Два-три человека, спрятавшиеся в углу этой баррикады, тоже, видимо, пришли к такому решению.
Но в ту минуту Жан Бык искал не себе подобных: он искал балку, брус или большой камень, чтобы заложить пробоину в баррикаде, задержать всадников и успеть убежать целым и невредимым.
Он заметил небольшую тележку и не покатил (это заняло бы слишком много времени из-за обломков, под которыми было не видно мостовой), а поднял ее и понес к пролому.
Он собирался заделать брешь как мог искуснее, но неожиданное нападение изменило его планы: из оборонительного оружия тележка превратилась в наступательное.
Скажем несколько слов о том, что за людей видел Жан Бык неподалеку от себя, чем они занимались и о чем говорили.
Они пытались опознать Жана Быка.
— Это он! — уверял один из них, с вытянутым бледным лицом.
— Кто он? — спросил другой с ярко выраженным провансальским выговором.
— Плотник!
— Ну и что? В Париже шесть тысяч плотников.
— Да это же Жан Бык!
— Ты так думаешь?
— Я в этом уверен.
— Хм!
— Никаких «хм»!
— Вообще-то есть очень простой способ проверить, так ли это.
— И не один способ! А какой имеешь в виду ты?
— Я говорю о самом простом, а потому наилучшем.
— Рассказывай, что надумал, только потише и побыстрее: негодяй может от нас ускользнуть.
— Вот что я предлагаю, — продолжал тот, в котором выговор выдавал провансальца. — Что ты, Овсюг, делаешь, когда хочешь узнать время?
— Брось раз и навсегда дурную привычку называть людей по именам.
— Уж не думаешь ли ты, что твое имя настолько популярно?
— Нет, впрочем, это сейчас не важно! Ты хотел знать, как я узнаю время?
— Да.
— Спрашиваю у дураков, которые носят часы.
— А чтобы узнать имя человека, достаточно…
— Спросить у него…
— Ну и тупица! Это единственный способ так никогда его и не узнать.
— Что же делать?
— Надо не спрашивать, а назвать его по имени.
— Не понимаю.
— Это потому что ты не Христофор Колумб, и пороха тебе не выдумать, дорогой друг. Ну, слушай внимательно. Я замечаю тебя в толпе, мне кажется, я тебя узнал, но сомневаюсь.
— И что тогда делать?
— Я подхожу к тебе с приветливым видом, вежливо снимаю шляпу и медовым голосом говорю: «Здравствуйте, дорогой господин Овсюг».
— Правильно. А я тебе не менее ласково отвечаю: «Вы ошибаетесь, уважаемый, меня зовут Счастливчик или Златоуст». Что ты на это скажешь?
— Ошибаешься, дружок, ты так не ответишь; не обижайся, ведь чтобы предвидеть такие неожиданности, надо иметь в голове мозги. Ты же, наоборот, выдашь себя, услышав свое имя, когда не хочешь быть узнанным. У тебя на лице будет написана растерянность, ты вздрогнешь — да, ты-то, Овсюг, обязательно вздрогнешь, ведь ты чертовски нервный. И заметь, сердечный мой будущий церковный староста, что присутствующий здесь великан так же впечатлителен, как колосс Родосский или другой колосс любого другого города. Достаточно к нему подойти и произнести со свойственной тебе учтивостью: «Здравствуйте, дорогой господин Жан Бык!»
— Да, — кивнул Овсюг, — только боюсь, что наш плотник не вложит в свой ответ столько же вежливости, сколько я мог бы привнести в свой вопрос.
— Скажем прямо: ты боишься, как бы он кулаком не съездил тебе по уху.
— Называй чувство, которое я испытываю, страхом или осторожностью, все равно. Однако…
— Ты колеблешься…
— Признаться, да.
Вот о чем говорили трое приятелей, когда четвертый полицейский, такой же высокий, как Овсюг, только в три раза толще, присоединился к ним.
— Можно втереться в вашу беседу, дорогие друзья?
— Жибасье! — в один голос воскликнули трое агентов.
— Тсс! — предупредил Жибасье. — На чем мы остановились?
— Вспоминали твое приключение на бульваре Инвалидов, — прошипел Карманьоль. — Мы говорили о человеке, который сдавил тебе горло так, что ты был в предвкушении блаженства, испытываемого, как уверяют, во время повешения.
— Ах, этот… — скрипнув зубами, процедил Жибасье. — Ну, попадись он мне!..
— Считай, что попался.
— То есть?
— Взгляни-ка! — продолжал Карманьоль, указывая Жибасье на того человека, о котором они спорили уже несколько минут. — Это не он?
— Он ли это? — взревел бывший каторжник, бросаясь к Жану Быку. — Клянусь святым Жибасье, вы сейчас увидите, он ли это.
Он выхватил из кармана пистолет.
Видя это, Карманьоль последовал за Жибасье, подав Овсюгу знак не отставать.
Овсюг махнул четвертому полицейскому, чтобы тот последовал их примеру.
Жан Бык только что приподнял тележку за оглобли и держал ее на вытянутых руках, когда Жибасье в сопровождении товарищей бросился к нему.
Каторжник направил оружие на плотника и открыл огонь.
Раздался выстрел, но пуля угодила в самую середину тележки, которая рухнула на Жибасье так, что его голова попала меж досок и застряла там, а сам каторжник осел на землю. Он был похож на преступника в ошейнике, только вместо дубовой доски у него на шее теперь болталась такая тяжелая повозка, что аэролит с бульвара Инвалидов показался бы ему тряпичным мячом.
Это зрелище напугало Овсюга, ошеломило Карманьоля и ужаснуло их третьего товарища.
Все трое бросились врассыпную, предоставив Жибасье его судьбе.
Но Жан Бык был не таким человеком, от которого можно было сбежать. Не беспокоясь о том из четверых противников, кто оказался пленником повозки, он перепрыгнул через оглобли и в несколько прыжков настиг одного из беглецов.
Им оказался Овсюг. Плотник схватил его за ноги и, как цепом, ударил Карманьоля.
Оба они потеряли сознание — один от удара, нанесенного им, другой от полученного удара, и Жан Бык бросил их в тележку, не заботясь о том, какое беспокойство он причинит Жибасье. Затем он, как и собирался, заделал тележкой брешь в баррикаде, а полковник Рапт бросился со своими людьми на это укрепление, не подозревая, что имеет дело с одним-единственным бунтовщиком.
Тем временем Жибасье бесновался под тележкой, словно Энкелад под горой Этной.
Это его и сгубило.
Жан Бык подбежал к тележке, чтобы выяснить, почему она раскачивается. Он увидел голову, высунувшуюся сквозь одну из дубовых стенок тележки.
Только теперь плотник узнал Жибасье.
— Ах, негодяй! Так это ты?! — вскричал он.
— Что значит «ты»? — отозвался каторжник.
— Воздыхатель Фифины!
— Клянусь вам, я не знаю, что вы имеете в виду! — воскликнул Жибасье.
— Сейчас объясню! — прорычал Жан Бык.
Позабыв о том, что происходит вокруг, он занес тяжелый кулак и с глухим звуком опустил его на голову Жибасье.
В то же мгновение Жана Быка тряхнуло и он оказался под брюхом лошади.
Это граф Рапт брал баррикаду приступом.
Задние ноги его лошади застряли между деревянными балками и булыжником, передние же попали между оглоблями тележки.
Жану Быку пришлось лишь немного поднатужиться, и он опрокинул лошадь, чувствовавшую себя неуверенно, так как почва уходила у нее из-под ног.
Он напрягся и выкрикнул:
— Стоять, полковник!
Плотник все делал на совесть: лошадь и всадник рухнули на мостовую, а точнее, на камни.
Жан Бык собирался прыгнуть на полковника Рапта и, по всей вероятности, обошелся бы с ним так же, как с Жибасье, но тут всадники, ненамного отстававшие от полковника, с саблями наголо появились всего в нескольких метрах от баррикады.
— Сюда, сюда, старина! — послышался охрипший голос, и Жану показалось, что он его узнает.
Плотник почувствовал, что кто-то тянет его за полу куртки.
Он вскочил и бросился на дорогу, не обратив внимания на то, кто пытался его предупредить, и оставив позади себя неподвижные тела Карманьоля и Овсюга, ставшие частью баррикады, которую брала приступом кавалерия полковника Рапта.
Не вспомнил он и о Жибасье, застрявшем в тележке.
Он смутно понимал, что должен сам позаботиться о собственном спасении.
Инстинкт самосохранения повелевал ему выйти на мостовую.
Там он снова услышал тот же хриплый голос:
— Ближе к домам, ближе, иначе вы мертвец!
Он обернулся и узнал скомороха Фафиу.
Хороший совет, даже если его подал враг, остается хорошим советом. Однако Жан Бык всегда руководствовался первым побуждением и не мог признать справедливость этой максимы. Он видел в Фафиу лишь бывшего дружка мадемуазель Фифины, заставившего его пережить мучительные минуты ревности.
Он пошел прямо на несчастного шута, скрежеща зубами, сжимая кулаки и бросая на него угрожающие взгляды.
— A-а, это ты, проклятый паяц?! И ты еще смеешь мне указывать: «Сюда, старина!»? — проревел плотник.
— Да, именно так, господин Бартелеми, — пролепетал Фафиу. — Я не хотел, чтобы с вами случилось несчастье.
— А почему это ты не хотел, чтобы со мной случилось несчастье?
— Потому что вы хороший человек!
— Значит, когда ты сказал: «Сюда, старина!», ты не собирался меня дразнить? — спросил Жан Бык.
— Вас? Дразнить? — задрожал шут. — Да нет же, я просто хотел вас предупредить. Вон, смотрите, сейчас солдаты будут стрелять! Скорее бежим вот сюда. У меня здесь живет одна знакомая, мы можем переждать у нее.
— Ладно, ладно! — проворчал Жан Бык. — Не нужны мне ни твои советы, ни твое покровительство.
— Да пригнитесь хотя бы, пригнитесь! — крикнул Фафиу, пытаясь притянуть великана к себе.
Но в эту самую минуту плотника окутало облако дыма, раздался оглушительный грохот, засвистели пули, и Фафиу упал к его ногам.
— Тысяча чертей! — выругался Жан Бык, грозя солдатам кулаком. — Так здесь убивают?
— На помощь, господин Бартелеми! На помощь! — пролепетал шут слабеющим голосом.
Этот призыв тронул славного плотника до глубины души. Он наклонился, подхватил Фафиу поперек туловища и открыл ногой дверь, на которую ему указывал шут и которую на всякий случай прикрыли во время их спора.
Он исчез в подъезде в то самое время, как г-н Рапт поднял свою лошадь, прыгнул в седло и закричал: