— Значит, жизнь честного человека, запятнанного по моей вине, будет разбита? — прошептала бедная княгиня. — И подает мне этот совет священник! О Боже! Направь меня! Просвети мою душу, темную, будто тюремная камера!
— Да будет так! — заикаясь, проговорил аббат.
— Господин аббат, — решительно произнесла г-жа де Ламот-Удан, — поклянитесь перед Богом, что такое искупление необходимо.
— Всякая клятва кощунственна, сестра, — строго возразил священник.
— Тогда, господин аббат, приведите мне доводы в пользу вашего совета. Дайте хотя бы один! Я готова повиноваться, но хочу понять…
— Все это по слабости ума и из гордыни, сестра. Праведнику не нужно доказывать, он и так все чувствует.
— Это оттого, что я не чувствую, господин аббат, а потому покорно молю меня просветить.
— Повторяю, что это ваша гордыня, ваш разум восстают против совести. Зато ваша совесть вопиет, так что мне даже нет нужды повторять: «Все зло, которое ты совершила, ты же должна и исправить». Вот высший приказ, вот Божья воля. Однако что значит крик совести для извращенного ума? Предположим, что вы явитесь на Божий суд, запятнанная этим преступлением, хотя могли бы прийти чистой! Вы полагаете, Господь в своей строгости и справедливости не вызовет посланца, который скажет оскорбленному мужу: «Человек! Женщина, что была твоей перед Богом, предала тебя среди людей».
— Смилуйтесь, господин аббат! — вскричала, потерявшись, несчастная женщина.
— «Человек! — пронзительным голосом продолжал аббат. — Эта женщина получила от меня совет попросить у тебя прощения за свое прегрешение, но она оказалась преступницей и явилась преклонить колени на ступени моего трона, неся с собою скверну».
— Смилуйтесь, смилуйтесь! — повторила княгиня.
— «Нет, никакой милости! — скажет Господь. — Человек! Будь безжалостен к этой недостойной и прокляни ее имя на земле, как я накажу ее душу на небесах!» Вот какое страшное наказание готовит вам Господь — как на небесах, так и на этом свете. Повторяю: Господь не допустит, чтобы данный вам муж не остался в неведении относительно вашего преступления и своего позора.
— Довольно, господин аббат! — властно вскричала княгиня.
К ней на время вернулись силы, она внезапно приподнялась, и, указав пальцем на дверь, спокойно прибавила:
— Я никому не позволю уведомлять моего мужа! Ступайте и известите господина маршала, что я его жду.
Аббат побледнел под высокомерным взглядом княгини.
— Сударыня! — промямлил он. — Я слышу в вашем тоне горечь, причину которой не могу понять.
— Я говорю с вами, господин аббат, — гордо отвечала княгиня, — как с человеком, чьи коварные замыслы я, не понимая, лишь смутно подозреваю. Соблаговолите, пожалуйста, выйти и попросить господина маршала зайти ко мне.
Она отвернулась и уронила голову на подушки.
Аббат, бросив на несчастную полный ярости и злобы взгляд вышел.
Однако происшедшая сцена оказалась не по силам бедной княгине. Долгая и страшная борьба с аббатом подорвала ее последние силы. Когда маршал вошел к ней в спальню, он глухо простонал, увидев ее поверженной: ему почудилось, что она с минуты на минуту отдаст Богу душу.
Маршал подозвал камеристку, та подбежала к кровати своей хозяйки и, растерев княгине виски, постепенно привела ее в чувство.
Едва умирающая открыла глаза, она с ужасом повернула голову в сторону двери.
— Что, дорогая? — ласково спросил маршал.
— Он ушел? — дрожащим голосом спросила княгиня.
— Кто, госпожа? — спросила верная Грушка, глаза которой были полны слез.
— Священник! — пояснила г-жа де Ламот-Удан, и на ее лице отразился ужас, будто в комнату вошел целый легион дьяволов под предводительством аббата Букмона.
— Да, — сказал маршал и нахмурился при мысли, что именно аббат поверг его супругу в отчаяние.
— Ах! — с облегчением выдохнула княгиня, словно с ее груди свалился камень.
Она повернулась к камеристке и приказала:
— Ступай, Грушка, мне нужно поговорить с маршалом.
Девушка удалилась, оставив княгиню наедине с супругом.
XXIТО DIE — ТО SLEEP[66]
— Подойдите ближе, господин маршал, — едва слышно прошептала княгиня, и г-н де Ламот-Удан едва разобрал ее слова. — Громко говорить я не могу, а мне многое нужно вам сказать.
Маршал подвинул кресло и сел у княгини в изголовье.
— В вашем состоянии говорить трудно. Молчите! Дайте мне свою руку и усните.
— Нет, господин маршал, — возразила княгиня. — Мне остается заснуть вечным сном, но перед смертью я хочу сделать вам одно признание.
— Нет, — ответил маршал. — Нет, Рина, вы не умрете. Вы еще не успели сделать на земле всего, что вам предназначено, дорогая, а мы должны уходить из жизни только после того, как все исполнено. Ведь Пчелке еще нужны ваши заботы.
— Пчелка! — дрожа, прошептала умирающая.
— Да, — продолжал г-н де Ламот-Удан. — Ведь именно благодаря вам ей стало лучше. Благодаря вашим прекрасным советам жизнь нашей дорогой девочки почти в полной безопасности. Не бросите же вы свое дело на полпути, дорогая Рина. А уж если потом Господь и призовет вас к себе, вы уйдете не одна: думаю, он будет ко мне милостив и призовет меня вместе с вами.
— Господин маршал! — прошептала княгиня, до слез тронутая добротой мужа. — Я недостойна вашей любви, вот почему умоляю выслушать меня.
— Нет, Рина, я не стану вас слушать. Усни с миром, девочка моя, и да благословит Господь твой сон!
Слезы хлынули из глаз княгини сплошным потоком, и маршал почувствовал их даже на своей руке, которой сжимал хрупкую ручку жены.
— Ты плачешь, моя Рина! — взволнованно сказал он. — Может быть, я в состоянии облегчить твои страдания?
— Да, — кивнула умирающая, — я очень страдаю, мне невыносимо больно.
— Говори, дорогая.
— Прежде всего, господин маршал, — произнесла княгиня, высвободив свою руку и достав с груди небольшой золотой ключик на цепочке, — возьмите этот ключ и отоприте мой шифоньер.
Маршал взял ключ, встал и сделал, как она говорила.
— Выдвиньте второй ящик, — продолжала г-жа де Ламот-Удан.
— Готово, — отозвался маршал.
— Там должна лежать пачка писем, перевязанных черной лентой, так?
— Вот она, — сказал маршал, приподнимая письма и показывая их княгине.
— Возьмите их и сядьте со мной рядом.
Маршал исполнил приказание.
— В этих письмах моя исповедь, — продолжала несчастная женщина.
Маршал протянул было пачку жене, но та оттолкнула ее со словами:
— Прочтите их, потому что я не в силах пересказать вам содержание.
— Что в этих письмах? — смущенно переспросил маршал.
— Признание во всех моих грехах и доказательства их, господин маршал.
— Раз так, — с волнением проговорил маршал, — позвольте мне отложить чтение до другого дня. Вы сейчас слишком слабы, чтобы заниматься своими грехами. Я дождусь вашего выздоровления.
Он распахнул редингот и положил письма в карман.
— Я умираю, господин маршал, — пронзительно вскрикнула княгиня, — и не хочу предстать перед Господом, имея на совести столь тяжкий грех.
— Если Бог призовет вас к себе, Рина, — грустно прошептал маршал, — пусть он простит вам на небесах так же, как я прощаю на земле, все прегрешения, какие вы могли совершить.
— Это больше чем прегрешения, господин маршал, — угасающим голосом продолжала княгиня, — это преступления, и я не хочу покинуть это мир, не признавшись в них вам. Я опорочила вашу честь, господин маршал.
— Довольно, Рина! — дрожа, выкрикнул маршал. — Хватит, хватит! — прибавил он мягче. — Повторяю вам, что не хочу ничего слышать. Я вас прощаю, благословляю и призываю на вашу голову милосердие Божье.
Слезы благодарности снова брызнули из глаз княгини. Повернув к маршалу голову, глядя на него с невыразимой нежностью и восхищением, она попросила:
— Дайте мне руку!
Маршал протянул ей обе руки. Княгиня схватилась за одну из них, поднесла к губам, горячо поцеловала и воскликнула в страстном порыве:
— Господь призывает меня к себе… Я буду о вас молиться!
Уронив голову в подушки, она закрыла глаза и без всякого перехода уснула навсегда с величественностью ясного, прекрасного летнего дня, угасающего в сумерках.
— Рина, Рина! Бедная моя, любимая моя! — закричал маршал, находившийся во власти самых противоречивых чувств после описанной нами сцены. — Открой глаза, посмотри на меня, ответь мне! Я тебя простил, я прощаю тебя, бедняжечка! Слышишь меня? Я все тебе прощаю!
Он привык к тому, что его жена почти всю свою жизнь молчала, и теперь, глядя в ее безмятежное лицо, не заметил ничего, что свидетельствовало бы о ее смерти. Он привлек к себе жену и поцеловал в лоб. Но лоб был холоден как мрамор; приблизив свои губы к застывшим губам жены и не ощутив ее дыхания, маршал наконец понял, что произошло с его несчастной супругой. Он осторожно опустил ее голову на подушку, воздел над нею руки и произнес:
— Что бы ты ни совершила, я прощаю тебя в эту высшую минуту, несчастное и слабое создание! Какой бы грех, какое бы преступление ты ни совершила, я призываю на твою голову благословение Божье.
В это мгновение послышался детский голосок:
— Мама, мама! Я хочу тебя видеть!
Это была Пчелка. Она с нетерпением ожидала в будуаре, когда закончится разговор княгини с мужем.
Две сестры торопливо вошли в спальню: Регина сопровождала Пчелку.
— Не входите, не входите, девочки! — рыдающим голосом остановил их маршал.
— Я хочу видеть маму, — заплакала Пчелка и побежала к кровати княгини.
Однако маршал преградил ей путь. Он обхватил ее за плечи и подвел к княжне Регине.
— Ради Бога, уведите ее, дитя мое! — взмолился он.
— Как она? — спросила Регина.
— Ей лучше, она уснула, — солгал маршал, но голос выдал его. — Уведите Пчелку.
— Мама умерла! — простонала девочка.
Княжна Регина, обнимая Пчелку, бросилась к кровати.