— И вы полагаете, что дело дойдет до драки?
— Да! Видите ли, какой-нибудь господин замахнется тростью на мальчишку-зачинщика, тот пригнется, чтобы избежать удара; наклонившись, мальчишка — опять-таки случайно — нащупает под ногами булыжник. А в этом деле стоит только начать! Как только будет поднят первый камень, за ним будут подняты другие, и скоро образуется настоящая гора из них. А что делать с горой камней, если не строить баррикады? Сначала построят невысокую баррикаду, потом — поосновательней, поскольку какому-нибудь дураку-возчику вздумается именно там проехать на своей тележке. В эту минуту полиция проявит отеческую заботу. Вместо того чтобы арестовать вожаков, а такие, как вы понимаете, всегда найдутся, полиция отведет глаза и скажет: «Ба! Пусть позабавятся, бедняги!» — и не станет беспокоить тех, кто строит баррикады.
— Это же просто отвратительно!
— А разве не стоит предоставить народу возможность поразвлечься? Я знаю, что среди всеобщей сумятицы кому-нибудь может явиться мысль — я даже уверен, что явится, — выстрелить не петардой или ракетой, а из пистолета или ружья. И вот тут-то, как вы понимаете, полиция, не желая обвинений в слабости или соучастии, будет вынуждена вмешаться. Но она появится, будьте уверены, лишь в самом крайнем случае, когда весьма прискорбные события уже произойдут. Вот почему, дорогой господин Сальватор, если в ваши первоначальные намерения входило провести вечер за чтением любимых авторов, советую вам ничего не менять в своих планах.
— Благодарю за совет, сударь, — без улыбки проговорил Сальватор, — на сей раз мы в самом деле квиты, хотя, по правде говоря, сегодня в семь часов утра я уже получил то известие, которое имел честь услышать от вас.
— Я сожалею, что опоздал, дорогой господин Сальватор.
— Время никогда не проходит даром.
Господин Жакаль встал.
— Итак, я вас покидаю, — сказал он, — будучи уверен, что ни вы, ни ваши друзья не полезете в это осиное гнездо, не так ли?
— Вот этого обещать вам не могу. Я, напротив, решил «полезть», как вы выражаетесь, туда, где будет больше всего шуму.
— Вы думаете, это необходимо?
— Надобно самому видеть, дабы предвидеть.
— Тогда мне остается, дорогой господин Сальватор, от души пожелать, чтобы с вами не произошло неприятности, — сказал г-н Жакаль и направился в переднюю, где взялся за полонез и кашне.
— Спасибо за пожелание… — провожая его, отозвался Сальватор. — Позвольте и мне со своей стороны так же искренне пожелать, чтобы и с вами не случилось ничего неприятного в том случае, если кабинет министров окажется жертвой собственного изобретения.
— Такова судьба всех изобретателей, — меланхолически проговорил г-н Жакаль и удалился.
IIАНДАНТЕ РЕВОЛЮЦИИ 1830 ГОДА
В то время как г-н Жакаль обращался к Сальватору с этими отеческими предостережениями, парижские буржуа мирно гуляли по городу: одни — с женами, другие — с детьми, третьи — в одиночестве, как сказано в возвышенной песне о г-не Мальбруке. Никто не думал о плохом, как, впрочем, и ни о чем особенно приятном. Никому и в голову не приходило, что в это воскресенье — несколько прохладное, но солнечное — может что-то произойти.
Славные граждане старались уйти из дому в поисках света и солнца, пусть даже декабрьского.
Это вполне естественное желание для тех, кто всю неделю провел в тени.
Вдруг бульвары, набережные, Елисейские поля облетела новость: правительство потерпело поражение.
Кто же был победителем? Да сама эта толпа.
Опьяненные победой, люди стали поносить побежденного.
Сначала — вполголоса.
Злословили о кабинете министров, зубоскалили — да простится нам это чисто галльское слово — о иезуитах в коротких и в длинных сутанах, жалели короля, пускались в препирательства.
— Это вина господина де Виллеля, — говорил один.
— Во всем виноват господин де Пейроне, — заметил другой.
— Вините господина де Корбьера, — уверял третий.
— Господина де Клермон-Тоннера! — возражал четвертый.
— Господина де Дама́! — кричал пятый.
— Конгрегацию! — парировал шестой.
— Вы все ошибаетесь, — замечал прохожий, — виновата монархия.
При этих словах толпа буквально оцепенела.
В самом деле, куда может завести витающая в воздухе идея «виновата монархия»?
Этого никто из гуляющих не знал; потому-то они и испугались.
Стоит близорукому человеку разбить очки, и он трепещет от страха, как бы не свалиться в пропасть.
Те буржуа, о которых мы говорим — в наши дни, возможно, этой породы уже не существует, — были близоруки.
Услышав слова «виновата монархия», они почувствовали себя так, словно у них разбились очки.
В стороне от всех какой-то человек улыбался; это был Сальватор.
Уж не он ли произнес эти страшные слова?
Ведь как только ушел г-н Жакаль, он надел пальто и отправился фланировать — вот вам уже не галльское, а скорее французское словцо! — недалеко от заставы Сен-Дени.
Когда накануне в Париже оппозиция победила, были спешно созваны различные масонские ложи, и как бы срочно ни проходил этот сбор он, казалось, был предусмотрен, заранее назначен и с нетерпением ожидался.
Собрание получилось внушительное.
Некоторые предложили:
— Настало время действовать: начнем!
— Мы готовы! — отозвались многие из собравшихся.
Масоны заговорили о своевременности революции.
Сальватор печально покачал головой.
— Довольно! — кричали самые горячие. — Разве большинство в Париже не означает большинства во Франции? Разве Париж не мозг, который обдумывает, принимает решение, действует? Итак, представился удобный случай, и Париж должен за него ухватиться, а провинция поддержит столицу.
— Несомненно, случай представился, — невесело заметил Сальватор — но поверьте, друзья, случай этот неудачный. Я смутно чувствую какую-то ловушку, в которую нас заманивают, и мы непременно в нее попадемся. Мой долг — предупредить вас. Вы славные и храбрые дровосеки; однако дерево, которое вы намерены свалить, еще не созрело для топора. Вы сейчас путаете кабинет министров с королем, как позднее перепутают, вероятно, короля с монархией. Вы воображаете, что, подрубая одно, вы уничтожаете другое. Заблуждение, друзья мои, глубокое заблуждение! Социальные революции не случайность, поверьте мне! Они происходят с той же математической точностью, что и вращение земного шара. Море выходит из берегов, лишь когда Бог говорит ему: «Сровняй горы и наполни долины». Это говорю вам я, и вы можете тем более мне верить, что я сам испытываю при этом огромное сожаление: еще не наступило время сметать монархию с лица земли. Ждите, наберитесь терпения, но воздержитесь от какого бы то ни было участия в том, что произойдет через несколько дней. Поступив вопреки моим советам, вы окажетесь не только жертвами, но и соучастниками того, что затевает правительство. Чего оно хочет? Понятия не имею. Но умоляю вас: что бы ни произошло, не подавайте своим вмешательством повода к несчастью.
Сальватор говорил с таким удрученным видом, что каждый опустил голову и замолчал.
Вот как вышло, что Сальватор ничуть не удивился утреннему сообщению г-на Жакаля: совет, который дал ему г-н Жакаль, сам Сальватор еще накануне подал своим товарищам.
Этим же обстоятельством объяснялся и тот факт, что Сальватор усмехался в сторонке, слушая, как толпа ругает кабинет министров и жалеет короля.
Тем временем стемнело и зажглись фонари.
Вдруг в толпе произошло невероятное движение, какое случается лишь во время приливов и народных волнений.
Все, что только могло, ожило, вздрогнуло, заколыхалось.
Причина этого волнения угадывалась без труда, знаем ее и мы. Из вечерних газет стало только что известно о результатах департаментских выборов.
Некоторые новости распространяются с поразительной быстротой.
Итак, толпа всколыхнулась.
Казалось, вместе с толпой качнулись и дома. Когда какой-то мальчишка крикнул: «Лампионы!» — вспыхнул свет в одном окне, потом в другом, третьем.
Праздничная иллюминация в городе — прекрасное зрелище, особенно хорош в такие минуты Париж: он похож на сказку, в которую превращаются китайские города во время знаменитого праздника фонарей. Но как бы живописно ни выглядела такая сцена, некоторые люди пугаются. То же произошло и с толпой буржуа, проходившей в этот вечер по улицам Сен-Дени, Сен-Мартен, а в особенности по некоторым прилегавшим улочкам. Примечательно, что, чем меньше улица, тем пышнее на ней иллюминация в дни народных празднеств.
Восемнадцатое ноября года 1827-го от Рождества Христова явилось одним из таких дней. Хотя окончательные результаты департаментских выборов еще были неизвестны, все знали о них уже достаточно для того, чтобы предаваться радости, о чем мы уже упоминали.
Стали загораться лампионы, и вскоре улицы Сен-Дени и Сен-Мартен напоминали две фосфоресцирующие реки.
В остальном все пока было спокойно. Очевидно, либералы в глубине души чувствовали волнение, но, благодаря советам Сальватора, все внешне выглядело совершенно безмятежно.
Тем не менее, самому хорошему празднику приходит конец, как гласит пословица, сам бы я не осмелился этого сказать.
Ожидания г-на Жакаля были обмануты: порядок везде царил такой, что невозможно было его поколебать.
На следующий день, то есть 19-го, газеты напечатали отчет о вчерашней иллюминации и сообщили, что вечером праздник продолжится, но на этот раз, по всей вероятности, иллюминацией будет охвачен весь город, так как ожидается всеобщий праздник.
Газеты кабинета министров, вынужденные признать собственное поражение, высказали это с горечью. Они поведали о неутешительном результате выборов, а также о том, как столица встретила эту губительную новость.
«Партия толпы торжествует, — писали они. — Горе отечеству! Революционная партия не замедлит показать, на что она способна».
Но Париж, кажется, не разделял уныния кабинета министров; горожане, как обычно, отправились по своим делам, и весь день им было спокойно, даже весело.