– Что вы с ними сделаете?
– Мы поступим с ними так, как они этого заслуживают.
– Что они говорят? – спросил капитан.
Солдат перевел.
– Отлично, – сказал офицер. – Смерть французам и да здравствует король Георг!
– Ура! – ответили трое бретонцев.
Лодка уплыла.
– Счастливого пути! – сказал вслед ей Пьер Эрбель. – А теперь, поскольку через полчаса начнет светать, давайте поднимать якорь и отчаливать.
Наши пятеро беглецов провели час в большой тревоге. Наконец на востоке показалась сероватая линия горизонта. То, что в Англии называют зарей.
И почти тут же над водой сверкнул огонь и по волнам пробежал, достигнув берегов, грохот выстрела. А над бортом величественного трехпалубного флагмана появился дым. Эта плавучая крепость охраняла выход из порта.
Выстрел был сигналом, что порт открыт. На шлюпе решили, что пришла пора сматываться.
И ждать нового разрешения не стали.
Подняв вымпел Великобритании, шлюп прошел на расстоянии пистолетного выстрела от флагманского корабля.
Эрбель, стоя у борта, махал шляпой и кричал что было силы:
– Слава королю Георгу!
Питание, что нашлось на борту шлюпа, шикарным назвать было нельзя. И все же питание пятерых беглецов по сравнению с тем, чем их кормили на понтоне, можно было назвать роскошным.
Отдадим им должное, при каждом приеме пищи они не забывали угостить и несчастного Питкаерна. Когда миновала опасность, его пленение перестало быть слишком суровым: изо рта у него вынули кляп, освободили от веревок. А Пьер Эрбель рассказал ему кимврийскую историю. Ту, что он уже рассказал своим товарищам. Питкаерн все понял, но это его не очень утешило. В душе он дал себе слово опасаться впредь тех, кто говорит на уэльском языке.
Всякий раз, когда показывался какой-нибудь корабль, – а случалось это довольно часто, – Питкаерна заставляли спуститься в трюм. Но поскольку судно было построено на английских верфях, плыло под английскими парусами и несло на гафеле трех английских леопардов, шотландского льва, ирландскую лиру и даже три французские лилии, которые были убраны только спустя двадцать лет после этого, и казалось немыслимым, чтобы французская ореховая скорлупка осмелилась появиться среди английских крейсеров, невозможно было даже предположить, что те пять матросов, которые спокойно разлеглись на палубе, предоставив ветру и парусам делать свое дело, были пятью возвращавшимися во Францию беглецами.
Ветер был попутный, и делать им, и вправду, было особенно нечего.
Наутро следующего дня, то есть спустя сутки после того, как шлюп вышел из портсмутского порта, показался мыс Хог.
Надо было сменить галс для того, чтобы не выйти к архипелагу островов Ориньи, Гернези Серк и Джерси, которыми со времен Генриха I владели англичане и которые были очень неприятными стражами французского побережья.
Команда сменила галс, и шлюп направился прямо на Бомон.
Трудно выразить чувства, которыми наполнились сердца беглецов, когда они сначала увидели в легкой дымке землю Франции, а затем, подойдя поближе, с наслаждением стали различать родные холмы, порты, бухточки, изрезанные берега.
Затем, когда стали вырисовываться белые домики с султанами дымков над крышами, они настолько залюбовались близкой сердцу картиной, что забыли спустить английский вымпел.
Из состояния оцепенения их вывело пушечное ядро, поднявшее столб воды в сотне метров от борта шлюпа.
– Э, да что же они делают! – вскричали удивленные французы. – Они ведь стреляют в нас!
– Да нет, черт возьми! – сказал Эрбель. – Они палят в эту синюю тряпку.
И он быстро спустил британский вымпел. Но было уже слишком поздно. «Прекрасную Софию» обнаружили. В ней и без вымпела признали английское судно.
У моряков, как и у простых людей, есть поговорка: поставьте самую очаровательную англичанку, пусть она даже выросла во Франции, в ряд с несколькими француженками, и вы легко отличите ее по походке.
А посему в шлюпе опознали английское судно не только по вымпелу, но и по внешнему виду. Поэтому едва только Эрбель спустил вымпел, в воду упало второе ядро. Да так близко от «Прекрасной Софии», что забрызгало стоявших на палубе.
– Вот дела! – сказал Парижанин. – Они, выходит, не признают в нас своих?
– Что же делать? – спросили остальные.
– Будем плыть вперед, – ответил Эрбель. – На борту шлюпа, вероятно, нет французского флага. И такая же встреча ожидает нас в каждом порту.
– Ладно! – сказал Парижанин. – Сейчас отыщем какую-нибудь белую салфетку, простыню или рубашку.
– Давай, – сказал Эрбель. – А пока нас засекли, не так ли? Нас принял и за англичан… Смотрите, к нам направляется корвет. Через десяток минут он начнет за нами охоту. Если мы попытаемся скрыться, он догонит нас и через час потопит. Как мы тогда сможем доказать, что мы французы? Вперед, дети мои! Да здравствует Франция!
Раздалось дружное «Да здравствует Франция!», и шлюп продолжал плыть курсом на Бомон.
Огонь на какое-то мгновение прекратился. Казалось, будто артиллеристы решили, что у этого одиночного шлюпа очень мало шансов произвести высадку десанта на французском побережье.
Но спустя несколько минут новым, гораздо более прицельным выстрелом была сбита рея и повреждена обшивка «Прекрасной Софии».
– Все, – сказал Эрбель, – нельзя терять ни минуты. Поднимите на гафель какую-нибудь белую тряпку и дайте знак, что мы хотим начать переговоры.
Приказание Эрбеля было исполнено.
Но то ли эту белую тряпку не увидели, то ли потому, что не поверили в то, что шлюп намерен вести переговоры, огонь по шлюпу продолжался.
А Пьер Эрбель тем временем стал раздеваться.
– Какого черта ты снимаешь одежду? – спросил Парижанин. – Хочешь показать им голый зад? Это никак не похоже на вымпел.
– Нет, – ответил Эрбель. – Я хочу сказать им, кто мы такие.
И он, прыгнув с борта головой вниз, исчез в воде. Вынырнул он метрах в двадцати от шлюпа.
И поплыл прямо в порт.
На шлюпе спустили паруса в знак того, что он не имел ни малейшего намерения уплывать прочь.
При виде человека, спрыгнувшего в море с борта судна, которое само подставляло себя под ядра, огонь прекратился. Вскоре навстречу пловцу направилась шлюпка.
Боцман на шлюпке был уроженец Сен-Мало.
По чистой случайности, которая в этой обстановке была просто удивительной, Пьер Эрбель первые свои уроки каботажного плавания брал именно у этого старого морского волка.
Продолжая плыть, он узнал боцмана и окликнул его.
Моряк поднял голову, приставив ладонь к глазам, и, бросив руль, побежал на нос.
– Разрази меня гром! – сказал он. – Уж не Пьер ли Эрбель плывет к нам?
– Фи, папаша Берто, – крикнул Эрбель, – разве такими английскими ругательствами встречают земляка, а тем более ученика? Здравствуйте, папаша Берто! Как здоровье вашей женушки? Как детишки?
И, ухватившись за борт лодки, прибавил:
– Да, клянусь Богоматерью Сен-Бриека, это я – Пьер Эрбель, – сказал он. – И прибыл я, поверьте, издалека!
Несмотря на то, что с него ручьями текла вода, он бросился в объятия боцмана.
Шлюп был совсем рядом с лодкой, и четверо приятелей Эрбеля смогли увидеть это сыновье объятие.
– Да здравствует Франция! – крикнули они в едином порыве.
Крик этот долетел до шлюпки.
– Да здравствует Франция! – крикнули в ответ моряки, которые видели сцену встречи.
– А, так, значит, ты не один, а с приятелями? – сказал папаша Берто.
– Это наши! Сами сейчас увидите!
Эрбель сделал друзьям знак подогнать шлюп.
Беглецы не стали заставлять просить себя дважды. В мгновение ока над суденышком взлетели паруса, и шлюп направился в порт. Но теперь уже его встречали не выстрелами, а криками: «Да здравствует король! Да здравствует Франция!»
Все население Бомона высыпало на мол.
Беглецы причалили.
Пьер Эрбель поцеловал землю, эту общую мать, как это делали раньше римляне.
Его товарищи стали обниматься со всеми подряд. Какое дело до того, что это были незнакомые им люди? Ведь все люди – братья! Но Парижанин старался выбирать сестер.
А в это время бедняга Питкаерн смотрел на это всеобщее ликование с грустью в глазах.
– Э! – спросил старик Берто. – А почему этот баклан не присоединяется к нашему веселью?
– Это, – со смехом ответил Эрбель, – англичанин, который одолжил нам свое суденышко.
– Одолжил! – сказал папаша Берто. – Англичанин одолжил вам свое судно? Пусть он идет сюда, мы возложим на его голову венок из роз.
Эрбель остановил Берто, который в порыве восхищения уже приготовился было прижать Питкаерна к своей груди.
– Спокойно! – сказал Эрбель. – Он одолжил его нам точно так же, как мы одолжили королю Георгу остров Джерси. То есть вопреки своей воле.
– О! Это совсем другое дело, – сказал Берто. – Так ты не только бежал, но и привел с собой пленного! Это на тебя похоже! Какой великолепный моряк! Какой красивый шлюп! Честное слово, за него запросто можно выручить двадцать пять тысяч ливров: каждому по пять тысяч!
– Питкаерн вовсе не пленник, – сказал Эрбель.
– Как это не пленник?
– Очень просто. И его шлюп мы продавать не будем.
– Почему?
– Потому что он попал в ловушку. Потому что он говорит по-бретонски и у него доброе сердце. По этим двум причинам мы должны отнестись к нему, как к соотечественнику.
Затем, сделав англичанину знак приблизиться, сказал на нижнебретонском диалекте:
– Иди-ка сюда, Питкаерн.
Питкаерну ничего не оставалось делать, как подчиниться. И он медленно и неохотно подошел, словно бульдог, которого подозвал хозяин.
– А теперь, – сказал Эрбель, – подойдите ко мне все, кто говорит на нижнебретонском наречии.
Их обступила довольно многочисленная толпа.
– Друзья мои, – сказал Эрбель, представляя им Питкаерна. – Это наш соотечественник, которого надо сегодня хорошенько накормить ужином, поскольку завтра утром он возвращается в Англию.