– Ну, господа, – спросил король, – что думают ваши превосходительства о предложении господина префекта полиции?
К огромному удивлению короля, все министры единогласно высказались за введение осадного положения.
Поскольку кабинет министров Виллеля, сидя наверху уже целых пять лет, чувствовал глухое сотрясение земли, следующие друг за другом толчки и только и ждал подходящего случая для того, чтобы дать стране генеральное сражение.
Эта крайняя мера явно не устраивала короля.
Он снова покачал головой. Это движение означало, что он не согласен с мнением совета министров.
И тут, словно бы его осенило, король воскликнул:
– А не помиловать ли мне господина Сарранти? Тем самым я не только смогу наполовину уменьшить опасность бунта, но и, возможно, приобрету благодаря этому человеколюбивому поступку новых сторонников.
– Сир, – сказал господин де Пейронне. – Стерн был прав, когда сказал, что в душе Бурбонов нет ни капли ненависти.
– Кто так сказал? – переспросил Карл X, явно польщенный этим комплиментом.
– Один английский писатель, сир.
– Он жив?
– Нет, он умер шестьдесят лет тому назад.
– Этот писатель очень хорошо сказал, мсье, и я сожалею о том, что не был с ним знаком. Но не будем уходить в сторону от дел. Повторяю вам, вся эта история с господином Сарранти мне не совсем ясна. Я не хочу, чтобы потом говорили мне в упрек, что во время моего правления появились новые Кала и новые Лезюрки. Повторяю вам, что у меня есть большое желание помиловать господина Сарранти.
Министры, как и в первый раз, ничего на это не ответили.
Можно было подумать, что эти министры были восковыми фигурами из салона Кюртиюса, который в те времена еще существовал.
– Ну, – слегка раздраженно сказал король, – почему же вы молчите, господа?
Министр юстиции то ли потому, что был самым смелым из своих коллег, то ли потому, что помилование приговоренного к смерти человека касалось его лично больше других, сделал шаг к королю, поклонился и произнес:
– Сир, если Ваше Величество позволит мне свободно выразить мое мнение, я осмелюсь сказать, что помилование приговоренного судом к смерти человека может иметь печальное воздействие на умы преданных подданных короля. Все ждут казни господина Сарранти, словно он последний отпрыск бонапартизма, и его помилование будет расценено не как гуманный акт, а как признак слабости. Поэтому я умоляю вас, полагая, что, выражая свое личное мнение, я высказываю мнение всех моих коллег, предоставить правосудию возможность идти своим ходом.
– Действительно ли таковым является мнение совета? – спросил король.
Все министры в один голос заверили короля в том, что они разделяют мнение министра юстиции.
– Что ж, пусть будет по-вашему, – сказал король с оттенком безнадежности в голосе.
– В таком случае, – сказал префект полиции, переглянувшись с председателем совета министров, – король разрешает мне ввести в Париже осадное положение?
– Увы! Так, видимо, надо! – медленно ответил король. – Коль вы все такого же мнения. Хотя, сказать по совести, эта мера пресечения волнений кажется мне слишком крутой.
– Иногда приходится идти на строгости, сир, – сказал господин де Виллель. – Король слишком справедлив, чтобы не понять, что наступил момент прибегнуть именно к этим крутым мерам.
Король тяжело вздохнул.
– Теперь, – сказал префект полиции, – я осмелюсь выразить королю одно мое страстное желание.
– Какое же?
– Мне неизвестны намерения короля относительно завтрашнего дня.
– Черт побери! – сказал король. – Я собирался отправиться на охоту в Компьень, где великолепно провел бы время!
– В таком случае мое желание превращается в просьбу: я умоляю короля не уезжать из Парижа.
– Гм! – произнес король и посмотрел поочередно на каждого члена своего правительства.
– Мы тоже так считаем, сир, – сказали министры. – Мы будем стоять вокруг короля, а король будет среди нас.
– Ладно, – сказал король, – не будем об этом больше.
И, вздохнув еще горестнее, чем когда-либо за вечер, он произнес:
– Пусть ко мне позовут моего обер-егермейстера.
– Ваше Величество собирается что-то приказать ему?
– Отложить охоту до другого раза, господа. Вы ведь именно этого хотите.
Затем, подняв глаза к небу, прошептал:
– О! Какая хорошая погода! Какое несчастье!
В этот самый момент к королю приблизился лакей.
– Сир, – сказал он. – Внизу стоит какой-то монах, который утверждает, что Ваше Величество разрешило ему приходить к вам в любое время дня и ночи.
– Как его имя?
– Аббат Доминик, сир.
– Это он! – воскликнул король. – Проведите его в мой кабинет.
Затем он обернулся к удивленным министрам.
– Господа, – сказал им король, – оставайтесь здесь до моего возвращения. Мне только что передали о прибытии некоего человека, который, возможно, сможет изменить ситуацию.
Министры удивленно переглянулись. Но приказ короля был столь категоричен, что им оставалось только повиноваться.
По пути в кабинет король встретил обер-егермейстера.
– Сир, что такое мне передали? – спросил тот. – Неужели завтрашняя охота не состоится?
– Об этом мы сейчас узнаем, – ответил Карл X. – А пока исполняйте только мои распоряжения.
И продолжил свой путь, наполовину успокоенный надеждой на то, что этот нежданный визит сможет внести изменения в те ужасные мероприятия, которые предлагали ему провести завтра.
Глава CXIIIВ которой объясняется, почему господина Сарранти не оказалось в камере смертников
Войдя в свой кабинет, король первым делом увидел у противоположной стены комнаты смертельно бледного монаха, стоявшего неподвижно, словно мраморная статуя.
Не смея сесть, этот застывший и печальный человек прислонился к косяку двери, чтобы не упасть.
Увидев этот призрак, король остановился как вкопанный.
– А! – произнес Карл X. – Это вы, отец мой?
– Да, сир, – ответил священник таким слабым голосом, что можно было подумать, что говорит привидение.
– Но вы похожи на умирающего!
– Да, сир, на умирающего… Я только что, согласно данному мной обету, прошел пешком более восьмисот лье. На перевале горы Сенис я заболел, поскольку при переходе через Мареммы я подхватил малярию. Целый месяц я провалялся в какой-то таверне, находясь между жизнью и смертью. Но потом, поскольку нельзя было больше терять времени, поскольку день казни моего отца приближался, я снова пустился в путь. Рискуя умереть в придорожной канаве, я за сорок дней прошел сто пятьдесят лье и прибыл в Париж всего два часа тому назад…
– Но почему же вы не сели в какую-нибудь карету? Ведь из милосердия кто-либо вполне мог бы облегчить тяготы пути!
– Я дал обет дойти до Рима пешком и вернуться обратно тоже пешком, сир. Я должен был выполнить обет.
– И вы его выполнили?
– Да, сир.
– Вы святой.
На губах монаха появилась очень грустная улыбка.
– О, не торопитесь называть меня так, – сказал он. – Напротив, я – преступник, пришедший просить у вас справедливости к другим и правосудия по отношению ко мне.
– Но сначала скажите мне одну вещь, мсье.
– Слово короля священно, – с поклоном произнес аббат Доминик.
– Вы ходили в Рим… С какой целью? Теперь-то вы можете мне сказать?
– Да, сир. Я отправился в Рим затем, чтобы попросить Его Святейшество сломать печать, наложенную на мои уста, и разрешить мне нарушить тайну исповеди.
– Таким образом, – со вздохом произнес король, – вы, продолжая быть уверенным в невиновности вашего отца, не принесли сегодня никаких доказательств его невиновности?
– Принес, сир. Доказательство самое неопровержимое.
– Тогда говорите.
– Сможет ли король уделить мне пять минут?
– Сколько хотите, мсье. Вы меня очень интересуете. Но вначале присядьте. Я не думаю, чтобы у вас хватило сил говорить стоя.
– Силы и впрямь почти изменили мне. Но доброта короля придала мне новые силы. Я буду говорить стоя, сир, как и положено подданному, говорящему со своим королем… Скорее я буду говорить, стоя на коленях, как должен говорить преступник, стоящий перед судьей.
– Остановитесь, мсье, – сказал король.
– Почему, сир?
– Вы собираетесь открыть мне то, о чем вам запрещено говорить: тайну исповеди. Я не хочу принимать участие в святотатстве.
– Простите меня, Ваше Величество. Каким бы страшным ни был мой рассказ, вы можете теперь выслушать его, и это никак не будет святотатством.
– В таком случае я слушаю вас, мсье.
– Сир, я находился у изголовья кровати умершего, когда меня вызвали к умирающему. Мертвому мои молитвы были уже не нужны, но умирающий нуждался в отпущении грехов. И я пошел к этому умирающему…
Король подошел поближе к священнику, поскольку голос того был едва слышен. Не садясь в кресло, он оперся рукой о стол.
Было видно, что он готовился выслушать рассказ монаха с большим вниманием.
– Умирающий начал исповедоваться. Но едва он произнес первые слова, как я остановил его.
«Вас зовут Жерар Тардье, – сказал я ему. – Я не желаю слышать ничего из того, что вы хотите сказать.
– Но почему? – спросил умирающий.
– Потому что я – Доминик Сарранти, сын человека, которого вы обвинили в ограблении и убийстве.
И отодвинул кресло от его кровати.
Но он схватился за край моей сутаны.
– Отец мой, – сказал он, – напротив, вас привело ко мне само Провидение. Я разыскал бы вас на краю света и нашел бы только для того, чтобы вы выслушали все, что я сейчас скажу… Монах, свое преступление я вкладываю в вашу душу. Сын, я говорю вам о невиновности вашего отца. Я скоро умру. Скажите, что бы вам хотелось узнать…»
И тогда, сир, он рассказал мне ужасную историю: прежде всего он признался, что сам себя ограбил для того, чтобы подозрения пали на моего отца, который в день совершения преступления как участник заговора против вашего брата был вынужден бежать.