Повторив приказ продолжать движение и видя, что он не исполняется, несколько офицеров с возмущением удалились; однако другие офицеры остались, но не для того, чтобы утихомирить солдат, поддавшихся общему возбуждению: командиры кричали вместе с подчиненными, а некоторые из них даже громче остальных.
То была серьезная демонстрация: речь шла уже не о толпе, не о сброде из предместий, не о шайке мастеровых — это конституционные воинские отряды, это политическая сила, это буржуазия, объединившись со всем французским народом, выражала протест устами двадцати тысяч вооруженных солдат.
Министры в это время обедали у австрийского посла г-на Аппоньи. Предупрежденные полицией, они поднялись из-за стола, приказали подавать свои экипажи и отправились совещаться в министерство внутренних дел. Оттуда они в полном составе прибыли в Тюильри.
Из окон своего кабинета король мог бы при желании видеть происходящее и оценить серьезность положения, но его величество обедал в салоне Дианы, куда до августейших сотрапезников не доходило ни звука.
Король Луи Филипп тоже, кажется, завтракал, когда в 1848 году ему объявили, что караульные помещения на площади Людовика XV захвачены…
Министры в зале Совета ожидали приказаний короля, которого лакей пошел предупредить об их прибытии во дворец.
Карл X кивнул, однако остался сидеть за столом.
Обеспокоенная герцогиня Ангулемская спрашивала взглядом дофина и свекра: дофин, занятый зубочисткой, ничего не видел и не слышал; Карл X ответил улыбкой, которая означала: не стоит беспокоиться.
И обед продолжался.
К восьми часам все вышли из столовой и разошлись по своим апартаментам.
Король, как настоящий рыцарь, проводил герцогиню Орлеанскую до ее кресла, а затем направился в зал Совета.
По дороге ему встретилась герцогиня Ангулемская.
— Что случилось, государь? — спросила она.
— Ничего, как мне кажется, — отозвался Карл X.
— Говорят, министры ожидают короля в зале Совета.
— Во время обеда мне уже докладывали, что они во дворце.
— В Париже беспорядки?
— Не думаю.
— Да простит король мое беспокойство!.. Могу ли я полюбопытствовать, как обстоят дела?
— Пришлите ко мне дофина.
— Пусть король извинит, что я настаиваю, я бы предпочла прийти сама…
— Хорошо, приходите через несколько минут.
— Король слишком добр ко мне!
Герцогиня поклонилась, потом подошла к г-ну де Дама́ и отвела его к окну.
Герцог Шартрский и ее высочество герцогиня Беррийская беседовали с беззаботностью, свойственной молодости: герцогу Шартрскому было шестнадцать лет, герцогине Беррийской исполнилось двадцать пять. Герцог Бордоский, пятилетний малыш, играл у ног матери.
Герцог Орлеанский стоял, опершись на камин, и казался беззаботным, хотя на самом деле прислушивался к малейшему шуму. Порой он проводил платком по лицу: только этим он и выдавал снедавшее его беспокойство.
Тем временем король Карл X вошел в зал Совета.
Министры ожидали его стоя и находились в большом возбуждении, что проявлялось у каждого из них в зависимости от темперамента: г-н де Виллель был желтого цвета, словно в жилах его вместо крови текла желчь; г-н де Пейроне раскраснелся так, будто он вот-вот получит апоплексический удар; г-н де Корбьер был пепельного цвета.
— Государь!.. — начал г-н де Виллель.
— Сударь, — перебил его король, давая понять министру, что тот нарушил этикет, посмев заговорить первым, — вы не дали мне времени расспросить вас о вашем здоровье, а также о здоровье госпожи де Виллель.
— Вы правы, государь. А все потому, что для меня интересы вашего величества гораздо важнее здоровья вашего покорного слуги.
— Так вы пришли поговорить о моих интересах, господин де Виллель?
— Разумеется, государь.
— Я вас слушаю.
— Вашему величеству известно, что происходит? — спросил председатель Совета.
— Так, значит, что-то происходит? — отозвался король.
— Недавно ваше величество приглашали нас послушать приветственные крики парижан!
— Верно!
— Не угодно ли королю послушать теперь их угрозы?
— Куда я должен для этого отправиться?
— О, недалеко: достаточно отворить это окно. Король позволит?..
— Открывайте!
Господин де Виллель повернул задвижку, и окно распахнулось.
Вместе с вечерним ветром, от которого затрепетали огни свечей, в кабинет вихрем ворвался гул толпы. Слышались и крики радости, и угрозы — одним словом, тот шум, что поднимается над встревоженным городом, когда нельзя понять намерений его жителей и возбуждение их тем более пугает, что понимаешь: впереди — неизвестность.
Среди общего гула раздавались громовые крики: «Долой Виллеля!», «Долой Пейроне!», «Долой иезуитов!»
— А-а! — с улыбкой обронил король. — Это мне знакомо. Вы не присутствовали сегодня утром на смотре, господа?
— Я там был, государь, — отвечал г-н де Пейроне.
— Верно! Я, кажется, видел вас верхом среди офицеров штаба.
Господин де Пейроне поклонился.
— Что ж, это продолжение того, что было на Марсовом поле, — заметил король.
— Надобно подавить эту наглую выходку, государь! — вскричал г-н де Виллель.
— Как вы сказали, сударь? — холодно переспросил король.
— Я сказал, государь, — продолжал министр финансов, подхлестнутый чувством долга, — что, по моему мнению, оскорбления, брошенные министру, падают на короля. И мы пришли узнать волю его величества относительно происходящего.
— Господа! — проговорил в ответ король. — Не надо преувеличивать! Не думаю, что мне грозит какая-либо опасность со стороны моего народа. Я уверен, что мне довольно будет показаться — и все эти разнообразные крики сольются в один: «Да здравствует король!»
— Ах, государь! — послышался позади Карла X женский голос. — Надеюсь, что король не допустит неосторожность и не станет выходить!
— A-а, это вы, госпожа дофина!
— Разве король сам не позволил мне прийти?
— Верно… Так что вы, господа, предлагаете мне предпринять относительно происходящего, как только что выразился господин министр финансов?
— Государь! Вы знаете, что слышатся крики «Долой священников!»? — вставила свое слово герцогиня Ангулемская.
— В самом деле?.. Я слышал, как кричат: «Долой иезуитов!»
— Ну и что, государь? — не поняла дофина.
— Это не совсем одно и то же, дочь моя… Спросите лучше у его высокопреосвященства архиепископа. Господин де Фрейсину, будьте с нами откровенны! Крики «Долой иезуитов!» адресованы духовенству? Как вы полагаете?
— Я бы сделал различие, государь, — отвечал архиепископ, человек спокойный и прямой.
— А для меня, — поджав тонкие губы, возразила дофина, — различий не существует!
— Ну, господа, занимайте свои места, и пусть каждый выскажет по данному поводу свои соображения, — предложил, садясь, король.
Министры сели, и обсуждение началось.
XXГОСПОДИН ДЕ ВАЛЬСИНЬИ
Пока обсуждение (подробности и результаты его мы узнаем позднее) разворачивалось вокруг стола, покрытого зеленым сукном, за котором столько раз решались судьбы Европы; пока г-н де Маранд, рядовой вольтижёр 2-го легиона, возвращается к себе, за весь день не проронив ни слова одобрения или осуждения, по которому можно было бы судить о его политических пристрастиях, потом стягивает с себя мундир с торопливостью, свидетельствующей о его неприязни ко всему военному, и, как если бы его заботил лишь большой бал, что он собирается дать в этот вечер, сам руководит всеми приготовлениями к вечеру, — наши молодые герои, не видевшие Сальватора с тех пор, как он дал им последние указания перед смотром, поспешили, как и г-н де Маранд, сбросить форму; они собрались у Жюстена, как у общего источника, чтобы узнать, как им лучше себя держать в непредсказуемых грядущих обстоятельствах.
Жюстен и сам ждал Сальватора.
Молодой человек пришел к девяти часам; он тоже успел переодеться и снова превратился в комиссионера. Судя по испарине, выступившей у него на лбу, а также по высоко вздымавшейся груди, после возвращения со смотра он не терял времени даром.
— Ну что? — хором спросили четверо молодых людей, едва завидев Сальватора.
— Министры заседают, — отвечал тот.
— По какому поводу?
— Обсуждают, как наказать славную национальную гвардию, которая плохо вела себя.
— А когда станут известны результаты заседания?
— Как только будет какой-нибудь результат.
— Так вы можете пройти в Тюильри?
— Я могу пройти повсюду.
— Дьявольщина! — вскричал Жан Робер. — Как жаль, что я не могу ждать: мне надо быть на балу.
— И мне тоже, — сказал Петрус.
— У госпожи де Маранд? — спросил Сальватор.
— Да! — с удивлением отвечали оба приятеля. — Как вы узнали?
— Я знаю все.
— Однако завтра на рассвете вы сообщите нам новости, не правда ли?
— Зачем же? Вы все узнаете сегодня вечером.
— Мы же с Петрусом уходим к госпоже де Маранд…
— Вот у нее вы обо всем и услышите.
— Кто же нам передаст…
— Я.
— Как?! Вы будете у госпожи де Маранд?
Сальватор лукаво улыбнулся.
— Не у госпожи, а у господина де Маранда.
С той же особенной улыбкой на устах он продолжал:
— Это мой банкир.
— Ах, черт побери! — огорчился Людовик. — Я в отчаянии: и зачем только я отказался от твоего приглашения, Жан Робер!
— А теперь уже поздно! — воскликнул тот и вытащил часы. — Половина десятого! Невозможно…
— Вы хотите пойти на бал к госпоже де Маранд? — спросил Сальватор.
— Да, — кивнул Людовик. — Я бы не хотел в эту ночь расставаться со своими друзьями… Разве не должно что-то произойти с минуты на минуту?
— По-видимому, ничего не произойдет, — возразил Сальватор. — Но это не причина, чтобы вам расставаться с друзьями.
— Ничего не поделаешь, ведь у меня нет приглашения.
Лицо Сальватора осветила свойственная ему загадочная улыбка.
— Попросите нашего поэта представить вас, — посоветовал он.