– Но, – живо возразил Петрюс, – ты ведь сам мне только что сказал, что Сальватора не будет в Париже некоторое время и что он вернется только в следующий четверг. Разве не так?
– Так, – ответил Людовик. – Но ты по крайней мере покажешь нам своего набоба?
– Черт побери! Непременно покажу, – сказал Петрюс. – А теперь интересно: кто из нас двоих первым увидится с Жаном Робером?
– Я, – сказал Людовик. – Я сейчас пойду к нему на репетицию.
– Тогда расскажи ему о капитане.
– О каком еще капитане?
– О капитане Пьере Берто «Влезь на ванты», моем крестном отце.
– А ты написал отцу?
– Насчет чего?
– Насчет твоего крестного.
– Сам понимаешь, это первое, что мне пришло в голову. Но Пьер Берто хочет сделать ему сюрприз и упросил меня ничего отцу о нем не говорить.
Людовик покачал головой.
– Ты продолжаешь сомневаться?
– Уж очень это необычное дело!
– Мне все это показалось еще более необычным, чем тебе. Мне показалось, да и теперь еще кажется, что все это мне просто-напросто приснилось. Пощекочи-ка меня, Людовик! Хотя я и очень боюсь проснуться.
– Все равно, – произнес Людовик, отличавшийся более практичным характером, – жаль, что нет Сальватора!
– Да, несомненно, – сказал Петрюс, кладя руку на плечо друга, – очень жаль. Но что поделаешь, Людовик! Со мной не может случиться большего несчастья, чем то, на которое я обречен. Не знаю, куда приведут меня новые события. Но я уверен в одном: они остановили меня на склоне, по которому я катился вследствие предыдущих событий. А ведь внизу этого склона меня ждало несчастье. Ты скажешь, что этот новый склон может оказаться еще более крутым? Что он, возможно, закончится падением в пропасть? Я ничего не знаю. Но по крайней мере по этому новому склону я качусь с закрытыми глазами. И если мне суждено открыть их на дне глубокой пропасти, то я знаю, что, прежде чем я там окажусь, я побуду немного в стране надежды и счастья.
– Что ж, будь что будет! А помнишь, как Жан Робер во вторник вечером на разговенье попросил Сальватора рассказать ему о своем романе? Так вот! Считай: сначала Сальватор и Фрагола – прошлое романа неизвестно, но роман этот длится и по сей день. Жюстен и Мина – роман. Кармелита и Коломбан – роман. Грустный и печальный, но роман. Жан Робер и госпожа де Моранд – роман. Самый веселый из всех. Роман с глазами из сапфира и розовыми губами, но роман. Теперь ты и…
– Людовик!
– Правильно… Роман таинственный, хмурый и золотой одновременно. Но роман, мой дорогой, роман! Наконец, я и Рождественская Роза. Я – жених девочки, которая была потеряна, потом найдена, снова потеряна и которую Сальватор пообещал снова отыскать. Роман, мой милый, роман! И так вплоть до принцессы Ванврской, этой прекрасной Шант-Лилы, у которой тоже свой роман.
– Это что за новость?
– Позавчера я увидел ее на бульварах в карете, запряженной четверкой лошадей, которой правили два жокея в белых штанах и в бархатных куртках вишневого цвета. Сам понимаешь, я ее не признал, хотя меня очень удивила схожесть с известной мне дамой. Но она сама сделала мне знак ручкой в перчатке от Прива или Бувена, в которой был носовой платочек стоимостью в триста франков… Роман, Петрюс, роман! А теперь скажи, который из этих романов закончится плохо? Это одному богу известно! Прощай, Петрюс, я пошел на репетицию к Жану Роберу.
– Приведи его сюда.
– Попробую. А почему бы тебе не отправиться вместе со мной?
– Невозможно! Мне надо навести порядок в мастерской. В воскресенье у меня будет сеанс позирования.
– Значит, в воскресенье?..
– В воскресенье, дорогой друг, с полудня до четырех двери будут закрыты. А в любой другой день, в любое время все открыто: двери, сердце, объятия.
Молодые люди снова попрощались и расстались.
Петрюс отправился наводить порядок в мастерской.
Принять у себя Регину было для него очень большим и важным событием.
Регина не была в доме у молодого человека с того самого единственного раза, когда она приходила к нему вместе с маркизой де Латурнель.
Надо сказать, что тот день перевернул всю жизнь Петрюса.
Спустя час мастерская была приведена в порядок.
За этот час он успел не только установить полотно на подрамник, но и набросать эскиз будущего портрета.
Маленькая Абей сидела на травке на фоне латании посреди тропических растений столь хорошо знакомой Петрюсу оранжереи и собирала букет из тех фантастических цветов, которые дети рвут в своих снах, слушая одновременно пение голубой птички, наполовину укрытой листьями мимозы.
Если бы Петрюс позволил себе увлечься, то после того, как он набросал эскиз, он немедленно взялся бы за мольберт, и портрет был бы готов дней за восемь.
Но он понимал, что если поступит таким образом, то сократит время своего блаженства. И поэтому он стер все, что нарисовал.
И, сидя перед пустым белым полотном, он увидел картину завершенной. Как это случается с некоторыми поэтами, которые, не написав еще ни строчки, уже представляют себе все произведение до последней сцены.
Это было то, что можно с полным правом назвать видением гения.
Капитан вернулся домой только к восьми часам вечера.
В поисках дома, который собирался приобрести, он проехал по всем новым районам, прочитал все объявления о продаже.
Но не нашел ничего подходящего.
И решил, что завтра продолжит поиски.
Начиная с этого момента, капитан «Влезь на ванты» устроился у крестника как у себя дома.
Петрюс представил его Людовику и Жану Роберу.
Трое молодых людей провели с ним этот субботний вечер и условились, что пока он будет жить у Петрюса, они будут проводить с ним один вечер в неделю.
О том, чтобы посвятить ему дни, и речи быть не могло.
Под предлогом поисков жилья, или скорее дома, капитан уходил из дому с раннего утра сразу после завтрака, а часто и до завтрака.
Куда же он ходил?
Это было известно одному богу или чёрту. Петрюс же ничего об этом не знал.
Но его это все-таки интересовало, и пару раз он спросил об этом крестного.
Но тот заткнул ему рот такими словами:
– Не спрашивай меня об этом, парень. Ответить я тебе не могу: это тайна. Скажу только, что во всей этой истории не обошлось без любви. Поэтому не беспокойся о том, что я целыми днями не бываю дома. Я могу внезапно исчезнуть на день, на ночь, на несколько дней или на несколько ночей. Как и все старые морские волки, я остаюсь там, где мне бывает хорошо. «Бросай свой якорь там, где хорошо» – гласит пословица. Этим я хочу сказать тебе, что если мне вдруг вечером понравится находиться у кого-то из знакомых, я вернусь домой только утром.
– Я вас прекрасно понимаю, – сказал ему на это Петрюс. – И вы правильно сделали, что просветили меня на этот счет.
– Значит, договорились, парень: не будем друг для друга обузой. Кроме того, может случиться так, что я целый день останусь дома. И мне нужно будет несколько часов на то, чтобы побыть одному и поразмышлять. Поэтому ты окажешь мне большую услугу, если распорядишься принести в мою комнату какие-нибудь книги по стратегии, если они у тебя имеются, или просто труды по истории и философии и добавишь к ним дюжину бутылочек из твоего винного погреба.
– Все это будет у вас в комнате через час.
Когда они обо всем договорились, дела пошли как нельзя лучше.
Кстати, мнение, которое сложилось у трех наших приятелей о капитане, было очень разным.
Он был глубоко антипатичен Людовику. То ли потому что Людовик, сторонник системы Галла и Лаватера, не обнаружил прежде связи его слов с линиями и протуберанцами его лица. То ли потому, что сердце его, полное самых чистых и возвышенных мыслей, опускалось на грешную землю речами капитана, хотя тот и был моряком до мозга костей. В общем, как он сказал, когда увидел капитана в первый раз, он невзлюбил этого приятеля.
Жан Робер, человек с богатым воображением, страстный любитель всего живописного, нашел в капитане отпечаток оригинальности и стал испытывать к нему если не обожание, то уж, во всяком случае, определенный интерес.
Что же касается Петрюса, то тот просто любил крестного.
Согласитесь, ему было очень трудно тщательно исследовать, как это сделал Людовик, человека, который желал только одного: дать ему богатство.
Отметим все же, что некоторые фамильярные выражения капитана, а особенно это старые морские волки, ужасно раздражали его слух.
В общем и целом капитан, как мы видим, не вызвал у молодых людей абсолютной симпатии. И даже Жан Робер, наиболее расположенный подружиться с ним, не смог полностью довериться человеку столь фантастическому и столь сложному, каким был капитан Пьер Берто «Влезь на ванты», который казался наивным, всем восхищался, все любил и свободно высказывал суждения и впечатления.
По некоторым его словам все же можно было увидеть в нем человека пресыщенного, ничего не любящего и ни во что не верящего. Временами он был весел и игрив, но мог превращаться и в возницу катафалка. В нем сочетались столь разные черты характера, этакая смесь самых великолепных качеств и самых гнусных пороков, самых благородных чувств и самых низких страстей. Человек, несомненно, ученый, доходивший иногда, как мы уже могли убедиться, до педантизма, он временами казался самым необразованным из всех людей. Он превосходно говорил о живописи, но не слушал мнение других. Высказывая глубокие суждения о музыке, он не знал ни одной ноты. Однажды утром он попросил Жана Робера прочитать ему его драму «Гвельфы и Гиббелины», а после чтения указал драматургу на главный недостаток пьесы с такой точностью, что поэт спросил:
– Неужели я говорю с собратом по перу?
– Я не более чем кандидат в собратья, – скромно ответил капитан, – хотя я мог бы похвастать участием своим в создании нескольких трагедий, поставленных в конце прошлого века, и в частности трагедии «Женевьева Брабантская», которую написал в сотрудничестве со мной гражданин Сесиль и которая была впервые поставлена на сцене в театре «Одеон» 14 брюмера шестого года.