая все же жить, как джентльмен, влез в долги… Так или нет? Говори!
– Увы!
– Добавим к этому любовь, желание блистать в главах любимой женщины, стремление проехаться перед ней в Булонском лесу на прекрасной лошади, отправиться на встречу с ней на какой-нибудь бал в красивой карете?
– Невероятно, крестный, но для моряка вы очень наблюдательны!
– Для того чтобы быть моряком, друг мой, надо иметь сердце, а то и два.
Для кручины у нас очень много причин:
Ведь злодейка-любовь так изводит мужчин!!!
– Как, крестный, вы знаете наизусть стихи Шенье?
– А почему бы и нет? В молодости я как-то раз был в Париже. Мне хотелось увидеть господина Тальма. Мне сказали: «Вы приехали очень вовремя, он играет в трагедии господина Шенье „Карл IX”». Я сказал: «Пойдем смотреть „Карл IX”». Во время представления кто-то с кем-то поспорил и подрался. Пришла стража и увела меня в кутузку, где я просидел до утра следующего дня. Утром мне сказали, что я был арестован по ошибке, и меня выставили за дверь. Вследствие этого я уехал из Парижа и вернулся только через тридцать лет. Когда я спросил о господине Тальма, мне ответили, что он умер. Тогда я спросил о господине Шенье, и мне снова ответили, что он умер. Я поинтересовался о трагедии «Карл IX», и мне ответили: «Запрещена к постановке высочайшим указом!» Ах, черт, сказал я, ведь мне так хочется досмотреть до конца пьесу «Карл IX». Ведь я видел только первый ее акт. Но мне ответили, что это невозможно. И посоветовали прочесть, поскольку так было проще. «И где же можно взять текст пьесы? – Купить». Действительно, все оказалось очень простым делом. Я зашел в книжный магазин. «У вас есть произведения господина Шенье? – Вот, пожалуйста, мсье. – Отлично, – сказал я себе, – для начала я прочту вот это». Я вернулся на корабль, открыл книгу и начал искать, но там не было никакой трагедии: только стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Честное слово, у меня на борту нет библиотеки. Я прочел всю книгу Шенье раз, потом второй. Вот отсюда-то и вырвалась эта неосторожная цитата. Но все дело в том, что я ошибся: я купил книгу Шенье, чтобы прочитать «Карла IX», но трагедию «Карл IX», как мне кажется, написал вовсе не Шенье. О, книготорговцы, книготорговцы! Что за бандиты!
– Бедный крестный, – со смехом произнес Петрюс, – книготорговцы здесь вовсе ни при чем.
– Что? Книготорговцы ни при чем?
– Конечно. Это ваша промашка.
– Моя?
– Да.
– Объяснись-ка.
– Трагедию «Карл IX» написал член Конвента Мари-Жозеф Шенье.
– Допустим!
– А вы купили книгу стихов поэта Андре Шенье.
– Αх! Αх! Αх! Αх! Αх! – воскликнул капитан, каждый раз произнося это междометие по-разному.
Затем он на несколько секунд углубился в размышления.
– В таком случае все становится понятно, – произнес Пьер Берто. – Но все равно: книготорговцы от этого не становятся меньшими разбойниками.
Петрюс, видя, что крестный не собирается менять свое мнение относительно книготорговцев и не имея никаких причин защищать эту почтенную корпорацию, решил, что возражать крестному не стоило, и стал ждать, когда же Пьер Берто продолжит столь интересный разговор.
– Итак, – заговорил моряк, – мы остановились на том, что ты влез в долги. Мы ведь именно об этом только что говорили, не так ли, крестник?
– Да, именно об этом, – ответил молодой человек.
Глава LXXXIVКрестный из Америки
Наступило молчание, во время которого Пьер Берто так пристально смотрел на крестника, словно бы хотел прочесть то, что было спрятано у него в глубинах души.
– И в какую же сумму оцениваются ваши долги? Примерно хотя бы…
– Примерно? – спросил Петрюс с улыбкой.
– Да. Долги, мой мальчик, похожи на недостатки, – сказал капитан. – Никогда не знаешь их точную цифру.
– Но я знаю мои долги с точностью до франка, – ответил Петрюс.
– Ты?
– Да.
– Что ж, это доказывает, что ты человек хорошо организованный, крестник. Какова же цифра?
И Пьер Берто откинулся в кресле, подмигнул и принялся крутить большими пальцами.
– У меня долгов на тридцать три тысячи франков, – сказал Петрюс.
– Тридцать три тысячи франков! – воскликнул капитан.
– Ах-ах! – произнес Петрюс, которого начала занимать оригинальность своего второго отца, как называл себя моряк. – Вам эта сумма кажется чрезмерно великой, не так ли?
– Чрезмерной! Дело в том, что я никак не могу понять, как же это ты не умер с голоду, бедный мой мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы я в твоем возрасте жил на суше, у меня было долгов в десять раз больше! И то это было бы намного меньше долгов, которые наделал Цезарь!
– Мы с вами, дорогой крестный, не Цезари. Тем более что вам эта цифра, как я уже сказал, кажется чрезмерной.
– Чрезмерной! Человеку, у которого по сотне тысяч на каждой волосинке его кисти! Я видел много полотен, я хорошо разбираюсь в живописи. Я видел фламандских мастеров, итальянских и испанских. Так вот, твоя живопись всего-навсего живопись великой школы.
– Спокойно, спокойно, крестный! – скромно ответил на это Петрюс.
– Это – великое искусство живописи, говорю тебе, – продолжал моряк. – А когда человек имеет честь быть великим художником, он не может иметь тридцать три тысячи франков долга. Это – твердо установленная сумма. Твой талант представляет собой капитал в миллион франков, черт побери! С налогами господина Вилеля этот миллион должен приносить ровно тридцать три тысячи ежегодной ренты.
– Ах-ах, крестный, – сказал Петрюс. – Я хочу вам кое-что сказать.
– Что же, крестник?
– То, что у вас очень тонкий ум.
– Пф! – произнес Пьер Берто.
– Не говорите так. Я знаю очень честных людей, которые были бы этим довольны.
– Писатели?
– О! Вы опять за свое!
– Все, больше не буду. Но вернемся к твоим долгам.
– Вы настаиваете?
– Да. Потому что у меня есть к тебе предложение.
– Относительно моих долгов?
– Относительно твоих долгов.
– Говорите. Вы такой необычный человек, крестный, что я жду от вас всего, что угодно.
– Предложение мое таково: я хочу, начиная с этого самого момента, стать твоим единственным кредитором.
– Не понял.
– Ты должен тридцать три тысячи франков. Для того чтобы расплатиться с этими долгами, ты продаешь мебель, картины и все эти безделушки, так?
– Увы! – произнес Петрюс. – Это так же справедливо, как строки Евангелия.
– Так вот: я плачу тридцать три тысячи франков, а ты оставляешь у себя все безделушки, картины и мебель.
Петрюс посмотрел на моряка серьезным взглядом.
– Что вы хотите этим сказать, мсье? – спросил он у него.
– Ладно! Видимо, я погладил крестника против шерстки, – сказал Пьер Берто. – Прошу меня простить, господин граф де Куртенэ: я полагал, что разговариваю с сыном моего старого друга Эрбеля.
– Да, конечно, да, да, – живо произнес Петрюс, – да, дорогой крестный, вы говорите с сыном вашего доброго друга Эрбеля. И он отвечает вам такими словами: «Мало занять тридцать три тысячи франков, пусть даже у крестного отца. Надо знать, как их потом ему вернуть».
– Как их мне вернуть, крестник? Нет ничего проще: ты напишешь для меня картину вот по этому эскизу.
И он указал Петрюсу на бой «Прекрасной Терезы» с «Калипсо».
– Картину размерами тридцать три фута на шестнадцать с половиной, – снова произнес он. – Меня же ты изобразишь на палубе рядом с твоим отцом в тот момент, когда я ему говорю: «Я буду крестным отцом твоего первенца, Эрбель, и мы будем в расчете».
– Но куда же вы поместите картину длиной в тридцать три фута?
– В мою гостиную.
– Да вы нигде не найдете дом с гостиной в тридцать три фута длиной!
– Тогда я построю такую гостиную.
– Так вы, значит, миллионер, крестный?
– Если бы я не был миллионером, мой мальчик, – презрительно произнес Пьер Берто, – я купил бы трехпроцентных облигаций и стал бы перебиваться на сорок – пятьдесят тысяч ренты в год.
– О-о-о! – произнес Петрюс.
– Друг мой, – сказал капитан, – позволь мне рассказать тебе вкратце мою историю.
– Рассказывайте.
– В тот момент, когда я расстался с твоим добрым отцом в Рошфоре, я подумал: «Слушай-ка, Пьер Берто, во Франции честному пирату больше нечего делать. А посему займемся-ка лучше торговлей». И, найдя употребление своим шлюпкам, я стал торговать черным деревом.
– То есть вы стали работорговцем, дорогой крестный.
– Это называется работорговлей? – наивно спросил капитан.
– Полагаю, что да, – ответил Петрюс.
– Эта мелкая торговля позволяла мне перебиться года три-четыре, и я с ее помощью завел связи в Южной Америке. А когда разразилось восстание, разорившее Испанию и испанцев, эту прогнившую и одряхлевшую нацию, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека.