Как бы то ни было, но Бабилас снова опустился на задние лапы и, ударя передними по подоконнику, вскричал:
– Карамель! Какое красивое имя!
И затем стал повторять на все лады:
– Карамель! Карамель! Карамель!
Вполне возможно, что нашим читателям эта кличка не покажется такой уж красивой, как утверждал Бабилас. Но она так хорошо подходила ко внешнему облик у той, что ее носила, что Бабиласу, влюбленному в обладательницу этой клички, нравилась и сама кличка.
Итак, Карамель, подчиняясь суровой команде хозяина, вернулась к нему, понурив голову, предварительно бросив на Бабиласа, как мы уже сказали, полный глубокой нежности взгляд.
Состояние, в котором пребывал Бабилас в течение двух предыдущих дней и ночей, было столь безнадежным и отчаянным, что этот взгляд Карамель показался ему просто-напросто райским блеском.
И произвел на него такое действие, что, проводив взглядом Карамель, до того как она, как и накануне, скрылась за поворотом улицы Вьей-Эстрапад, Бабилас отскочил от окна, проявляя при этом радость при помощи тех манер, к которым обычно прибегают все собаки, когда хотят выразить свою радость: запрыгивать на стулья, становиться на задние лапы, ловить свой же собственный хвост, задирать приятелей, ложиться на пол, горделиво прохаживаться, – словом, он продемонстрировал весь репертуар приемов, позволявших показать, что он охвачен неописуемым восторгом.
Сначала его приятели подумали, что он сошел с ума. И, будучи в душе добрыми собаками, забыли обиды и стали искренне его жалеть.
Говорят, что любовь делает все существа лучше. В этом есть доля истины, и мы сейчас дадим вам еще одно доказательство этому.
Мы уже сказали, что Бабилас был псом злобным, завистливым, ворчливым. Но теперь, словно по мановению волшебной палочки, он моментально преобразился. Характером, конечно! Он стал вдруг нежным и добрым, словно черный баран, о котором говорил Гамлет. Подойдя к приятелям, он принес им свои искренние извинения, попросил у них прощения за то зло, которое причинял своим поведением, и с благородством в голосе стал умолять их снова считать его другом, дав честное благородное слово свято соблюдать строгие правила дружбы, исполнять самые жестокие обязанности.
После его слов собачье общество решило посоветоваться. Ньюфаундленд и бульдог, уступая первому порыву чувств – а он у собак, в отличие от людей, видимо, не всегда самый добрый – сначала стали настаивать на том, чтобы его придушить, не веря в искренность его заявления. Но белый пудель снова выступил на его защиту и говорил столь тепло, что вскоре его мнение было поддержано всеми собаками.
Потом прошло голосование, в результате которого было решено дать Бабиласу полную амнистию.
Белый пудель, подойдя к Бабиласу, протянул ему лапу. То же самое сделали самые уважаемые члены общества. Они сказали, что верят ему и останутся его друзьями.
Начиная с этого момента Бабилас просил открыть окно только после получения разрешения друзей. А поскольку с каждым днем температура воздуха все повышалась, это разрешение ему любезно давали. Даже борзая, которая продолжала дрожать, но призналась, что делает это скорее по привычке.
Глава XLVIIНекий господин, желающий узнать, попадет ли он в рай
Так продолжалось почти месяц.
Чуть ли не ежедневно, в одно и то же время Карамель проходила мимо окна и взглядом посылала тысячу нежностей счастливому Бабиласу, который, уйдя с головой в наслаждение от своей платонической любви, был доволен обменом взглядами и сдерживался действием, которое производили на его нервную систему, очень легко возбудимую, как мы уже говорили, строгостью голоса хозяина Карамели. Возможно, кстати, что Бабилас и не был бы столь уж терпеливым, если бы Карамель не давала ему понять то ли голосом, то ли взглядом, что настанет день, когда она сумеет освободиться и более предметно ответить на его любовь.
Итак, как мы уже сказали, спустя неделю или две после той ночи, когда Жан Торо сначала едва было не задушил, потом чуть было не прибил и наконец едва-едва не утопил господина де Вальженеза, приблизительно в тот час, когда Карамель проходила обычно мимо окон Броканты, некий господин в черном рединготе, хотя температура воздуха и не требовала проявлять такую заботу о здоровье, в очках и с тростью, набалдашник которой был сделан из позолоченного серебра, внезапно вошел в лабораторию некромантии на улице Юльм.
Хозяйка заведения сидела на том месте, где обычно ожидала клиентов.
– Это вы – Броканта? – с порога спросил незнакомец.
– Да, мсье, – ответила та, слегка вздрогнув, поскольку, как и Бабилас, имела привычку вздрагивать всякий раз, когда слышала чей-нибудь грубый голос.
– Вы – колдунья?
– Я гадаю на картах.
– Полагаю, что это одно и то же.
– Почти. Но не надо смешивать.
– Ладно, не буду. Но я пришел, чтобы обратиться к вашему искусству, матушка!
– Мсье желает, чтобы ему погадали большой колодой или маленькой?
– Большой, черт возьми! Конечно, большой! – сказал посетитель, запуская в нос большую понюшку табака. – То, что я хочу узнать, так важно, что колода никак не может быть слишком большой.
– Может быть, вы хотите узнать, сможете ли вы удачно жениться?
– Нет, матушка, нет. Поскольку женитьба сама по себе уже большое несчастье, никакая женитьба просто не может быть удачной.
– В таком случае вам, вероятно, хочется узнать, унаследуете ли вы состояние одной из ваших родственниц?
– У меня из родных одна только тетка, и я выплачиваю ей пожизненную ренту в шестьсот ливров.
– Тогда вас, наверное, интересует, доживете ли вы до преклонного возраста?
– Нет, милая женщина. Я уже достаточно пожил, и мне совсем не интересно знать, когда именно я умру.
– Ага, понимаю! Значит, вы хотите снова увидеть свои родные места?
– Я родился в Монруже. А у того, кто хотя бы раз побывал в Монруже, никогда не возникнет желание приехать туда еще раз.
– В таком случае, – сказала Броканта, охваченная опасением, что столь длительный и безуспешный расспрос о желаниях посетителя повредит ее репутации волшебницы, – что же вы хотите узнать?
– Я хочу знать, – ответил загадочный незнакомец, – попаду ли я в рай.
Броканта проявила признаки своего самого большого удивления.
– Но что в этом такого необычного? – спросил господин из Монружа. – Неужели так трудно заглянуть в иной мир?
– С помощью карт, мсье, – ответила Броканта, – можно заглянуть куда угодно.
– Ну, тогда давайте заглянем!
– Баболен! – крикнула старуха. – Принеси большую колоду!
Баболен, который лежал в углу комнаты и занимался тем, что давал белому пуделю урок игры в домино, встал и отправился за картами.
Броканта уселась за свой крестообразный стол, позвала Фарес, которая мирно дремала, засунув голову под крыло, усадила собачек кругом, оставив по своей материнской слабости Бабиласа у окна, и начала делать то, что уже делала, как мы видели, при визите к ней Жюстена.
Сцена почти полностью напоминала ту, когда мы описывали гадание для Жюстена, за исключением того, что в комнате не было Рождественской Розы, а вместо Жюстена за столом сидел господин из Монружа.
– А вы знаете, что это стоит тридцать су? – спросила Броканта.
Несмотря на улучшение обстановки, в которой она работала, Броканта не решилась поднять цену.
– Пусть будет тридцать су! – сказал господин из Монружа, величественным жестом бросая на стол одну из тех монет в тридцать су, на которых из-под серебра начала уже проглядывать медь и которые уже в то время начинали переходить в разряд медальонов. – В конце концов я могу пожертвовать тридцатью су для того, чтобы узнать, попаду ли я в рай.
Броканта начала мешать и перемешивать карты и раскладывать их полукругом на столе.
Она уже дошла до самого интересного места пророчества, уже святой Петр, олицетворенный в трефовом короле, приготовился, подобно вызванной Андорой тени Самуила, открыть тайны высшего мира, но тут стоящий у окна Бабилас увидел Карамель, которая, сдержав свое обещание, появилась под окном: одна, стройная, очаровательная и соблазнительная, еще более свеженькая, более веселая и более вызывающая, чем обычно.
– Карамель! Карамель, и одна! – вскричал Бабилас. – О! Ты сдержала свое слово, моя обожаемая… Я больше не могу! Карамель, или смерть!
И, быстро выпрыгнув в окно, Бабилас бросился вдогонку за своим идеалом. А та, продолжая призывать его взглядом, не спеша засеменила, стараясь как можно скорее скрыться на соседней улице. Все это произошло именно в тот момент, когда клиент терпеливо дожидался решающего ответа.
Броканта сидела спиной к окну. Но, услышав, как Бабилас выпрыгнул на улицу, она обернулась.
Хотя это ее движение и диктовалось материнской заботой, но оно было слишком медленным по сравнению с действиями влюбленного Бабиласа. Поэтому, поглядев в окно, Броканта увидела только хвост своего любимчика, который уже успел повернуть за угол.
И тогда Броканта забыла обо всем на свете: и о человеке из Монружа, желавшем узнать, попадет ли он в рай, и об уже начавшемся сеансе гадания, и о монете в тридцать су, которую клиент должен был ей заплатить. Она была озабочена только тем, что произошло с ее дорогим Бабиласом.
Вскрикнув, она оттолкнула от себя стол и карты, бросилась к окну и с великим бесстыдством, на которое толкает огромная страсть, перелезла через подоконник, спустилась на улицу и бросилась вслед за Бабиласом.
Фарес, видя, что хозяйка вылезла в окно вместо того, чтобы, как это она обычно делала, выйти через дверь, решила, безусловно, что дом охвачен пламенем. А посему каркнула и вылетела на улицу.
В свою очередь, все собаки, увидев, что Броканта убежала, а ворона улетела, и, несомненно, толкаемые желанием узнать продолжение любовной истории Бабиласа, тоже быстро выпрыгнули в окно, напомнив тем самым известное Панургово стадо, которое, с тех пор, как его изобразил Рабле, служит ныне определением стаду, выпрыгивающему откуда-нибудь одновременно.