– Да дело тут вовсе не в этом, – прервал его Жан Торо. – Мой приятель (он показал на Фафиу) довольно тяжело ранен. Насколько я понял, на вашей лестничной площадке живет его знакомая. Я хочу положить его к ней. Вы тут живете и, думаю, можете подсказать мне, в какую дверь стучать.
Буржуа отважился взглянуть на раненого паяца.
– Э, да ведь это же мсье Фафиу! – сказал он.
– И что с того? – спросил Жан Торо.
– Возможно, вам туда, – сказал буржуа.
И указал на дверь напротив.
– Спасибо, – сказал Жан Торо и направился к указанной двери.
Он постучал.
Прошло несколько секунд. Потом за дверью послышались легкие и осторожные шаги.
Жан Торо постучал еще раз.
– Кто там еще? – спросил из-за двери женский голос.
– Фафиу, – сказал плотник, которому показалось совершенно естественным назвать не свое имя, а имя фигляра.
Но он обманулся в своих расчетах: знакомая Фафиу прекрасно знала голос своего дружка. И поэтому ответила:
– Вранье! Это не его голос!
«Черт возьми, – подумал Жан Торо, – она права. Она не может узнать голос Фафиу, поскольку это мой голос».
Он задумался. Но, как мы уже знаем, сообразительность и быстрота мышлений не были главными достоинствами Жана Торо.
На его счастье, буржуа решил ему помочь.
– Мадемуазель, – сказал он, – если вы не узнаете голос Фафиу, то узнаете ли мой голос?
– Да, – ответила девица. – Вы – мсье Гийомар, мой сосед.
– Вы мне доверяете? – снова спросил господин Гийомар.
– Конечно. У меня нет причин вам не доверять.
– Так вот, мадемуазель, ради Господа Бога откройте дверь. Ваш приятель Фафиу ранен и нуждается в помощи.
Дверь распахнулась с быстротой, которая не оставляла никаких сомнений в том интересе, который девица питала к шуту.
Поскольку эта девица была не кто иная, как Коломбина из театра мэтра Галилея Коперника.
Она удивленно вскрикнула, увидев своего потерявшего сознание и залитого кровью дружка, и подскочила к Фафиу, нисколько не заботясь ни о Жане Торо, который нес это безжизненное тело, ни о соседе-буржуа, который, убедившись, что ему лично никакая опасность больше не грозит, держал свечу более уверенно и освещал помещение.
– Итак, мадемуазель, – спросил плотник, – вы сможете приютить у себя этого несчастного малого?
– О! Господи, я сейчас! – воскликнула Коломбина.
Буржуа со свечой в руке первым прошел в комнату. Ее обстановка состояла из нескольких стульев, стола и кровати.
У Жана Торо таким образом выбора не было: он положил Фафиу на кровать, не спрашивая разрешения хозяйки.
– Теперь, – сказал он, – осторожно разденьте его. Я пошел за врачом. Если его приход задержится, не беспокойтесь слишком сильно: сегодня по улицам ходить небезопасно.
И славный Жан Торо быстро спустился по лестнице и помчался за Людовиком.
Людовика дома не было уже целых два дня. Но было известно, где его можно найти.
Поскольку вот уже целых два дня он проводил рядом с вновь найденной Рождественской Розой на улице Ульм.
Точно так же, как Броканта утром увидела, что в клетке Рождественской Розы нет этой очаровательной птички, другим утром, как и предвидел Сальватор, она увидела, что девушка спокойно спит в своей кровати.
После смерти господина Жерара у нашего приятеля господина Жакаля больше не было основания для того, чтобы прятать девушку, которая могла если не пролить свет на дело Сарранти, то уж по крайней мере дать очень важные показания.
Когда Рождественская Роза проснулась, то на вопросы, где она была, ответила, что ее доставили в какой-то дом, где добрые монашки отнеслись к ней с очень большим вниманием и заботой, где ее угостили конфетами и конфитюром и где единственным ее огорчением было то, что она разлучена с ее милым другом Людовиком.
Затем, поскольку она опасалась того, что эта история может повториться, Сальватор заверил ее, что бояться ей больше нечего, что скоро ее устроят в прекрасный пансион, где она научится тому, чего до сих пор еще не знала, и что господин Людовик сможет навещать ее там два или три раза в неделю вплоть до того дня, когда она сможет покинуть пансион и стать женой Людовика.
Это все было не так страшно. Поэтому Рождественская Роза смирилась со своей участью, тем более что Людовик лично подтвердил, что все будет так, как сказал Сальватор.
Молодые люди только попросили Сальватора предоставить им неделю, что и было сделано их добрым другом.
Вот поэтому-то Людовик вместо того, чтобы сидеть дома, находился на улице Ульм.
Узнав о том, что случилось, Людовик одним махом преодолел расстояние от улицы Ульм до улицы Сен-Дени и очутился у постели раненого Фафиу.
А теперь просим разрешения вернуться к бунту, который, кстати, уже приближался к своему концу.
После того, как Жан Торо покинул улицу, она превратилась в поле боя. Если, конечно, можно назвать полем боя место, где разворачиваются убийства, где одна сторона расстреливает и рубит, а другая кричит и спасается.
Потому что войскам не было оказано никакого сопротивления.
Больницы наполнились ранеными.
Морг переполнился трупами.
На следующий день в газетах была изложена только часть того, что произошло. Народ досказал остальное.
Действия кавалеристов под командованием полковника Рапта были названы сечью на улице Сен-Дени.
Правительство Виллеля, полагавшее, что сможет с помощью террора усилить свое положение, запачкалось в крови и пало, уступив место кабинету министров более умеренного толка, в который вошел господин де Моранд в качестве министра финансов и господин де Ламот-Удан в качестве военного министра.
Что же касается господина Рапта, то за добрые услуги, оказанные режиму на улице Сен-Дени, его произвели в генералы и сделали пэром Франции.
Глава CXXIVВ которой находят отца в надежде вскоре найти и дочь
Спустя несколько дней после описанных событий, явившихся в нашей книге чем-то вроде опаленной степи посреди благодатных и плодородных нив и равнин, то есть чем-то вроде пустынь, которые обязательно надо пройти, чтобы достичь оазиса, генерал Лебатар де Премон, который оставался в Париже после того, как господин Сарранти вышел на свободу, только благодаря ходатайству Сальватора перед господином Жакалем и заверения в том, что генерал ничего не замышляет против правительства, явился вместе с господином Сарранти проститься к тому, кого мы все реже и реже называем комиссионером и все чаще и чаще Конрадом де Вальженезом.
Генерал сидит в гостиной Сальватора. Слева от него находится молодой человек, справа – старый друг.
После получасовой дружеской и откровенной беседы генерал Лебатар де Премон поднялся и протянул Сальватору руку на прощанье. Но молодой человек, которому, казалось, с момента прихода генерала не давала покоя одна мысль, остановил его, попросив своим нежным и спокойным голосом уделить ему еще несколько минут для того, чтобы сообщить нечто, чего он не мог сделать ранее, но обязательно должен сделать теперь.
Господин Сарранти сделал движение, чтобы уйти и оставить генерала наедине с Сальватором.
– О, не стоит! – сказал молодой человек. – Вы делили с генералом все горести и опасности. И теперь, я полагаю, было бы справедливым, чтобы вы разделили с ним его радость, поскольку этот радостный день наступил.
– Что вы хотите этим сказать, Сальватор? – живо поинтересовался генерал. – Какую я могу испытать радость, кроме той, когда увижу, как Наполеон II сидит на троне своего отца?
– Однако же, генерал, у вас могут быть и другие радости, – возразил Сальватор.
– Увы! Мне они неведомы, – ответил на это генерал, грустно покачав головой.
– Э, генерал, сосчитайте вначале ваши печали, а потом ваши радости.
– Прежде всего у меня есть три печали в этом мире, – сказал господин Лебатар де Премон, – первой и самой главной была смерть моего владыки. Второй, – добавил он, повернувшись в сторону господина Сарранти и протянув ему руку, – приговор, вынесенный моему другу, а третья…
Генерал резко нахмурился и умолк.
– А третья? – спросил Сальватор.
– Третья – потеря ребенка, которого я люблю так же, как его мать.
– Так вот, генерал, – сказал Сальватор, – поскольку вы прекрасно знаете число ваших печалей, вы должны знать и число ваших радостей. А посему вы должны чувствовать радость от того, что восхождение на престол сына вашего владыки, как вы его называете, еще возможно. Второй радостью является спасение и восстановление доброго имени вашего друга. И, наконец, третьей радостью может быть находка вашего горячо любимого ребенка.
– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул генерал.
– Как знать! – произнес Сальватор. – Возможно, я могу доставить вам эту радость.
– Вы?
– Да, я.
– О, говорите, скажите же мне скорее, друг мой! – произнес генерал.
– Скажите же, – подтвердил господин Сарранти.
– Все зависит от того, – продолжил Сальватор, – как вы ответите на мои вопросы. Вы когда-нибудь бывали в Руане, генерал?
– Да, – ответил генерал, вздрогнув.
– Неоднократно?
– Один-единственный раз.
– И давно ли?
– Пятнадцать лет тому назад.
– Значит, в 1812 году, так?
– Это было днем или ночью?
– Ночью.
– Вы приехали на почтовой карете?
– Да.
– Вы в Руане пробыли недолго?
– Точно, – ответил генерал, все более удивляясь, – ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы дать отдохнуть лошадям и спросить дорогу к деревеньке, куда я направлялся.
– Эта деревушка называлась Буй? – продолжил Сальватор.
– Что? – воскликнул генерал. – Вы и об этом знаете?..
– Да, – с улыбкой ответил Сальватор, – знаю, генерал. Кроме того, мне известно и многое другое. Но позвольте продолжить. Когда вы прибыли в Буй, почтовая карета остановилась перед неким убогим домишком. Из кареты вылез некий человек, в руках у которого был довольно объемистый сверток. Нет необходимости говорить, что этим человеком были вы, генерал.