Петрус вздрогнул и залился краской.
— На мели? Что вы хотите этим сказать? — спросил молодой человек, никак не ожидавший ни подобного вопроса, ни той внезапности, с какой он был задан.
— Ну да, на мели, — повторил капитан. — Иными словами, англичане набросили абордажный крюк на нашу мебель?
— Увы, дорогой крестный, — приходя в себя и пытаясь улыбнуться, отозвался Петрус. — Сухопутные англичане еще пострашнее морских!
— Я слышал обратное, — возразил с притворным простодушием капитан, — похоже, меня обманули.
— Тем не менее, — выпалил Петрус, — вы должны все знать: я отнюдь не из нужды продаю все свои вещи.
Пьер Берто отрицательно помотал головой.
— Почему нет? — спросил Петрус.
— Нет, — повторил капитан.
— Однако же уверяю вас…
— Послушай, крестник! Не пытайся заставить меня поверить в то, что если молодой человек твоих лет собрал такую коллекцию, как у тебя, эти японские вазы, голландские сундуки, севрский фарфор, саксонские статуэтки — я тоже любитель антиквариата, — то он продает все это по доброй воле и от нечего делать!
— Я и не говорю вам, капитан, — возразил Петрус, избегая слова «крестный», казавшегося ему нелепым, — я и не говорю, что продаю все по доброй воле или от нечего делать, но никто меня не вынуждает, не заставляет, не обязывает это делать, во всяком случае — сейчас.
— Да, иными словами, мы еще не получили гербовой бумаги, суда еще не было. Это полюбовная распродажа во избежание распродажи по судебному приговору — меня не проведешь. Крестник Петрус — честный человек, готовый скорее переплатить своим кредиторам, нежели обогатить судебных исполнителей. Но я остаюсь при своем мнении: ты оказался на мели.
— Если смотреть с вашей позиции, признаюсь, в ваших словах есть доля истины, — согласился Петрус.
— В таком случае, — заметил Пьер Берто, — счастье, что меня занесло сюда попутным ветром. И вела меня Богоматерь Избавления.
— Не понимаю вас, сударь, — молвил Петрус.
— «Сударь»! Ну, на что это похоже?! — вскричал Пьер Берто, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. — Где тут «сударь» и кто его зовет?
— Садитесь, садитесь, крестный! Это просто lapsus linguae[33].
— Ну вот, ты заговорил по-арабски, а я как раз этого-то языка и не знаю. Черт побери! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, а также по-нижнебретонски, и я тебе отвечу, но только без всяких lapselingus: я не знаю, что это значит.
— Я вас всего-навсего просил сесть, крестный.
Петрус подчеркнул последнее слово.
— Я готов, но при одном условии.
— Каком?
— Ты должен меня выслушать.
— С благоговением!
— И ответить на мои вопросы.
— С твердостью.
— В таком случае, я начинаю.
— А я слушаю.
Что бы ни говорил Петрус, капитан сумел разбудить его любопытство, и теперь он приготовился внимательно слушать.
— Итак, — начал капитан, — у твоего славного отца, стало быть, ни гроша? Это и неудивительно. Когда мы с ним расстались, он был на грани разорения, а преданность может разорить быстрее, чем рулетка.
— Да, верно: именно из-за преданности императору он и лишился пяти шестых своего состояния.
— А последняя, шестая часть?
— Почти полностью ушла на мое образование.
— А ты, не желая окончательно разорять несчастного отца, но, мечтая жить как джентльмен, наделал долгов… Так? Отвечай!
— Увы!..
— Прибавим к тому какую-нибудь любовь, желание блеснуть в глазах любимой женщины, проехать перед ней в Булонском лесу на красивой лошади, явиться вслед за ней на бал в изящном экипаже?
— Невероятно, крестный, какой у вас искушенный для моряка взгляд!
— Можно быть моряком, друг мой, и, тем не менее, иметь сердце.
… Мы слабы — что скрывать!
И вот всегда любви даем себя терзать.[34]
— Как, крестный, вы знаете наизусть стихи Шенье?
— Почему нет? В молодости я приехал в Париж, потому что хотел увидеть господина Тальма́. Мне сказали: «Вы прибыли вовремя, он играет в трагедии господина Шенье “Карл Девятый”». Я сказал: «Посмотрим “Карла Девятого”». Во время представления возникает перепалка, потом ссора, потом драка; появляется полицейский, меня уводят в участок, где я остаюсь до следующего утра. Утром мне говорят, что произошла ошибка, и выставляют меня за дверь. В результате я уезжаю, чтобы вернуться в Париж лишь тридцать лет спустя. Я спрашиваю, как поживает господин Тальма́, — «Умер!..» Я спрашиваю, как поживает господин Шенье, — «Умер!..» Я полюбопытствовал, где теперь идет «Карл Девятый», — «Запрещен властями!..» — «Ах, дьявольщина! — сказал я. — А мне так бы хотелось досмотреть конец “Карла Девятого”, ведь я успел увидеть только первый акт». — «Невозможно, — отвечают мне. — Однако если желаете прочесть, нет ничего проще». — «Что для этого необходимо?» — «Купите книгу!» И действительно, это оказалось несложно. Я вхожу к книготорговцу: «У вас есть сочинения господина Шенье?» — «Да, сударь, пожалуйста». — «Ладно, — думаю я, — прочту это у себя на корабле». Я возвращаюсь на борт, открываю книгу, ищу: нет трагедии! Одни стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Черт возьми, у меня на борту библиотеки нет, я и прочел моего Шенье, потом перечитал — вот как вышло, что у меня неосторожно вырвалась цитата. Только я оказался одурачен: я купил Шенье, чтобы прочесть «Карла Девятого», а у него такой пьесы, похоже, вообще не было. Ах, эти книготорговцы! Вот флибустьеры!
— Бедный крестный! — рассмеялся Петрус. — Книготорговцы не виноваты.
— Как так? А кто же виноват?
— Вы.
— Я?!
— Да.
— Объясни.
— Трагедию «Карл Девятый» написал Мари Жозеф Шенье, член Конвента.
— Ну?
— А вы купили книгу поэта Андре Шенье.
— Ага! Ага! Ага! — восклицал капитан на все лады.
Он глубоко задумался, потом продолжал:
— Вот все и разъяснилось; но книготорговцы все равно флибустьеры!
Видя, что крестый держится своего мнения о книготорговцах, и не имея никаких причин защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал с интересом ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней теме разговора.
— Итак, мы остановились на том, — сказал моряк, — что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?
— Мы действительно остановились на этом, — подтвердил молодой человек.
IIАМЕРИКАНСКИЙ КРЕСТНЫЙ
На мгновение воцарилась тишина; Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь.
— И какие у нас долги… хотя бы приблизительно?
— Приблизительно? — усмехнулся Петрус.
— Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, — произнес капитан, — никогда не знаешь точной цифры.
— Я, тем не менее, знаю, сколько задолжал, — возразил Петрус.
— Знаешь?
— Да.
— Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник. Ну, и сколько?
Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.
— Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, — объявил Петрус.
— Тридцать три тысячи! — вскричал капитан.
— Да! — хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. — Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?
— Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. И это была бы сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!
— Мы не Цезари, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.
— Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, да и разбираюсь в живописи: видал и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты — художник, у тебя отличная школа.
— Не надо громких слов, крестный! — скромно ответил Петрус.
— А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, — настаивал моряк. — А когда человек имеет честь быть великим художником, у него не может быть меньше тридцати трех тысяч франков долга в год. Это точная цифра: талант, черт побери, представляет собой миллионный капитал, а с редукцией господина де Виллеля тридцать три тысячи франков составляют как раз ренту с миллиона.
— Ну, крестный, знаете… — перебил его Петрус.
— Что, крестник?
— Вы чертовски остроумны!
— Пф! — только и сказал Пьер Берто.
— Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.
— Из литературной братии?
— Ого! Опять недурно!
— Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.
— Вы настаиваете?
— Да, потому что хочу сделать тебе предложение.
— Касательно моих долгов?
— Касательно твоих долгов.
— Слушаю вас. Вы настолько необыкновенный человек, крестный, что от вас всего можно ожидать.
— Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.
— Как, простите?!
— Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?
— Увы! — смиренно ответил Петрус. — Это верно, как евангельская истина.
— Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.
Петрус с удивлением посмотрел на моряка.
— Что вы хотите этим сказать, сударь? — спросил он.
— Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, — проворчал Пьер Берто. — Прошу прощения, господин граф де Куртене, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.
— Да, да, да, — поспешил загладить свою резкость Петрус. — Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи — еще не вся забота, даже если берешь в долг у крестного; надо знать, чем будешь отдавать.