Он обернулся к свидетелям этой сцены и продолжал:
— Господа! Вы все свидетели, не правда ли, что я нашел в этой яме труп ребенка?
— Я готов быть свидетелем, — откликнулся врач, казалось стремившийся единолично подтвердить то, что Сальватор просил засвидетельствовать всех. — Скелет принадлежит мальчику от восьми до девяти лет.
— Все свидетели! — повторил Сальватор, обводя всех вопросительным взглядом.
— Да, все, все, — хором подхватили присутствовавшие, которым заранее льстило, что они призваны занять почетное место в событии, каким бы оно ни оказалось.
— Значит, все готовы подтвердить увиденное перед законом, если будет суд? — продолжал Сальватор.
— Да, да, — повторили гости.
— Надо бы составить протокол, — предложил судебный исполнитель.
— Ни к чему, — возразил Сальватор. — Он уже составлен.
— Как это?
— Я был совершенно уверен в этой находке, — сообщил Сальватор, вынимая из кармана гербовую бумагу. — Вот, пожалуйста.
И он прочел протокол, составленный в тех самых выражениях, в каких пишутся обыкновенно подобного рода бумаги. Указано было все, вплоть до точного места, в котором обнаружили скелет. Это свидетельствовало о том, что Сальватор не в первый раз явился в ванврский сад.
Не хватало в протоколе одного: фамилий и имен тех, кто участвовал в эксгумации.
Все свидетели этой сцены, вот уже четверть часа не перестававшие изумляться происходящему, выслушали чтение протокола, растерянно поглядывая на странного человека, по милости которого они принимали участие в невероятной этой драме.
— Чернильницу! — приказал Сальватор лакею, удивленному не меньше других.
Тот поспешил исполнить приказание, словно признавая за Сальватором право приказывать, и бегом бросился в дом, а через минуту примчался назад с чернильницей и пером.
Все поставили подписи.
Сальватор взял бумагу, спрятал ее в карман, погладил Брезиля, связал скатерть, на которой лежал скелет ребенка, за четыре конца и отвесил присутствовавшим поклон.
— Господа! — сказал он. — Напоминаю вам, что завтра в четыре часа пополудни должна состояться казнь невинного человека. У меня очень мало времени. Я благодарю вас за участие и прошу позволения удалиться.
— Простите, сударь, — перебил его нотариус. — Мне показалось, вы упомянули имя невиновного: Сарранти.
— Совершенно верно, сударь; я так сказал и более чем когда-либо могу это повторить.
— Но имя нашего радушного хозяина, господина Жерара, кажется, упоминалось два или три месяца назад при расследовании этого печального дела? — продолжал нотариус.
— Да, сударь, действительно, он был замешан в это дело, — подтвердил Сальватор.
— Значит, можно предположить, что ваш Жиро просто-напросто… — вмешался врач.
— Господин Жерар?
— Ну да! — закивали гости.
— Думайте что хотите, господа, — отозвался Сальватор. — Завтра, во всяком случае, у нас будут не подозрения, а уверенность. Честь имею! Идем, Брезиль.
Сальватор в сопровождении пса торопливо пошел прочь, оставив гостей г-на Жерара в неописуемом смятении.
XXОДА ДРУЖБЕ
Теперь посмотрим, чем занимался г-н Жерар, пока в его парке происходило только что описанное нами значительное событие.
Мы видели, как он ушел с лужайки, и потеряли его из виду, лишь когда он поднялся по ступеням крыльца и скрылся в вестибюле.
Там его скромно дожидался высокий господин в длинном левите и надвинутой на глаза шляпе.
Человек предпочитал оставаться неузнанным.
Господин Жерар пошел прямо к нему.
Не успев сделать и двух шагов, он догадался, с кем имеет дело.
— A-а! Это вы, Жибасье! — воскликнул он.
— Я собственной персоной, честнейший господин Жерар, — отвечал каторжник.
— И пришли вы от?..
— Да, — поспешил сказать Жибасье.
— От?.. — повторил г-н Жерар свой вопрос, не желая попасть впросак.
— От шефа, естественно! — подтвердил Жибасье, решив разом положить конец недомолвкам.
При упоминании о шефе как об общем хозяине, прозвучавшем из уст второстепенного агента, будущий депутат улыбнулся.
Он немного помолчал, покусывая губы, потом продолжал:
— Так он послал за мной?
— Он меня послал за вами, да, — подтвердил Жибасье.
— И вы знаете, зачем?
— Понятия не имею.
— Может, это касается?..
Он запнулся.
— Говорите смело! — ободрил его Жибасье. — Вы же знаете: если не принимать во внимание честность, меня можно считать вашим вторым «я».
— Может, это касается господина Сарранти?
— Вы навели меня на мысль, — проговорил Жибасье. — Да, вполне возможно.
Господин Жерар понизил голос и взволнованно прошептал:
— Не отменили ли казнь?
— Не думаю. Я знаю из верного источника, что господину Парижскому приказано быть наготове завтра в три часа, а осужденного перевели в Консьержери.
У г-на Жерара вырвался вздох облегчения.
— А нельзя ли отложить на завтра то, что нам надлежит предпринять сегодня? — все же спросил он.
— Невозможно! — покачал головой Жибасье.
— Что-то серьезное?
— Дело чрезвычайной важности.
Господин Жерар пристально посмотрел на Жибасье.
— И вы утверждаете, что ничего не знаете?
— Клянусь святым Жибасье!
— Тогда я только возьму шляпу.
— Возьмите, господин Жерар. Ночи теперь холодные, можно насморк подхватить.
Господин Жерар снял с крючка шляпу.
— Я готов, — заявил он.
— Едемте! — промолвил Жибасье.
У входной двери их ждал фиакр.
При виде фиакра, похожего, как и все фиакры, на катафалк, г-н Жерар не удержался и едва заметно вздрогнул.
— Садитесь! — сказал он Жибасье. — Я следом за вами.
— Только после вас, клянусь! — отвечал Жибасье.
Каторжник распахнул дверцу, любезно помог г-ну Жерару подняться и сел рядом с ним, обменявшись несколькими словами с кучером.
Лошади потрусили в сторону Парижа: Жибасье счел за благо изменить маршрут, намеченный Сальватором, полагая, что совсем не важно, куда он увезет г-на Жерара — лишь бы увезти.
«Ну, если дело и серьезное, то уж во всяком случае не спешное», — сделал справедливое умозаключение г-н Жерар, немного успокоенный этим аллюром.
Тем временем в фиакре наступила тишина; так они проехали около километра.
Первым молчание нарушил Жибасье.
— О чем вы так напряженно думаете, дорогой господин Жерар? — спросил он.
— Признаться, господин Жибасье, отозвался филантроп, — я думаю о неведомой цели этого неожиданного путешествия.
— И это вас мучает?
— Во всяком случае, занимает.
— Ну, знаете ли! На вашем месте я бы ни о чем не думал, честное слово!
— Почему?
— Да очень просто. Прошу заметить: я сказал «на вашем месте», а не на своем.
— Понимаю! И все же почему вы сказали «на вашем месте»?
— Если бы моя совесть была так же чиста, как ваша, я считал бы себя достойным милостей фортуны и возблагодарил бы ее.
— Конечно, конечно, — пробормотал г-н Жерар, печально покачав головой. — Но фортуна порой делает такие странные скачки, что, даже когда причин для опасения нет, ожидать нужно всего.
— По правде говоря, если бы вы жили во времена Фалеса, то вместо семи мудрецов было бы восемь, дорогой господин Жерар. Именно вам принадлежала бы эта прекрасная строка:
Мудрец готов всегда к событию любому.[50]
Заметьте, что я говорю «готов», а не «смирился». Вы именно готовы, на смирившегося человека вы не похожи. Да, вы правы, — продолжал Жибасье торжественно-назидательным тоном. — Удача действительно порой делает странные скачки. Именно поэтому древние, а они были отнюдь не глупы, представляли ее иногда сидящей на змее, и это означало, что она выше осторожности. Впрочем, на вашем месте, повторяю, я не мешал бы своему воображению — такой ум, как у вас, никогда не дремлет, — но вместе с тем тревожиться не стал бы. Что с вами может случиться? Вы имели счастье с самого раннего детства остаться сиротой и теперь не боитесь потерять родителей или оказаться ими опозоренным. Вы не женаты, значит, вам не грозит потеря супруги или ее измена. Вы миллионер, и значительная часть вашего состояния — в недвижимости, а это значит, что опасаться вам следует лишь нотариуса, который может вас разорить, или несостоятельного должника, способного вас обобрать. У вас крепкое здоровье, эта добродетель тела; вы обладаете добродетелью, этим здоровьем души. Сограждане вас уважают и собираются избрать депутатом. Указ о награждении вас орденом Почетного легиона как благодетеля человечества находится на подписи: это, я знаю, пока тайна, но могу сообщить вам об этом по секрету. Наконец, господин Жакаль так высоко вас ценит, что дважды в неделю, несмотря на то, что он очень занят, принимает вас у себя в кабинете и беседует с вами с глазу на глаз. Словом, вы получаете и еще получите справедливое вознаграждение за пятьдесят лет филантропии и честной жизни. Чего вам не хватает, послушайте? Ну, чего вам бояться? Говорите!
— Кто знает! — вздохнул г-н Жерар. — Неизвестности, дорогой господин Жибасье.
— Вы все о своем? Ладно, не будем больше об этом! Поговорим о другом.
Господин Жерар махнул рукой, словно хотел сказать: «Поговорим о чем вам угодно, лишь бы говорили вы, а я слушал».
Очевидно, Жибасье понял его жест как согласие и продолжал:
— Да, поговорим о чем-нибудь более веселом. Это ведь нетрудно, правда?
— Нет, не трудно.
— Сегодня вы давали ужин нескольким друзьям, дорогой господин Жерар? Заметьте, что я позволяю себе называть вас «дорогой господин Жерар», потому что и вы время от времени зовете меня «дорогим господином Жибасье»… Вот только что вы оказали мне эту честь.
Господин Жерар кивнул.
Жибасье облизнул губы.
— Должно быть, вы задали недурной ужин, а?
— Не хочу хвастать, но, по правде говоря, думаю, что так.