– Что вы имеете в виду? Вы пугаете меня, дорогой мсье Рено!
– Торговля идет из рук вон плохо! Мы едва зарабатываем на пропитанье, мсье!
– И в чем же причины подобного застоя, особенно в вашем деле, дорогой мсье Рено?
– Это уже не мое дело, господин граф. Я говорю вам об этом для того, чтобы показать, что у меня нет никаких личных интересов. Вот уже три месяца, как я передал дело в руки моего племянника.
– Надеюсь, на хороших условиях? По-родственному?
– Точно, по-родственному: в рассрочку. Так вот, господин граф, торговля в руках моего племянника остановилась, на некоторое время даже прекратилась. Когда я говорю на некоторое время, я выражаю надежду, а не уверенность. Представляете, никто ничего не делает, господин граф.
– Черт! Черт! Черт! – произнес с напускным волнением будущий депутат. – И что же или кто же мешает торговле вашего племянника, дорогой мсье Рено? Его политические взгляды или ваши, слишком смелые, быть может?
– Ни то и ни другое, мсье. Политические взгляды тут вовсе ни при чем.
– А! – снова произнес граф с хитрым видом, придавая своим словам интонацию некоторой простоты, которая, следует отметить, не была ему привычна, но которую он посчитал необходимой для того, чтобы завоевать доверие собеседника. – Так, значит, у нас есть аптекари и помоложе…
– Да. Господин Гаде-Гасикур, аптекарь так называемого императора, господина де Буонапарте. Вы ведь знаете, что я зову его только господином де Буонапарте.
– Именно так очень любил его называть Его Величество Людовик XVIII.
– Я этого не знал. Король-философ, которому мы обязаны Хартией. Но, возвращаясь к торговле моего племянника…
– Я не смел вернуть вас к этой теме, дорогой мсье Рено. Но поскольку вы сами об этом вспомнили, с удовольствием выслушаю вас.
– Так вот, как я уже сказал, будь то жирондист или якобинец, роялист или сторонник империи, – я всех их называю наполеоновцами, мсье.
– Это название я нахожу весьма красочным.
– Вот я и говорю, что мнения, какими бы они ни были, не могут повлиять ни на катар, ни на насморк.
– В таком случае, дорогой мсье Рено, позвольте мне сказать вам, что я не понимаю, каковы причины того, что простывшие люди перестают принимать лекарства.
– Однако же, – прошептал как бы про себя аптекарь, словно находясь в глубоком раздумье, – я прочитал ваш манифест. И мне показалось, что я понял его тайный смысл. Поэтому-то я и решил, что мы должны понимать друг друга с полуслова.
– Объяснитесь, пожалуйста, дорогой мсье Рено, – сказал граф Рапт, начиная терять терпение. – Ибо, скажу вам честно, я не совсем понимаю, какое отношение может иметь мой предвыборный манифест к плохому ходу дел у вашего племянника.
– Не понимаете? – удивленно спросил аптекарь.
– По правде говоря – нет, – довольно сухо ответил будущий депутат.
– А разве не вы довольно прозрачно намекнули на грехи, совершаемые попами? Так я называю священнослужителей.
– Давайте разберемся, мсье, – покраснев, оборвал его господин Рапт, не желавший заходить с чьей-то помощью в либерализме дальше того, чем это делала газета «Конститюсьоннель».
– Я, конечно, говорил о несправедливостях, совершаемых некоторыми лицами под прикрытием религии. Но я не употреблял выражений столь… строгих, к которым только что прибегли вы.
– Простите меня за это выражение, господин граф. Но, как сказал господин Вольтер:
Кота зовут котом, Поле же – проходимцем.
Граф Рапт собрался уже было заметить достойному аптекарю, что цитата была приведена им неточно по отношению к автору, хотя и точно в отношении к самому стихотворению. Но потом решил, что момент для того, чтобы затевать литературную полемику, был не самый удачный, и поэтому промолчал.
– Я не умею играть словами, – продолжил аптекарь. – Образования я получил ровно столько, сколько нужно для того, чтобы честно содержать и воспитывать семью. И я вовсе не претендую на то, что выражаюсь, как член Академии. Однако же я прочел ваш манифест и увидел, что мы с вами единодушны. Если, конечно, я правильно его понял.
Эти произнесенные с некоторой прямотой слова на мгновение озадачили кандидата в депутаты, который, решив, что его избиратель заведет его слишком далеко, поспешил остановить его такими вот лицемерными словами:
– Я всегда единодушен с честными людьми, мсье Луи Рено.
– Что ж, поскольку мы с вами единодушны, – сказал Луи Рено, – я могу рассказать вам о том, что сейчас происходит.
– Рассказывайте, мсье.
– В доме, где я жил до тех пор, пока не уступил его моему племяннику, в этом доме, о котором я говорю, потому что являюсь его владельцем, жил всего несколько дней тому назад некий бедный школьный учитель. То есть вообще-то он не был школьным учителем, а всего лишь музыкантом.
– Это не имеет значения.
– Напротив, это очень важно! Его звали Мюллер, и он почти бесплатно обучал музыке два десятка детей, заменяя в этом благородном и тяжелом труде настоящего учителя по имени Жюстен, который уехал за границу, но не по каким-то грязным делишкам, а по делам семейным. Так вот, этот достойный господин Мюллер пользовался уважением всего квартала. Но черные люди из Монружа, часто проходя мимо школы, с огорчением и ненавистью смотрели на детей, которых воспитывал кто-то другой, а не они. И вот однажды утром этому временно исполняющему обязанности учителя старику сказали, чтобы тот с детьми вытряхивался из школы, что его заменит некая учительская семья. Две недели тому назад школу заняли братья-мракобесы. Понимаете, как все это выглядит хотя бы с точки зрения моральных норм?
– Не совсем понимаю, – произнес приведенный в недоумение господин Рапт.
– Что? Не совсем понимаете?
И аптекарь, подойдя к графу, подмигнул:
– Вы ведь знаете новую песню Беранже?
– Очевидно, знаю, – сказал господин Рапт. – Но если и не знаю, вы должны меня за это простить: два месяца я был за пределами Франции при дворе русского царя.
– Ах! Если бы был жив господин де Вольтер! Этот великий философ уже не сказал бы сейчас, как во времена правления там Екатерины Второй:
Ныне с Севера к нам льется свет просвещенья.
– Мсье Луи Рено, – с нетерпением произнес граф, – ради бога, давайте вернемся…
– К этой новой песне Беранже. Хотите, чтобы я вам ее спел, господин граф? Охотно.
И аптекарь начал:
– Откуда, люди черные, вы вышли?
– Мы вышли к вам из-под земли…
– Нет, – сказал граф, – давайте вернемся к вашему господину Мюллеру. Вы требуете, чтобы ему заплатили неустойку, не так ли?
– Для этого есть все основания, – ответил аптекарь. – Но я хочу поговорить не только о нем. Я обращаюсь к вам для того, чтобы исправить ту так поразившую вас несправедливость: я хочу поговорить о торговле моего племянника.
– Заметьте, дорогой мой, что я всячески и постоянно стараюсь вернуть вас к этому разговору.
– Так вот: с одной стороны, эта торговля прекратилась. Прежде всего из-за того, что братья-мракобесы целыми днями заставляют детишек петь, а клиенты убегают, слыша эти надрывные крики.
– Я найду способ заставить их переехать в другое место, мсье Рено.
– Подождите, – снова заговорил аптекарь, – это еще не всё. С другой стороны, у этих братьев есть сестры. Другими словами, при этих братьях живут сестры, которые продают на сорок, а то и на сто процентов дешевле лекарства, которые они изготавливают сами. Самые настоящие наркотики! И таким образом получается, что целыми днями в аптеке даже кошки не увидишь, не то что клиентов! И таким образом моему племяннику, который должен еще три раза выплатить мне долг, остается только прикрыть лавочку, если вы не найдете способа помочь в этом горе, которое причиняют ему одновременно братья и сестры!
– Как! – с негодованием воскликнул господин Рапт, поняв, что ему удастся отделаться от этого путаника-аптекаря только в том случае, если он начнет подыгрывать ему. – Эти женщины смеют торговать лекарствами в ущерб одному из самых честных аптекарей в Париже?!
– Да, мсье, – сказал Луи Рено, которого очень тронул тот живой интерес, с каким граф Рапт якобы принимал участие в его деле. – Да, мсье, они это делают, проклятые попадьи!
– Это просто невероятно! – вскричал граф Рапт, роняя голову на грудь и безвольно опуская руки на колени. – В какое время мы живем! О, боже мой!
И добавил, словно охваченный сомнением:
– И вы можете представить мне доказательства того, о чем только что рассказали, дорогой мсье Рено?
– Вот это доказательство, мсье, – ответил аптекарь, доставая из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. – Это петиция, подписанная двенадцатью самыми уважаемыми в квартале врачами.
– Это меня возмущает до глубины души! – сказал господин Рапт. – Оставьте мне этот документ, дорогой мсье Рено. Я приобщу его к делу. Клянусь, мы добьемся справедливости. Или я не смогу больше называть себя честным человеком!
– А! Не зря мне говорили, что я могу на вас положиться! – воскликнул аптекарь, растроганный результатом своего визита.
– О! Когда я вижу несправедливость, я становлюсь безжалостным, – сказал граф, вставая и провожая своего избирателя до двери. – Очень скоро я дам вам о себе знать. И вы увидите, как я умею держать слово!
– Мсье, – сказал ему на это аптекарь, поворачиваясь и намереваясь, как опытный актер, произнести перед уходом со сцены последнюю реплику. – Не знаю, как выразить вам свое восхищение вашей открытостью и прямотой. Входя сюда, я, признаюсь, боялся, что вы поймете меня не так, как мне того хотелось бы.
– Да разве честные люди могут не понять друг друга?.. – поспешил сказать господин Рапт, подталкивая Луи Рено к двери.
Когда этот милый человек вышел, Батист доложил:
– Господин аббат Букемон и его брат господин Ксавье Букемон.
– Кто такие эти братья Букемоны? – спросил граф Рапт у своего верного Бордье.