– Ну, господин аббат, – спросил у него епископ, – не хотите ли рассказать мне о том, что произошло в доме у маршальши де Ламот-Удан?
– Кажется, принцесса согласилась с тем, чтобы я был ее духовником, – ответил аббат.
– Что?.. Вам всего лишь кажется?.. – с удивлением переспросил иезуит.
– Принцесса не очень-то разговорчива, – снова заговорил аббат. – Вашей Светлости это должно быть известно. Поэтому я не могу с полной уверенностью сказать, каково было ее впечатление, которое я на нее произвел. Оттого и имею честь сказать вам: мне кажется, принцесса согласна, чтобы я стал ее духовником.
– Так вы закрепились в этом доме?
– Таково мнение госпожи маркизы де Латурнель.
– Значит, вы должны быть такого же мнения. И больше не будем об этом. Здесь все ясно. Я пригласил вас сюда для того, чтобы дать вам инструкции относительно ваших предстоящих действий и вашего поведения с супругой маршала де Ламот-Удана.
– Жду ваших указаний, монсеньор.
– Прежде чем перейти к делу, мне хотелось бы сказать два слова о тех средствах, которыми я располагаю для того, чтобы вы не мучились угрызениями совести. Это на тот невероятный случай, если они у вас появятся. А также для того, чтобы убрать ваши колебания и укрепить преданность мне. Вы были исключены из семинарии в Нанси. Я знаю за что. Что же касается вашего братца, вы не можете не знать того, что в музее города Антверпен находится изображение Христа кисти Ван Дейка…
– Монсеньор, – прервал его, покраснев, аббат Букемон, – почему вы сочли необходимым прибегать к угрозам для того, чтобы сделать то, чего вы ждете от ваших преданных слуг?
– Я не счел это необходимым. Это часть моей игры. Я люблю играть по-крупному. Поэтому-то и выкладываю все карты на стол. Вот и все.
Аббат сжал губы. Но сделал это так сильно, что послышался скрежет зубов. И опустил глаза. Но не столь быстро, как надо было бы. Поэтому епископ увидел, как во взгляде аббата полыхнул огонь.
Монсеньор Колетти подождал, пока аббат справится со своими чувствами.
– А! – произнес иезуит. – Теперь, когда мы пришли к соглашению, выслушайте то, что я хотел вам сказать. Супруга маршала де Ламот-Удана умирает. И вам недолго придется быть ее исповедником. Но минуты, проведенные с упорством и умом, стоят многих дней и годов.
– Я слушаю, монсеньор.
– Когда вы услышите исповедь принцессы, то поймете часть тех инструкций, которые я сейчас вам дам и которые могут вам показаться до этого несколько странными.
Я постараюсь разобраться, – с улыбкой сказал аббат Букемон.
– Супруга маршала совершила некий грех, – сказал прелат. – Грех такого свойства и такого значения, что если она не получит на земле прощения от того человека, которого она оскорбила, этот грех не будет прощен ей и на небесах. Вот именно это я и прошу вас внушить ей.
– Но, монсеньор, надо знать, какого свойства этот грех, для того чтобы внушить ей необходимость получения прощения его на земле.
– Вы узнаете об этом, когда принцесса сама вам о нем расскажет.
– Мне хотелось бы иметь время на то, чтобы подготовить мои дилеммы.
– Предположите, к примеру, что это – один из таких больших грехов, что для отпущения его нужно по меньшей мере слово Иисуса Христа!
– Супружеская неверность! – сказал аббат наугад.
– Заметьте, что я ничего вам не говорил, – произнес итальянец. – Но если это и будет супружеская неверность, считаете ли вы, что графиня получит прощение небес без того, что вначале ее простит муж?
Аббат невольно вздрогнул. Он начал смутно догадываться о цели итальянца. И эта флорентийская месть ужаснула даже его, видавшего виды человека.
И он яснее понял и, возможно, менее испугался бы яда семейств Медичи и Борджиа.
Но насколько ужасной ни казалась ему задача, он воздержался от малейшего высказывания собственного отношения: он чувствовал себя словно кролик в лапах тигра.
– Ну, так что? – спросил итальянец. – Беретесь ли вы за это?
– С удовольствием, монсеньор. Но мне хотелось бы все получше понять.
– Понять! Для чего же? Неужели прошло так много времени после того, как вы были приняты в святое братство, что вы забыли первую заповедь: Perinde ас cadaver[26]? Подчиняться безропотно, без размышления, слепо. Подчиняться, как труп.
– Я берусь за это! – торжественно произнес аббат, которому напомнили о правилах ордена. – И обязуюсь исполнить данное мне вами поручение, подчиняясь правилу Perinde ас cadaver.
– Вот и отлично! – сказал монсеньор Колетти.
Подойдя к секретеру, он достал из него достаточно плотно набитый сафьяновый бумажник.
– Я знаю, что вы небогаты, даже бедны, – сказал прелат. – А отданные мною распоряжения могут заставить вас пойти на чрезмерные траты. И полагаю, что должен взять на себя все временные расходы, связанные с исполнением поручения. После его выполнения вы получите за услуги такую же сумму, которая находится в этом бумажнике.
Аббат Букемон покраснел и даже задрожал от удовольствия. Ему пришлось приложить огромное внутреннее усилие для того, чтобы взять бумажник кончиками пальцев и, не раскрывая, сунуть его в карман.
– Могу ли я удалиться? – спросил аббат, которому не терпелось покинуть итальянца.
– И последнее, – произнес тот.
Аббат поклонился.
– В каких отношениях вы с маркизой де Латурнель?
– В самых наилучших, монсеньор.
– А с господином графом Раптом?
– В самых плохих.
– Значит, у вас нет ни малейшего интереса и желания быть ему приятным?
– Ни малейшего, монсеньор. Скорее наоборот.
– И если кого-то ожидает неотвратимое несчастье, вы лично предпочли бы, чтобы оно случилось с ним, чем с кем-нибудь еще?
– О, что касается этого, то решительно так, монсеньор.
– Так вот, аббат, выполняйте точно мои инструкции, и тогда вы будете отмщены.
– А! – произнес аббат, чье лицо зарделось от радости. – Теперь, мне кажется, я все понял!
– Молчите, мсье! Мне нет никакой необходимости это знать!
– Не пройдет и недели, монсеньор, я подам вам весточку… Куда мне писать?
– В Рим. Улица Умильта.
– Спасибо, монсеньор, и пусть Господь поможет вам в пути!
– Спасибо, господин аббат. Хотя пожелание несколько смелое, намерения ваши добрые.
Аббат поклонился и вышел через потайную дверцу, которую открыл ему прелат.
Вернувшись в салон, монсеньор Колетти застал там маркизу де Латурнель.
Старая богомолка пришла проститься со своим духовным пастырем.
Тот, закончив все дела в Париже и желая как можно скорее уехать, нашел способ максимально сократить слезливую сцену расставания, которую собиралась устроить ему старая маркиза, и уже собрался было выразить ей желание и подчеркнуть необходимость побыть одному накануне столь опасного путешествия, какой была поездка с миссией в Китай, но тут появился запыхавшийся слуга и сообщил, что только что у супруги маршала де Ламот-Удана начался такой сильный нервный припадок, что появились опасения, что она умрет.
– Маркиза, – сказал монсеньор Колетти, чьи щеки покраснели при этом известии, – вы слышали? Нельзя терять ни минуты!
– Я немедленно отправляюсь к невестке! – воскликнула маркиза, вскакивая с кресла.
– Вы неправильно меня поняли, – остановил ее прелат. – Вы не к принцессе должны мчаться.
– А куда же, монсеньор?
– К аббату Букемону.
– Вы правы, монсеньор. Ее душа страдает сильнее, чем тело. Прощайте же, достойный мой друг, и пусть Господь защитит вас во время вашей долгой поездки.
– Я всю дорогу буду молить Бога за вас и вашу семью, маркиза, – ответил прелат, молитвенно сложив ладони на груди.
Маркиза села в карету и умчалась. Спустя четверть часа карета, запряженная тремя почтовыми лошадьми, уже везла монсеньора Колетти по дороге в Рим.
Глава CXXXIXВ которой Букемон продолжает заводить друзей
Действительно, спустя несколько минут после ухода маркизы де Латурнель и досточтимого аббата Букемона у супруги маршала де Ламот-Удана приключился спазм, да такой сильный, что находившаяся в тот момент рядом горничная подняла на ноги весь дом истошным криком: «Мадам умирает!»
Предупрежденный Грушкой старый лечащий врач маршала, которого принцесса постоянно отказывалась принимать, спешно примчался в спальню принцессы и по тревожным симптомам убедился в том, что криз был смертельным и что жить принцессе осталось самое большее сутки.
Маршал прибыл домой в тот самый момент, когда врач выходил из покоев уроженки Северного Кавказа.
По хмурому лицу врача господин де Ламот-Удан все сразу понял.
– Что, принцесса так плоха? – спросил он.
Врач грустно кивнул.
– И ее никак нельзя спасти? – снова спросил маршал.
– Нет никакой возможности, – ответил врач.
– И в чем вы видите причину ее смерти, друг мой?
– В горе.
Маршал резко помрачнел лицом.
– Не думаете ли вы, доктор, – сказал он с грустью, – что именно я мог явиться причиной огорчения принцессы?
– Нет, – ответил врач.
– Вы ведь знаете ее уже двадцать лет, – продолжал господин де Ламот-Удан. – Вы, как и я, наблюдали за постоянной летаргией, в которую была погружена моя супруга. Когда я спрашивал вас об этом, вы отвечали мне, что медицине известны тысячи таких примеров, и я полагал, что, как вы мне говорили, эта сонливость, в которую впала принцесса, являлась следствием порока организма. Но теперь вы видите причину ее смерти в огорчении. Объяснитесь же, друг мой, и если вам что-то известно насчет причины, не скрывайте от меня ничего.
– Маршал, – сказал врач, – я не заметил ни единого признака, который сам по себе смог бы подтвердить этот вывод. Но изо всех отдельно связанных фактов заключил, что причиной смертельного недуга вашей супруги может быть только сильное горе.
– Вы говорите как светский человек или философ, доктор. Я же прошу вас сказать мне научное мнение, заключение врача.