– А ты держала лампу, в то время, как она убивала его кочергой. Это, впрочем, вы выясните между собой, когда окажетесь с ней в одной камере. Так кто теперь будет звать на помощь, ты или я?
Длинная девица застонала.
– Ну, живее, – сказал Сальватор. – Я спешу.
Дрожа всем телом от гнева, мадемуазель Фифина сунула руку под платок и достала спрятанные на груди несколько пачек банкнот.
Сальватор пересчитал. Пачек было всего шесть.
– Хорошо! – сказал он. – Осталось еще четыре таких же пачки, и разойдемся.
К счастью для Сальватора, а возможно, и для нее самой, поскольку Сальватор был не из тех, кого можно застать врасплох, у мадемуазель Фифины не было при себе никакого оружия.
– Ну же, остальные четыре пачки! – сказал Сальватор.
Скрипнув зубами, Фифина снова сунула руку под шаль и достала с груди еще две пачки.
– Осталось еще две, – сказал Сальватор.
Девица в третий раз полезла за пазуху и достала еще одну пачку.
– И еще одну, последнюю! – произнес молодой человек, нетерпеливо топнув ногой.
– Это все, – сказала она.
– Там было десять пачек, – сказал Сальватор. – Ну, давай быстрей последнюю. Я жду!
– Коль там было десять пачек, – решительно сказала мадемуазель Фифина, – это значит, что я обронила ее по дороге.
– Мадемуазель Жозефина Дюмон, – произнес Сальватор. – Берегитесь! Вы играете с огнем!
Высокая девица вздрогнула, услышав, как он произнес ее полное имя.
И сделала вид, что ищет что-то на груди.
– Да клянусь, что больше у меня ничего нет! – сказала она.
– Есть, вы лжете, – произнес Сальватор.
– Черт возьми, – нахально сказала она. – Тогда обыщите меня.
– Я предпочту потерять пятьдесят тысяч франков, нежели притронусь к коже такой гадюки, как ты, – ответил молодой человек с выражением крайнего отвращения. – Тогда пошли, тебя обыщут в ближайшем полицейском участке.
И локтем подтолкнул ее к лестнице, словно опасался прикоснуться к ней ладонью.
– О! – вскричала она. – Вот, забирайте ваши деньги и убирайтесь с ними к черту!
Достав из-за пазухи последнюю пачку, она с яростью швырнула ее на пол.
– Отлично, – сказал Сальватор. – А теперь пойди извинись перед Бартелеми. И помни, что если он еще раз мне на тебя пожалуется, я отдам тебя в руки правосудия.
Показав Сальватору кулак, мадемуазель Фифина побежала вниз по лестнице.
Сальватор проводил ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась в темных извилинах гигантской винтовой лестницы. Затем, не видя ее больше, нагнулся и поднял пачку. Вытащив из нее десять банкнот, он положил их в свой бумажник. Остальные девять целых пачек и одну начатую сунул в другой карман.
Глава СВ которой показано, что опасно не только получать что-то, но и давать расписку в получении
Едва только скрылась мадемуазель Фифина, а Сальватор уложил в бумажник десять тысяч франков, сунув в другой карман девять целых и одну начатую пачку банкнот, как дверь квартиры Жибасье открылась и на пороге появился этот достойный промышленник в простых белых штанах, с платком на голове и в расшитых узорами домашних туфлях.
Стук в дверь и нежные призывы высокой девицы, которыми она сопровождала удары, тревожный вскрик, который она испустила, узнав Сальватора, шум борьбы, который последовал за этой встречей, – все это, как мы уже сказали, потревожило-таки сон достойного Жибасье, и он, решив все же узнать, что же происходит на лестничной клетке перед его дверью, сбросил с себя сон, спрыгнул с кровати, натянул штаны, надел туфли, крадучись подошел к двери и резко распахнул ее.
Не услышав никакого шума, он подумал, что перед дверью никого нет.
И он поэтому был очень удивлен, когда увидел Сальватора. Скажем сразу, отдавая должное осторожности Жибасье, что, после того, как он увидел перед собой незнакомого ему человека, первым движением Жибасье было закрыть дверь.
Но Сальватор, зная каторжника в лицо и понаслышке, будучи осведомлен о том, что тот принимал участие в похищении Мины, и поэтому с того времени не терявший каторжника из виду, не мог позволить себе дать ему скрыться после того, как он с таким трудом его нашел.
И поэтому он, вытянув руку, предупредил его намерение захлопнуть дверь. А потом произнес со всей вежливостью, на которую только был способен:
– Я имею честь говорить с мсье Жибасье, не правда ли?
– Да, мсье, – ответил Жибасье, глядя на него так подозрительно, как только позволяли его еще заспанные глава. – С кем имею честь?
– Вы меня не знаете? – спросил Сальватор и легонько приналег на дверь.
– Честное слово – нет, – сказал каторжник. – Хотя ваше лицо я, несомненно, уже где-то видел. Вот только никак не могу вспомнить, где именно.
– Моя одежда должна подсказать вам, кто я, – сказал Сальватор.
– Комиссионер, вижу. Но как вас зовут?
– Сальватор.
– Ах, да! Это не вы ли обычно стойте на углу улицы Офер? – спросил Жибасье с некоторым страхом.
– Точно.
– И что вам от меня нужно?
– Об этом я буду иметь честь доложить вам, если вы позволите мне войти.
– Гм! – нерешительно произнес Жибасье.
– Вы меня опасаетесь? – спросил Сальватор, протискиваясь в дверь.
– Я? – сказал Жибасье. – С чего бы это мне вас опасаться? Я ничего плохого вам не сделал. С какой стати вы должны делать мне гадость?
– Значит, я могу прийти к вам только с добрыми намерениями, – сказал Сальватор. – Именно для этого я сюда и пришел.
Жибасье вздохнул. Он так мало верил в то, что кто-то хочет сделать ему добро. Ведь сам он добра другим не делал.
– Вы все еще сомневаетесь? – спросил Сальватор.
– Должен признаться, что не очень-то мне во все это верится, – ответил каторжник.
– Сейчас сами сможете судить.
– Тогда потрудитесь присесть.
– Это лишнее, – сказал Сальватор, – я очень тороплюсь и буду краток. Если сделка, которую я собираюсь вам предложить, вас устраивает, она будет заключена.
– Как хотите. Но я сяду, – сказал Жибасье, который по ломоте во всем теле вспомнил о неудачном ночном приключении. – Итак, – добавил он, устроившись на стуле, – теперь, если желаете сказать, чему я обязан счастью видеть вас, я слушаю.
– Вы можете располагать неделей? – спросил Сальватор.
– Все зависит от того, зачем понадобится эта неделя. Это ведь одна тысяча семьсот шестнадцатая часть человеческой жизни, если верить статистике, которая определила среднюю продолжительность жизни человека в тридцать три года.
– Дорогой Жибасье, – сказал Сальватор с самой нежной улыбкой на губах, – если допустить, что средняя продолжительность человеческой жизни именно такова, я рад видеть, что вы лично являетесь исключением из этого правила. И хотя вам ненамного больше тридцати трех лет, вы, бесспорно, уже преодолели этот рубеж.
– Стоит ли этому радоваться? – по-философски и одновременно с грустью ответил на это достойный Жибасье.
– Вопрос вовсе не в этом, – сказал Сальватор.
– А в чем же в таком случае?
– В том, что, преодолев роковую черту, вы, по всей вероятности, сможете прожить две средних жизни, то есть шестьдесят шесть лет, что делает вашу неделю уже одной трехтысячетридцатьвторой частью вашей жизни. Заметьте, что я говорю это вовсе не для того, чтобы поторговаться о цене вашей недели, а для того, чтобы поправить вашу точку зрения на ваше же собственное долголетие.
– Да, – сказал Жибасье, которого эти доводы явно убедили. – Но смогу ли провести эту неделю достаточно приятно?
– И приятно, и с большой пользой. Вы сможете соединить, что случается очень редко, завет Горация, труды которого вы, как большой ученый, не можете не любить: Utile dulci.[18]
– Так о чем идет речь? – спросил Жибасье, чья артистическая натура увлеклась столь живописным разговором.
– Речь идет о путешествиях.
– А! Браво!
– Вы любите путешествовать?
– Обожаю!
– Видите? Все так замечательно складывается!
– И в какую же страну я должен поехать?
– В Германию.
– Germania mater… Еще лучше! – воскликнул Жибасье. – Мне тем более приятно будет поехать в Германию, что я прекрасно знаком с этой страной, а все мои поездки туда заканчивались очень удачно.
– Это известно. Поэтому-то вам и предлагают туда поехать. Успех дела будет непосредственно зависеть от вашего счастья.
– Что вы сказали? – переспросил Жибасье, которому после схватки с плотником послышалось слово честь.
– Счастья, – повторил Сальватор.
– Отлично, – сказал Жибасье. – Что ж, следует признать, что все это вполне возможно. Я с удовольствием воспользуюсь случаем уехать из Франции на несколько дней.
– Все получается как нельзя лучше!
– Париж подрывает мое здоровье.
– И правда, – сказал Сальватор, – глаза ваши затекли, шея посинела, кровь явно прилила к голове.
– Это все от того, дорогой мсье Сальватор, что сегодняшней ночью, – ответил Жибасье, – я чуть было не умер от ужасной апоплексии.
– Вы, наверное, к счастью, – наивно спросил Сальватор, – вовремя пустили кровь?
– Да, – ответил Жибасье, – пустил кровь. Очень много крови.
– Хорошая мера перед отъездом в путешествие. Человек чувствует себя облегченным.
– О, сильно облегченным!
– Значит, я могу говорить о деле?
– Говорите, дорогой мсье Сальватор, говорите. Что вы конкретно предлагаете?
– Дело совсем простое: надо просто передать одно письмо. Вот и все.
– Гм! Гм! – процедил сквозь зубы Жибасье, в мозгу которого моментально зародились сомнения и подозрения. – Посылать человека в Германию только для того, чтобы он передал письмо, когда работа почты так хорошо организована! Черт побери!
– Что вы говорите? – спросил Сальватор, внимательно за ним наблюдавший.
– Я говорю, – произнес Жибасье, качая головой, – что письмо, которое вы хотите послать, чертовски важное. Ведь если бы оно было обыкновенным, вы не стали бы, я полагаю, тратить на его пересылку такие большие деньги.