Совсем наоборот. Сразу же после того, как болты были заклепаны, над каторжниками поднялись, словно голоса бури, тысячи диких криков всех тонов и оттенков. Двести глоток начали выводить свою адскую симфонию, к которой стали примешиваться крики понукания, свистки, рев животных, ругань и оскорбления.
Вдруг по сигналу одно из членов этой банды, словно по мановению волшебной палочки, наступила абсолютная тишина. И послышалась приличествующая случаю песня на чистом воровском наречии. Песня, которой каждый заключенный стал аккомпанировать, потрясая своими кандалами, что производило самое мрачное действие на всех, кто ее слышал. Можно было подумать, что начался концерт призраков.
Церемония была в полном разгаре, когда во дворе появился новый персонаж. Его появление привело толпу в изумление, и все почтительно склонили головы перед вновь прибывшим.
Это был аббат Доминик.
Он грустно посмотрел на живую цепь и, подняв глаза к небу, казалось, попросил Господа быть милостивым к этим несчастным людям.
Затем он приблизился к капитану, командовавшему этой цепью.
– Мсье, – сказал он, – почему меня не заковывают, как этих бедолаг? Я ведь такой же преступник и, как и они, приговорен к каторге.
– Господин аббат, – ответил капитан, – я только исполняю приказ, который мне был отдан.
– Вам приказали не заковывать меня в кандалы?
– Да, господин аббат.
– Но кто мог отдать вам подобное распоряжение?
– Господин префект полиции.
В этот момент во двор замка Бисетр въехала карета. Из нее вылез человек в черной одежде с белым галстуком на шее. Он направился прямо к аббату Доминику, почтительно склонился перед ним и издали нижайше его поприветствовал.
– Мсье, – сказал он несчастному монаху, вручая ему свиток, – с этой минуты вы свободны. Вот документ о вашем помиловании, который Его Величество поручил мне вручить вам лично.
– Полное помилование? – спросил аббат, который казался скорее удивленным, чем обрадованным.
– Да, полное, господин аббат.
– Его Величество никак не ограничивает мою свободу?
– Никак, господин аббат. Кроме того, Его Величество поручил мне исполнить любое ваше желание.
Аббат Доминик опустил голову и задумался.
Он вспомнил о том поступке милосердия, который совершил во времена правления Людовика XIII такой же простой монах, как он, святой Венсан де Поль, для которого была учреждена должность главного духовника каторг.
– Если это так, – подумал он, – я стану утешителем этих изгнанников. Я научу их надеяться! Кто может сказать, что все эти люди хуже других!
Затем, подняв голову, сказал вслух:
– Мсье, поскольку Его Величество разрешает мне высказать просьбу, я прошу у него милости назначить меня духовником каторги.
– Его Величество предвидел эту вашу просьбу, господин аббат, – произнес посланец короля, вынимая из кармана другую бумагу и протягивая ее аббату Доминику. – Вот документ о вашем назначении. Можете, если пожелаете, вступить в эту должность немедленно.
– Каким же образом? – спросил аббат, видя, что конвой уже готов к тому, чтобы тронуться в путь.
– Господин аббат, принято служить мессу в часовне замка и призвать милосердие Божье к заключенным перед тем, как они отправятся на каторгу.
– Куда идти, мсье? – произнес аббат Доминик и направился вместе с посланцем короля к той части крепости, где находилась часовня.
Живая цепь дрогнула и пошла вслед за монахом.
Когда месса закончилась, раздался последний свисток.
Выйдя во двор, каторжники уселись на длинные телеги, а огромные ворота тюрьмы распахнулись настежь.
Телеги тяжело загрохотали колесами по булыжникам и покинули двор. За ними покатили фургоны седой и кухней и таратайка, в которой сидели капитан, начальник конвоя, хирург, в обязанности которого входило оказание медицинской помощи заболевшим каторжникам, чиновник из министерства внутренних дел, именовавшийся комиссаром, и аббат Доминик. Телеги с каторжанами и таратайку охранял многочисленный отряд конных жандармов.
Отправление конвоя, как мы помним, привлекало многочисленных зрителей. Это были большей частью зажиточные праздные парижане, которым нравилось грустное зрелище людского горя.
Когда телеги показались на дороге, раздался шквал проклятий, которыми толпа осыпала каторжников. А к этому крику присоединился яростный вопль, вырвавшийся из груди всех каторжников. Это был крик, а скорее зловещая боевая песня, известная любому каторжнику, нечто вроде вызова, который бросали каторжники обществу:
Мир воров всегда здоров!
Но аббат протянул руки к толпе и к каторжникам, и конвой продолжил свой путь в молчании и задумчивости.
Глава CXLVIIIВ которой супруга Камила де Розана ищет наилучший способ отмщения за нанесенное ей оскорбление
Наши читатели, вероятно, помнят слова госпожи Долорес де Розан, когда она предоставила мужу восемь дней, которые требовались ему якобы для того, чтобы уложить чемоданы и оформить паспорта.
Напомним все же последнюю фразу, которая может служить эпиграфом к этой главе и к следующей главе тоже:
«Хорошо, пусть будет восемь дней, – решительно заявила госпожа де Розан. – Но знай, – добавила она, взглянув на ящичек стола, в котором лежали запертые на ключ пистолеты и кинжал, – знай, что я уже все для себя решила до того, как ты появился в этой комнате. И если через восемь дней мы не уедем, на девятый день ты, Камил, и я, мы предстанем перед Богом и тогда каждый из нас ответит за свое поведение».
А на другой день после того, как были произнесены эти слова, Камил в середине разговора с Сальватором получил от мадемуазель Сюзанны де Вальженез записку, в которой говорилось:
«Сальватор дает мне миллион. Быстрее укладывайте чемоданы: вначале мы отправимся в Гавр. Отправляемся завтра в три часа».
– Скажите, что я все понял, – бросил Камил слуге, принесшему письмо. Затем он разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их в камин.
Когда же он вышел из комнаты, портьера одной из дверей гостиной поднялась и в комнату вошла госпожа де Розан.
Направившись прямо к камину, она собрала все клочки разорванного мужем письма.
Тщательно осмотрев пепел и убедившись в том, что там ничего больше не осталось, госпожа де Розан снова приподняла портьеру и вернулась в свою спальню.
Сложив за пять минут все обрывки, она прочла то, что было написано в письме.
По щекам ее скатились две слезинки. Это были скорее слезинки стыда, чем огорчения. Ее провели!
Несколько минут она просидела в кресле, закрыв лицо ладонями. Она плакала и размышляла.
Затем резко поднялась на ноги и принялась ходить взад-вперед по салону, скрестив руки на груди, нахмуря брови, время от времени останавливаясь и поднося руку ко лбу, словно для того, чтобы собраться с мыслями.
После нескольких минут этого нервного хождения она остановилась и прислонилась к углу камина, усталая, но не сломленная горем.
– Они не уедут! – вскричала она. – Если только не раздавят меня колесами своей дорожной кареты!
И позвонила горничной.
Та немедленно явилась на зов.
– Что угодно, мадам? – спросила она.
– Что мне угодно? – переспросила креолка с удивлением. – Да ничего мне не угодно! Почему это вы спрашиваете, что мне угодно?
– Разве вы не звонили?
– Да, правда, звонила. Но я не знаю, зачем я это сделала.
– Вы случайно не заболели, мадам? – спросила горничная, видя, как побледнело лицо хозяйки.
– Нет, я не больна, – ответила с некоторой гордостью госпожа де Розан. – Никогда в жизни я не чувствовала себя такой здоровой.
– Если я вам не нужна, мадам, – произнесла горничная, – я прошу у вас разрешения уйти.
– Да, вы мне пока не нужны… Хотя… Подождите-ка… Да, мне надо у вас кое о чем спросить. Вы ведь родились в Нормандии?
– Да, мадам.
– В каком городе?
– В Руане.
– Это далеко от Парижа?
– Примерно в тридцати лье.
– А от Гавра?
– Почти столько же.
– Хорошо! Вы можете идти!
– Зачем мне мешать им уехать? – подумала креолка. – Разве у меня есть доказательства его неверности и предательства, кроме тех, что у меня в сердце? Мне нужно более весомое, материальное доказательство этого! Где мне найти его? Сказать ему: «Мне все известно! Завтра ты с ней уезжаешь! Не уезжай, иначе с тобой случится несчастье!» Но он станет все отрицать, как уже все отрицал до этого! Пойти к Сюзанне и сказать ей: «Вы подлое создание, не похищайте моего мужа!» Но она посмеется надо мной. Она расскажет ему обо всем, и они посмеются надо мной вместе! Камил будет смеяться надо мной!.. Но в чем же секрет этого ужасного существа? Как она смогла заставить его полюбить себя так быстро и так крепко? Чем она его взяла? Она ведь не так молода, не так загорела и не так красива, как я.
Размышляя так, креолка подошла к одному из больших зеркал на ножках и внимательно посмотрела на себя для того, чтобы убедиться, что огорчение не отняло у нее очарования и что она с успехом могла поспорить красотой с мадемуазель Сюзанной де Вальженез.
После долгого изучения отражения в зеркале из глаз ее снова скатились две слезинки.
– Нет! – зарыдала она. – Никогда я не смогу понять, что ему в этой женщине нравится!.. Что же делать? Если я попытаюсь увезти его против его воли, он скроется от меня на полдороге, и они снова найдут друг друга! Да и потом, если он и согласится следовать за мной, не повезу ли я с собой труп моего прошлого счастья? Не будет ли это закованным в цепи призраком нашей любви? А сегодня вечером он вернется домой, как всегда легкомысленный и беззаботный. И, как он это делает каждый вечер, он поцелует меня в лоб! О! Камил, ты предатель, лжец и подлец! Нет, я не стану заставлять тебя ехать со мной! Это я последую за тобой, как тень, до того часа, пока не получу доказательства твоего преступления! Уймись же, сердце, и начни биться только после того, как ты будешь отмщено!