Это, в самом деле, был девственный лес на улице Анфер, не такой зеленый, конечно, как в ту памятную весеннюю ночь, когда мы пришли сюда впервые, но не менее живописный в эту пору поздней осени, да еще в такое время суток.
Именно отсюда ушли Сальватор и генерал Лебастар де Премон, чтобы вырвать Мину из рук г-на де Вальженеза. Здесь же они назначили встречу, чтобы вырвать г-на Сарранти из рук палача.
Видели мы и то, почему Сальватор не пришел на свидание и как его заменили г-ном Жакалем.
Мы знаем в лицо кое-кого из тех, кто собрался в необитаемом доме.
Это вента карбонариев, призвавшая на помощь, учитывая сложившееся положение, четыре другие венты. Ночью 21 мая генерал Лебастар де Премон приходил на подобное собрание и просил помощи и поддержки, чтобы освободить его друга.
Читатели помнят ответ карбонариев; мы рассказывали о нем в главе под названием: «Помоги себе сам, и Бог тебе поможет». Это был полный, решительный, единодушный отказ принимать какое-либо участие в освобождении пленника. Мы ошибаемся, когда говорим «единодушный»: один из двадцати членов, Сальватор, предложил генералу свою помощь.
Что за этим последовало, мы уже знаем.
Мы также помним, как резко, хотя и справедливо, сформулировали карбонарии свое суровое решение. Однако мы еще раз приведем текст на тот случай, если кто-нибудь забыл, о чем говорилось в вышеупомянутой главе.
Оратор, которому было поручено выступить от имени братьев, сказал:
«Я сожалею, что вынужден дать вам такой ответ, — без ясных, очевидных, неопровержимых доказательств невиновности господина Сарранти, по мнению большинства членов, нам не следует поддерживать предприятие, имеющее целью вырвать из рук закона того, кого этот закон осудил справедливо; поймите меня правильно, генерал: я говорю “справедливо”, пока не доказано обратное».
Утром описываемого нами дня, когда Сальватор обдумывал свою поездку в Ванвр, он зашел к генералу Лебастару де Премону. Генерала он не застал и просил ему передать следующее:
«Сегодня вечером состоится собрание в девственном лесу. Ступайте туда и скажите братьям, что у нас есть доказательство невиновности г-на Сарранти. Я представлю это доказательство в полночь.
Однако с девяти часов вечера сидите с десятком верных людей в засаде неподалеку от Иерусалимской улицы; вы увидите, как я войду в полицию, до этого момента, я уверен, все произойдет так, как я задумал. Но в префектуре — хотя я не думаю, что г-н Жакаль осмелится на этот шаг, зная, кто я такой, — меня могут арестовать.
Если до десяти часов я не выйду, значит, меня схватили.
Но мой арест заставит г-на Жакаля предпринять некоторые шаги, и ему придется выйти самому.
Примите меры как человек, привыкший организовывать засады. Захватите г-на Жакаля и его кучера; последнего отпустите, когда сочтете возможным, а г-на Жакаля, покатав по городу и запутав следы, отвезите в девственный лес.
Как только я снова окажусь на свободе, я сам им займусь».
Мы видели, что генерал Лебастар де Премон — а именно он сидел рядом с г-ном Жакалем в карете — с помощью своих друзей точно исполнил все предписания Сальватора.
Вента или, точнее, пять вент, собравшиеся в этот вечер, чтобы договориться о выборах, еще в десять часов узнали через посланца генерала об аресте Сальватора, невиновности г-на Сарранти и необходимости похитить г-на Жакаля.
Целая вента, то есть двадцать человек, в одно мгновение предприняли все необходимое, чтобы г-н Жакаль не смог ускользнуть: помимо четырех человек, которых г-н Лебастар де Премон посадил в засаду у префектуры, и трех человек, которые находились вместе с ним на Кур-ла-Рен, вента расставила на одинаковом расстоянии посты по четыре человека вдоль реки и за заставой Пасси.
Как видим, г-н Жакаль едва ли мог ускользнуть — так оно и случилось.
Мы проследили за его долгим путешествием по Парижу, предпринятым по совету Сальватора, и оставили его в окружении карбонариев. Начальник полиции с тревогой ожидал приговора, который судя по всему должен был оказаться смертным.
— Братья! — торжественно начал генерал Лебастар де Премон. — Перед вами тот, кого вы ждали. Как наш брат Сальватор и предвидел, он арестован. Как он и приказал на случай своего ареста, тот, кто посмел поднять на него руку, был похищен и стоит перед вами.
— Для начала пусть отдаст приказ освободить Сальватора, — предложил кто-то.
— Я это уже сделал, господа, — поспешил заверить г-н Жакаль.
— Это правда? — переспросили несколько человек, что свидетельствовало об одном: судьба Сальватора была им далеко не безразлична.
— Подождите! — сказал г-н Лебастар де Премон. — Человек, которого нам посчастливилось захватить, очень хитер. Как только мы его арестовали, он стал обдумывать, из-за чего его похитили, и, конечно, догадался, что отвечает головой за нашего друга и что мы, доставив его на место, прежде всего потребуем свободы для Сальватора. Он решил проявить инициативу и, как сам сказал об этом, действительно отдал такой приказ. Но на мой взгляд, следовало отдать его перед тем, как он вышел из префектуры, а не после того как он попал к нам в руки.
— Но я же вам сказал, господа, — вскричал г-н Жакаль, — что просто забыл отдать такой приказ перед выходом!
— Досадная забывчивость! Братья сами решат, насколько это серьезно, — рассудил генерал.
— Кстати, — продолжал тот же голос, что спрашивал у генерала, правду ли сказал начальник полиции, — вы здесь, сударь, не только затем, чтобы ответить за арест Сальватора. У нас к вам тысяча других вопросов.
Господин Жакаль хотел было ответить, но говоривший властно махнул рукой, приказывая ему молчать.
— Я говорю о ваших проступках не только в области политики, — неторопливо продолжал он, — вы любите монархию, а мы — республику, так что же? Вы вправе служить человеку, как мы вправе посвятить свои жизни принципу. Вы арестованы не только как политический агент правительства, а как человек, превысивший свои полномочия и злоупотребивший своей властью. Не проходит дня, чтобы в секретный трибунал не поступила на вас жалоба, чтобы кто-то из братьев не потребовал вам отомстить. Уже давно, сударь, вы приговорены к смерти, и если до сих пор живы, то только благодаря Сальватору.
Спокойный и печальный тон говорившего произвел на г-на Жакаля столь ужасающее действие, словно он услышал звук трубы карающего ангела. Начальник полиции многое мог бы возразить, он умел быть красноречивым, и в свой последний час, когда смерть подкралась к нему незаметно и раньше срока, у него, конечно, была отличная возможность блеснуть своим красноречием. Но ему даже не пришло в голову попытаться это сделать: строгое молчание, царившее среди присутствовавших, превращало это многочисленное собрание в мощную и страшную силу.
Господин Жакаль молчал. Тогда слово взял другой оратор.
— Человек, арестованный по вашему приказанию, хотя вы десять раз обязаны ему жизнью, сударь, дорог всем нам. За одно то, что вы его арестовали и, значит, посмели поднять руку на того, кого вы по многим причинам должны были чтить и уважать, вы заслужили смерть. Этот вопрос мы и поставим на обсуждение. Сейчас вам принесут стол, бумагу, перья и чернила, и если за время этого обсуждения, которое вы можете считать верховным судом, вам нужно будет оставить какие-нибудь письменные распоряжения, выразить последнюю волю, написать завещание родным и близким, изложите свои желания, и мы клянемся, что они будут в точности исполнены.
— Но чтобы завещание было признано законным, нужен нотариус, даже два! — вскричал г-н Жакаль.
— Только не для собственноручного завещания, сударь. Как вы знаете, такой документ, от начала и до конца написанный рукой завещателя, — самый безупречный документ, когда завещатель физически здоров и находится в здравом уме. Здесь есть сто свидетелей, которые при необходимости подтвердят, что, составляя и подписывая свое завещание, вы были как нельзя более здоровы телом и духом. Вот стол, чернила, бумага и перья. Пишите, сударь, пишите. Мы не будем вам мешать и удалимся.
Говоривший подал знак, и присутствовавшие, словно только и ждавшие этого знака, разом отступили и словно по волшебству исчезли за деревьями.
Перед господином Жакалем стоял стол и стул.
Сомнений быть не могло: перед ним лежала гербовая бумага, а исчезнувшие люди должны были вот-вот появиться снова и объявить ему смертный приговор.
Оставалось написать завещание.
Господин Жакаль понял это и почесал в затылке со словами:
— Дьявольщина! Все обернулось еще хуже, чем я полагал.
О чем же подумал г-н Жакаль прежде всего, как только осознал, что конец близок? О завещании? Нет. О добре, которое он мог бы принести, и зле, которое причинил? Нет. О Боге? Нет. О черте? Нет.
Он подумал о том, что недурно было бы понюхать табачку, не спеша взял щепоть, с наслаждением втянул ее в себя и, захлопнув табакерку, про себя повторил: «Да, все обернулось еще хуже, чем я полагал».
В эту минуту он с горечью подумал, что девственные леса Америки с пумами, ягуарами и гремучими змеями в сто раз безопаснее, чем сказочный лес, в котором он находится.
Что же делать? Он не нашел ничего лучшего, как взглянуть на часы.
Но он был лишен радости даже узнать время: накануне г-н Жакаль был так занят, что забыл завести часы, и теперь они остановились.
Наконец он бросил взгляд на бумагу, перо, чернила; машинально сел на стул и облокотился на стол.
Это отнюдь не означало, что г-н Жакаль решил написать завещание. Нет, для него не имело значения, как он умрет, завещав свое добро или без завещания. Просто у него подгибались колени.
Вот почему, вместо того чтобы взять перо и нацарапать на бумаге какие-нибудь буквы, он уронил голову на руки.
Он сидел так с четверть часа, глубоко задумавшись и совершенно не замечая, что происходит вокруг.
Вдруг он почувствовал на плече чью-то руку.
Он вздрогнул, поднял голову и увидел, что вокруг него снова столпились карбонарии.