— Скверные времена, — пробормотал он. — Гнусные времена!
— Пришлось набраться терпения… И я не решаюсь продолжать расследование по делу господина Сарранти потому, что, если я призову правосудие в замок и парк Вири, Вальженез решит, что кто-то хочет у него отнять его жертву, и будет слепо мстить Жюстену.
— А можно как-нибудь проникнуть в этот парк?
— Конечно, раз это сделал я.
— Вы хотите сказать, что, если туда пробрались вы, это под силу кому-то еще?
— Жюстен навещает там иногда свою невесту.
— И их отношения остаются чисты?
— Они оба верят в Бога и не способны даже на дурную мысль.
— Допустим, что так. Почему же Жюстен не похитит девушку?
— И куда он ее увезет?
— За пределы Франции.
Сальватор улыбнулся.
— Вы думаете, Жюстен так же богат, как господин де Вальженез, а Жюстен — бедный школьный учитель, он зарабатывает едва ли пять франков в день и на эти деньги содержит мать и сестру.
— Неужели у него нет друзей?
— У него есть два друга, готовые отдать за него жизнь.
— Кто же они?
— Господин Мюллер и я.
— И что?
— Старик Мюллер — учитель музыки, я — простой комиссионер.
— Разве как глава венты вы не располагаете значительными суммами?
— У меня в распоряжении более миллиона.
— Так что же?
— Это не мои деньги, генерал, и, даже если на моих глазах будет умирать от голода любимое существо, я не истрачу из этого миллиона ни одного денье.
Генерал протянул Сальватору руку.
— Это так! — сказал он, а потом прибавил: — Предлагаю сто тысяч франков в распоряжение вашего друга; этого довольно?
— Это вдвое больше, чем нужно, генерал, но…
— Но что?
— Меня смущает вот что: когда-нибудь родители девушки объявятся.
— И?..
— Если они знатны, богаты, могущественны, не упрекнут ли они Жюстена?
— Человека, подобравшего их дочь, после того как они ее бросили? Воспитавшего ее как родную сестру? Спасшего ее от бесчестья?.. Полноте!
— Значит, если бы вы были отцом, генерал, и в ваше отсутствие вашей дочери угрожали опасности, которые сейчас переживает невеста Жюстена, вы простили бы человека, который, будучи вам далеко не ровней, разделил судьбу вашей дочери?
— Я не только бы обнял бы его как супруга своей дочери, но и благословил бы его как ее спасителя.
— В таком случае все прекрасно, генерал. Если у меня и оставалось сомнение, вы его совершенно рассеяли… Через неделю Жюстен и его невеста уедут из Франции и мы сможем без помех осмотреть замок и парк Вири.
Господин Лебастар де Премон сделал несколько шагов по направлению к опушке, чтобы встать поближе к свету.
Сальватор последовал за ним.
Выйдя на такое место, которое показалось ему подходящим, генерал вынул из кармана небольшую записную книжку, написал карандашом несколько слов, вырвал листок и протянул его Сальватору со словами:
— Возьмите, сударь.
— Что это? — поинтересовался тот.
— То, что я вам и обещал: чек на сто тысяч франков в банке господина де Маранда.
— Я же вам сказал, что пятидесяти тысяч хватило бы с избытком, генерал.
— Об остальной сумме вы дадите мне отчет, сударь. В таком важном деле, как наше с вами, нельзя допустить, чтобы нас остановила какая-нибудь безделица.
Сальватор поклонился.
Генерал с минуту вглядывался в него, потом протянул руку.
— Вашу руку, сударь!
Сальватор схватил руку графа де Премона и крепко ее пожал.
— Я знаком с вами всего час, господин Сальватор, — в волнении произнес генерал, — и не знаю, кто вы такой. Но я многое повидал на своем веку, изучил лица всех типов, всех цветов кожи и полагаю, что разбираюсь в людях. Смею вас уверить, господин Сальватор, что вы представляетесь мне самым приятным человеком из всех, кого я когда-либо встречал.
Кажется, мы уже говорили, что красивый и честный молодой человек неизменно производил сильное впечатление на окружающих. Он с первого взгляда располагал к себе людей и умел покорить их; от него исходило непобедимое обаяние, и если бы совесть вздумала предстать в человеческом воплощении, она не могла бы избрать более привлекательный и выразительный облик.
Два только что подружившихся человека еще раз пожали друг другу руки и, направившись в кленовую аллею, вскоре спустились в подземелье, через которое часом раньше ушли девятнадцать заговорщиков.
XXXIIIУТРО КОМИССИОНЕРА
Через два дня в семь часов утра Сальватор стучался в дверь к Петрусу.
Молодой художник еще спал, убаюканный сладостными снами, что витают над влюбленными. Он спрыгнул с кровати, отпер дверь и встретил Сальватора с распростертыми объятиями, но еще полусмеженными веками.
— Что нового? — улыбнулся Петрус. — Вы мне принесли какие-нибудь новости или опять пришли оказать услугу?
— Наоборот, дорогой Петрус, — возразил Сальватор, — я пришел просить вашей помощи.
— Говорите, мой друг, — протянув ему руку, сказал Петрус. — Но я хочу, чтобы эта услуга была серьезной. Вы же знаете, я только и жду случая прыгнуть ради вас в огонь.
— Я никогда в этом не сомневался, Петрус… Дело вот в чем. У меня был паспорт; я отдал его около месяца назад Доминику, который отправлялся в Италию и боялся, что его арестуют, если он будет путешествовать под своим именем. Сегодня ради одного большого дела, о котором я вам как-нибудь расскажу, уезжает Жюстен…
— Уезжает?
— Сегодня или завтра ночью.
— Надеюсь, с ним ничего не случилось? — спросил Петрус.
— Нет, напротив. Но он должен исчезнуть, чтобы никто об этом не знал, а для этого ему, как и Доминику, необходимо уехать под чужим именем. Он всего на два года старше вас, приметы схожи… Вы можете дать свой паспорт Жюстену?
— Я в отчаянии, дорогой Сальватор, — отвечал Петрус. — Вы же знаете, по какой приятной причине я сижу в Париже уже полгода. У меня есть только старый паспорт для поездки в Рим, уже год как просроченный.
— Дьявольщина! — воскликнул Сальватор. — Вот досада! Жюстен не может пойти за паспортом в полицию: это привлекло бы к нему внимание… Пойду к Жану Роберу… Хотя ростом он на целую голову выше Жюстена!
— Погодите-ка…
— Вы возвращаете меня к жизни.
— Жюстен отправляется в какую-то определенную страну?
— Нет, ему важно уехать из Франции.
— Тогда я смогу ему помочь.
— Каким образом?
— Я дам ему паспорт Людовика.
— Паспорт Людовика? Как же он оказался у вас?
— Да очень просто. Он ездил в Голландию и вернулся третьего дня. Он брал у меня небольшой чемодан и оставил в нем паспорт.
— А что если Людовику понадобится вернуться в Голландию?
— Это маловероятно, но в таком случае он скажет, что потерял паспорт, и закажет другой.
— Хорошо.
Петрус подошел к шкафу и достал бумагу.
— Вот вам паспорт, — сказал он. — Счастливого путешествия нашему другу Жюстену!
— Благодарю от его имени.
Молодые люди пожали друг другу руки и расстались.
Пройдя Восточную улицу, Сальватор зашагал по аллее Обсерватории, потом по улице Анфер со стороны заставы и, подойдя к Приюту подкидышей, поискал глазами дом каретника.
Хозяин стоял на пороге; Сальватор хлопнул его по плечу.
Каретник обернулся, узнал молодого человека и приветствовал его дружески и вместе с тем почтительно.
— Мне нужно с вами поговорить, метр, — сказал Сальватор.
— Со мной?
— Да.
— Всегда к вашим услугам, господин Сальватор! Не угодно ли войти?
Сальватор кивнул, и они вошли в дом.
Пройдя мастерскую, Сальватор вошел во двор и в глубине его, под огромным навесом обнаружил нечто вроде дорожной коляски; очевидно, он о ней знал, потому что подошел прямо к ней.
— Вот что мне нужно, — сказал он.
— Отличная коляска, господин Сальватор! Превосходная коляска! И отдам я ее недорого, по случаю.
— А надежная она?
— Господин Сальватор, я за нее ручаюсь. Можете объехать на ней вокруг света и привезти сюда: я заберу ее у вас с разницей в двести франков.
Не слушая восторженных слов, которыми, как всякий торговец, расхваливающий свой товар, каретник осыпал коляску, Сальватор взял ее за дышло с той же легкостью, словно это была детская колясочка, вывез во двор и стал тщательно осматривать с видом знатока.
Она показалась Сальватору подходящей, если не считать некоторых мелких недостатков, на которые он указал каретнику, и тот обещал, что к вечеру все исправит. Славный каретник сказал правду: коляска была хороша и, что особенно важно, очень надежна.
Сальватор тут же сторговался с каретником на шестистах франках и условился с ним, что вечером к половине седьмого коляска, запряженная парой отличных почтовых лошадей, будет стоять на Внешнем бульваре между заставами Крульбарб и Италии.
Что до денег, то Сальватор, желавший расплатиться лишь после того, как все его распоряжения будут выполнены, и к тому же занятый на следующий день, назначил каретнику встречу на послезавтра утром, и каретник, зная его за надежного партнера, как говорится на языке деловых людей, счел вполне приемлемым предоставить ему кредит на сорок восемь часов.
Сальватор покинул каретника, пошел вниз по улице Анфер, свернул на улицу Бурб (сегодня она носит название улицы Пор-Рояль) и подошел к низкой двери напротив приюта Материнства.
Здесь жили плотник Жан Бык и мадемуазель Фифина, его любовница и повелительница.
Сальватору не пришлось спрашивать у привратника, дома ли плотник: едва он ступил на лестницу, как услышал рев, свидетельствовавший о том, что человек, назвавший Бартелеми Лелона Жаном Быком, воистину выбрал прозвище по заслугам.
Крики мадемуазель Фифины, врезавшиеся пронзительными нотами в его речитатив, доказывали, что Жан Бык исполняет не соло, а номер на два голоса. Мелодия шумными волнами рвалась через дверь наружу и катилась по лестнице, долетая до слуха Сальватора и словно направляя его шаги.
Когда Сальватор дошел до пятого этажа, его буквально захлестнула эта мелодия. Он вошел без стука, так как дверь была полуоткрыта предусмотрительной мадемуазель Фифиной, непременно оставлявшей пути к отступлению перед бушующим великаном.