– Если я вас правильно понял, – сказал со смесью веселья и грусти в голосе уроженец Прованса, – вы предлагаете мне вернуться на каторгу.
– Вы правильно все поняли, изобретательнейший Карманьоль. Именно на каторгу. Но я пойду вам навстречу. Вы ведь сирота?
– От рождения.
– У вас нет ни друзей, ни родных, ни дома? Вот я и хочу дать вам дом, родных и друзей. На что вам жаловаться?
– Давайте перейдем к делу, – прямо заявил марселец. – Куда вы хотите меня отправить: в Рошфор, в Брест или в Тулон?
– Из трех этих мест вы вольны выбрать сами, что вам больше по душе. Но поймите меня правильно, умнейший Карманьоль, я отсылаю вас от себя вовсе не за ваши прошлые грехи, а для того, чтобы дать вам возможность проявить ваше усердие и вашу преданность.
– Не понимаю вас, – возразил провансалец, действительно не улавливая, куда клонит господин Жакаль.
– Сейчас объясню, нетерпеливый Карманьоль. Вам ведь небезызвестно, что надлежащим образом организованная охрана джентльменов, находящихся в Бресте и в Тулоне, является традиционным способом, с помощью которого любая держава осуществляет соблюдение порядка в этих исправительных учреждениях.
– Понял вас, – сказал марселец, слегка нахмурив брови. – Из ранга шпика вы хотите перевести меня в разряд подсадной утки?
– Вы правильно сказали, сообразительный Карманьоль.
– Думаю, – без тени веселости в голосе сказал провансалец, – что вы слышали о тех страшных расправах, которые чинят заключенные над стукачами и подсадными утками?
– Мне это известно, – сказал господин Жакаль. – Потому что эти стукачи на самом деле ослы. Будем же снисходительны: не будьте ослом, будьте лисой.
– И как же долго может продлиться эта необычная командировка? – жалобно спросил Карманьоль.
– Столько времени, сколько понадобится для того, чтобы поутихли слухи, которые ходят насчет вас. Поверьте, что очень скоро я начну по вам скучать.
Карманьоль опустил голову и ушел в раздумье. Помолчав с минуту, он сказал:
– Вы серьезно? Это – реальное предложение?
– Более, чем реальное, более, чем серьезное, дорогой друг. И я сейчас вам это докажу.
Господин Жакаль во второй раз нажал на кнопку звонка. На пороге снова появился Коломбье.
– Проводите этого господина, – сказал полицейскому господин Жакаль, указывая на Карманьоля, – и доставьте его туда, куда я вам уже говорил, со всеми знаками внимания по отношению к нему.
– Но ведь Коломбье отведет меня сейчас в тюрьму! – воскликнул несчастный Карманьоль.
– Конечно! И что с того? – сказал господин Жакаль, скрестив руки на груди и сурово глядя прямо в глаза своему пленнику.
– Ах, простите, – сказал провансалец, немедленно поняв значение этого взгляда, – я-то полагал, что мы шутим.
И, обращаясь к Коломбье с видом человека, уверенного в том, что на каторге не задержится, сказал:
– К вашим услугам.
– Этот Карманьоль что-то слишком весел для человека в его положении, – прошептал господин Жакаль, брезгливо глядя вслед выходящему марсельцу.
Затем, в третий раз потянув за висевший над камином шнур звонка, он уселся в кресло.
Вошедший исправник объявил, что в коридоре ждут приема Папильон и «Стальная Жила».
– Кто из них двоих более нетерпелив?.. – спросил господин Жакаль.
– Они оба находятся в крайнем волнении, – ответил пристав.
– Тогда пусть войдут оба.
Пристав вышел и через несколько секунд ввел в кабинет Папильона и «Стальную Жилу».
«Стальная Жила» был гигантом, а Папильон – карликом.
Папильон был крайне худ и безволос. «Стальная Жила» был широк в плечах и имел длинные усы.
Наконец, чтобы дополнить контраст, «Стальная Жила» был, как «Длинный Овес», меланхоликом, а Папильон – таким же весельчаком, как Карманьоль.
Скажем сразу же, что «Стальная Жила» был уроженцем Эльзаса, а Папильон родился в Жиронде.
Первый из вошедших почти что вдвое сложился в поклоне перед господином Жакалем, в то время как второй совершил вместо приветствия нечто вроде акробатического прыжка.
Господин Жакаль едва заметно улыбнулся, увидев этот дуб и этот чахлый кустик.
– «Стальная Жила», – сказал он, – и вы, Папильон. Скажите, что вы делали в те памятные ночи 19 и 20 ноября?
– Я, – ответил «Стальная Жила», – доставил на улицу Сен-Дени столько тачек с камнями и с досками, сколько мне было поручено доставить.
– Хорошо, – сказал господин Жакаль. – А вы, Папильон?
– Я, – ответил возмущенно Папильон, – по рекомендации Вашего Превосходительства, разбил большую часть окон в домах на указанной улице.
– Что было потом, «Стальная Жила»? – продолжал господин Жакаль.
– Потом с помощью верных друзей я построил все те баррикады, которые перегородили квартал городского рынка.
– А вы, Папильон?
– Я, – ответил карлик, – выпустил прямо перед носом проходивших мимо горожан все пиротехнические средства, которые Ваше Превосходительство имели честь мне вручить.
– Это все? – спросил господин Жакаль.
– Я кричал: «Долой правительство!» – сказал «Стальная Жила».
– А я: «Долой иезуитов!» – добавил Папильон.
– А потом?
– Мы мирно ушли домой, – сказал «Стальная Жила», посмотрев на приятеля.
– Как праздные зеваки, – подтвердил Папильон.
– Значит, – снова заговорил господин Жакаль, обращаясь к обоим, – вы не помните того, что вы совершили помимо тех приказов, которые вам были мною даны?
– Мы абсолютно ничего не делали, – сказал гигант.
– Абсолютно ничего такого, – подтвердил карлик, посмотрев на приятеля.
– Хорошо, тогда я постараюсь освежить вашу память, – произнес господин Жакаль, пододвигая к себе толстую папку, вынимая из нее двойной лист бумаги, быстро прочитал его и положил перед собой. – Из этого рапорта, присовокупленного к вашему досье, – сказал он, – следует, что, во-первых, в ночь на 19 ноября вы, не придя на помощь женщине, которой было плохо, ограбили лавку ювелира на улице Сен-Дени.
– О! – с ужасом произнес «Стальная Жила».
– О! – с возмущением повторил Папильон.
– Во-вторых, – продолжал господин Жакаль, – ночью 20 ноября вы вдвоем, изготовив дубликаты ключей при пособничестве женщины по имени Барбет, любовницы вашего собрата господина «Длинного Овса», проникли в дом некоего менялы, проживающего на той же улице, и похитили оттуда сардинских луидоров, баварских флоринов, прусских талеров, английских гиней, испанских дублонов и французских банковских билетов на сумму шестьдесят три тысячи семьсот франков семьдесят сантимов, не считая мелочи.
– Это клевета, – сказал «Стальная Жила».
– Это гнусный оговор, – добавил Папильон.
– В-третьих, – сказал господин Жакаль, не обращая никакого внимания на возмущение пленников, – в ночь на 21 ноября вы оба в компании с вашим приятелем Жибасье остановили, угрожая оружием, на дороге между Немуром и Шато-Ландон почтовую карету, в которой сидели некий англичанин и его леди. Приставив к горлу ямщика и курьера пистолет, вы ограбили почту, в которой было двадцать семь тысяч франков! Упомяну для освежения памяти часы англичанина и драгоценности, отнятые у англичанки.
– Это вздор! – вскричал эльзасец.
– Вздор чистейшей воды! – повторил бордосец.
– И, наконец, в-четвертых, – продолжал неумолимо господин Жакаль, – не останавливаясь на тех подвигах, которые вы совершили с той ночи до 31 декабря, скажу, что 1 января 1828 года для того, безусловно, чтобы отметить наступление нового года, вы загасили все уличные фонари в коммуне Монмартр и, пользуясь темнотой, отняли у запоздавших прохожих кошельки и часы. В полицию было подано всего тридцать девять жалоб пострадавших.
– О! – вздохнул гигант.
– О! – простонал карлик.
– В связи с вышеизложенным, – продолжал властным голосом господин Жакаль, – несмотря на все ваши запирательства, оправдания, отрицания, возмущения и другие уловки, мне ясно, что вы постыдно злоупотребили моим доверием.
Тем более что, грабя встречного и поперечного, вы вели себя не как серьезные и честные полицейские, а как обыкновенные преступники.
Поэтому:
Вам придется немедленно отправиться в соседнюю комнату, где хорошо вам известный человек по имени Коломбье арестует вас и доставит в надежное место, где вы пробудете до тех пор, пока я не найду средство положить конец вашим преступлениям.
Произнося эти слова с полнейшим хладнокровием, господин Жакаль в третий раз нажал на кнопку звонка, чтобы вызвать Коломбье, который не смог не испытать огорчения, увидев жалкое выражение на лицах своих приятелей, «Стальной Жилы» и Папильона.
Но, как верный своему долгу полицейский, он немедленно переборол грусть и по знаку господина Жакаля взял гиганта одной рукой, а карлика – другой, скорее выволок, чем вывел их из кабинета, чтобы они смогли составить компанию Карманьолю и «Длинному Овсу».
В процессе ликвидации наступил перерыв.
Арест этих четверых не вызвал в душе господина Жакаля ни волнения, ни интереса. Да, конечно, ум Карманьоля был ему в некоторой мере симпатичен и потеря эта доставила ему некоторое огорчение. Но, прекрасно зная марсельца, он был уверен в том, что рано или поздно уроженец Прованса (он был из той породы каторжников, которые доживают до восьмидесяти лет) окажется на свободе.
Что же касается остальных трех, то они не были даже винтиками в его административной машине. Они скорее наблюдали за ее действием, чем помогали ее работе: «Длинный Овес» был лицемером, «Стальная Жила» – всего-навсего хвастуном, а Папильон, хотя и был так же легок, как и мотылек, но являлся по сути всего лишь плохой копией Карманьоля.
Согласитесь, что будущее этих людей очень мало интересовало такого философа, каким был господин Жакаль.
И действительно, какую ценность могли иметь эти посредственности по сравнению с обладавшим такими неоспоримыми качествами человеком, как Жибасье?
Жибасье! Полицейский-феникс! Rara avis! Человек, прирожденный быть шпиком! Человек неожиданных решений! Человек неограниченных возможностей! Человек, умеющий перевоплощаться! Человек многоликий, словно бог индуистов!