— За его скорейшее возвращение! — предложил врач.
Каждый в ответ пробормотал свое пожелание, все попытались подняться, дабы придать тосту большую торжественность, но некоторым это оказалось уже не под силу.
Сидевшие пытались подняться, вставшие старались благополучно занять прежние места, как вдруг — притом совершенно неожиданно — появился новый персонаж, повернувший разговор в новое русло.
Этот новый персонаж, неведомо как проникший в сад, был наш старый друг Ролан, или, если вам так больше нравится, учитывая обстоятельства происходящего, — Брезиль.
Он, как воспитанный пес, вошел через дверь, однако затем одним прыжком перескочил ступени, а еще в два прыжка очутился на лужайке.
Нотариус, первым заметивший его, закричал от страха.
Отметим, что не мудрено было закричать при виде грозного пса с высунутым языком, горящими глазами и стоящей дыбом шерстью.
— Ну, в чем дело? — поднося к губам бокал, спросил врач, стоявший спиной к крыльцу и не понимавший, что происходит.
— Бешеная собака! — выкрикнул нотариус.
— Бешеная? — ужаснулись остальные.
— Да, да, сами посмотрите!
Глаза всех присутствовавших обратились в сторону, указанную нотариусом. Они увидели пса, который, тяжело дыша и словно теряя терпение, обернулся к двери, ожидая кого-то.
Очевидно, ему надоело ждать. Он уткнулся носом в землю, и, словно пудель Фауста, забегал вокруг стола, за которым сидели гости, причем круги становились все у́же.
Вот-вот ожидая нападения, гости, не скрывая испуга, вскочили, собираясь разбежаться кто куда. Один поглядывал на дерево, другой — на пристройку, в которой садовник держал свой инструмент. Тот подумывал перемахнуть через стену, а этот надеялся найти убежище в замке, как вдруг раздался долгий пронзительный свист, а вслед за ним — громкая команда:
— Сюда, Ролан!
Пес присел на задние лапы, будто конь, которого осадил всадник, и подбежал к хозяину.
Излишне говорить, что хозяином этим был Сальватор.
Все взгляды обратились к нему. В самом деле, для бедных гостей, перепуганных видом Ролана, его хозяин был античным богом, приводящим трагедию к счастливой развязке.
Молодой человек стоял в лучах заходящего солнца словно облитый огнем. Он был одет чрезвычайно изысканно; строгость его черного туалета подчеркивал батистовый белый галстук. Затянутая в перчатку рука поигрывала тросточкой с набалдашником из ляпис-лазури.
Он не торопясь спустился по ступеням крыльца и приподнял шляпу, как только ступил на песок дорожки. Затем он пересек в сопровождении Ролана лужайку; пес, сдерживаемый хозяином, шел сзади. Сальватор дошел до опустевшего стула, на котором прежде сидел г-н Жерар. Наш герой чрезвычайно любезно раскланялся со всеми гостями и сел на этот стул, оказавшись, таким образом, в центре внимания.
— Господа! — сказал он. — Я один из старинных знакомых нашего общего друга, честнейшего господина Жерара: он собирался представить меня вам, и мы поужинали бы вместе, но, к сожалению, я задержался в Париже по той же причине, по которой вы в настоящую минуту лишены общества нашего хозяина.
— Ну да, — подхватил нотариус, успокаиваясь при виде пса, усмиренного одним взглядом молодого человека, — вы имеете в виду дело Сарранти!
— Вот именно, господа, дело Сарранти.
— Значит, завтра негодяю отрубят голову? — уточнил судебный исполнитель.
— Да, завтра, если до этого времени не будет доказано, что он невиновен.
— Невиновен? Это будет трудно доказать! — заметил нотариус.
— Кто знает! — возразил Сальватор. — У древних авторов мы встречаем рассказ о гусях поэта Ивика, а у новейших — о псе из Монтаржи.
— Кстати, о псе, сударь, — просипел земледелец. — Должен заметить, что ваша собака изрядно нас напугала.
— Ролан? — разыграв удивление, спросил Сальватор.
— А его зовут Ролан? — уточнил нотариус.
— У меня мелькнула надежда, что это бешеный пес, — заметил врач.
— А Ролан, видимо, только впал в неистовство, — изрек нотариус, потирая руки и полагая, что нашел удачное словцо.
— Вы сказали «надежда»? — спросил Сальватор врача.
— Да, сударь, именно так я и сказал. Нас одиннадцать. У меня, значит, было десять шансов против одного, что собака бросится на одного из моих товарищей, а не на меня. А так как я специально изучал бешенство, я имел бы случай наложить на свежую рану составленное мною противоядие, которое я всегда ношу с собой, в надежде на то, что представится случай испытать его.
— Я вижу, сударь, — сказал Сальватор, — что вы настоящий филантроп. К сожалению, моя собака не является, сейчас, по крайней мере, «пациентом», если выражаться языком медицины, и вот доказательство: только посмотрите, как она послушна!
Сальватор указал псу под стол, словно на конуру:
— Место, Брезиль, место!
Он обратился к гостям и продолжал:
— Не удивляйтесь, что я заставил своего пса лечь под стол, за который я сяду вместе с вами. Я шел на ужин, — лучше поздно, чем никогда! — как вдруг встретил на дороге господина Жерара. Я хотел уехать вместе с ним, но он настоял на том, чтобы я к вам присоединился. Я не смог устоять перед его приглашением, совпадавшим с моим желанием, тем более что в его отсутствие он поручил мне быть за хозяина.
— Браво! Браво! — вскричали присутствовавшие, очарованные прекрасными манерами Сальватора.
— Садитесь на место хозяина, — пригласил его нотариус. — Позвольте мне наполнить ваш бокал и предложить тост за его здоровье.
Сальватор подал бокал.
— Это более чем справедливо, — сказал он. — Пусть Господь наградит его по заслугам!
Он поднял бокал и пригубил вино.
В это мгновение Брезиль протяжно завыл.
— Ого! Что это с вашей собакой? — спросил нотариус.
— Ничего. Так он обыкновенно одобряет тост, — сообщил Сальватор.
— Отлично! — похвалил врач. — Вот пес, получивший прекрасное воспитание. Правда, спич у него получился невеселый.
— Сударь! — проговорил Сальватор. — Вы знаете, что бывают необъяснимые наукой случаи, когда некоторые животные предчувствуют несчастье. Может быть, нашему другу господину Жерару как раз угрожает какая-то непредвиденная беда?
— Да, так говорят, — подтвердил врач. — Но мы вольнодумцы и не верим в этот вздор.
— А вот моя бабушка… — начал было цветовод.
— Ваша бабушка была просто дура, друг мой! — оборвал его врач.
— Прошу прощения, — продолжал нотариус, обращаясь к Сальватору, — но вы, кажется, говорили об опасности, которая может угрожать господину Жерару?
— Опасность? — переспросил землемер. — Какая же опасность может угрожать честнейшему человеку на земле, никогда не сворачивавшему с прямого пути?
— Горячему патриоту! — прибавил судебный исполнитель.
— Преданнейшему другу! — поддержал врач.
— Всегда готовому на самоотречение! — вскричал нотариус.
— Вы же знаете, господа, что таких-то и подстерегает несчастье: лучшие погибают первыми! Несчастье, как библейский лев, quaerens quem devoret[48], нападает главным образом на праведников, как на Иова к примеру.
— Тогда какого черта делает ваша собака? — спросил цветовод, заглядывая под стол. — Она пожирает траву!
— Не обращайте внимания, — отозвался Сальватор. — Мы говорили о господине Жераре и остановились на том, что…
— … что страна, давшая жизнь такому человеку, — подхватил нотариус, — может этим гордиться.
— Он снизит налоги, — подсказал врач.
— Поднимет цены на зерно, — прибавил земледелец.
— Снизит цены на хлеб, — вставил садовод.
— Ликвидирует национальный долг, — заявил судебный исполнитель.
— Проведет реформу в Медицинской школе! — воскликнул врач.
— Введет во Франции новый кадастр, — заверил землемер.
— О! — воскликнул нотариус, прерывая этот восторженный хор. — Ваш пес засыпал мне землей все панталоны.
— Возможно, — согласился Сальватор. — Впрочем, давайте не будем обращать на него внимания.
— Напротив, господа! — возразил врач, заглянув под стол. — Эта собака странно выглядит: язык вывалился, глаза налились кровью, шерсть встала дыбом.
— Вполне может быть, — произнес Сальватор. — Но если ей не мешать, она не тронет. Это пес-мономан, — со смехом прибавил Сальватор.
— Должен вам заметить, — с умным видом проговорил врач, — что слово «мономан» происходит от «monos» и «mania», то есть «одна мысль» и, стало быть, может применяться лишь к человеку, поскольку только человек наделен способностью мыслить, а собака живет лишь инстинктами, очень развитыми, спору нет, но они не могут идти ни в какое сравнение с существом высшего порядка — человеком.
— В таком случае, — возразил Сальватор, — объясняйте это как хотите, инстинктом или способностью мыслить, но Брезиль сейчас занят только одним.
— Чем?
— У него было двое молодых хозяев, которых он очень любил: мальчик и девочка. Мальчика убили, девочка исчезла. Но пес так хорошо искал, что недавно нашел девочку.
— Живую?
— Да, живую и здоровую. А мальчика убили и закопали; бедный Брезиль надеется найти место, где был спрятан труп, и ищет его повсюду.
— «Quaere et invenies»[49], — сказал нотариус, радуясь возможности блеснуть своими познаниями в латыни.
— Простите, — вмешался врач, — но вы тут нам целый роман сочинили, сударь.
— С вашего позволения, это подлинная история, — поправил Сальватор, — и притом весьма страшная.
— Мы сейчас за десертом; как говаривал покойный господин д’Эгрефёй, большой гастроном, это как раз подходящее время для историй. И если вы хотите рассказать нам свою историю, сударь, мы внимательно вас слушаем.
— Я с удовольствием это сделаю, — сказал Сальватор.
— Она обещает быть интересной, — прибавил врач.
— Надеюсь, — коротко ответил Сальватор.
— Тсс, тсс! — послышалось со всех сторон.
На мгновение воцарилась тишина, и вдруг Брезиль так жалобно взвыл, что присутствовавшие вздрогнули, а садовод, успевший несколькими словами показать, что он вовсе не такой вольнодумец, как врач, не удержался и вскочил, пробормотав: