Ступив за порог, Сальватор увидел, что противники стоят друг против друга: мадемуазель Фифина, с рассыпавшимися волосами и бледная как смерть, грозила Жану Быку кулаком, а тот, багровый как пион, рвал на себе волосы.
— У, проклятый! — выла мадемуазель Фифина. — Ах ты дурак! Ах, недотепа! — Ты, значит, думал, что девочка от тебя?
— Фифина! — возопил Жан Бык. — Предупреждаю: дождешься, что я тебя прикончу!
— Нет, она не от тебя, а от него.
— Фифина! Я окуну вас вместе в известь и растопчу в порошок!
— Ты?! — угрожающе ревела Фифина. — Ты?! Ты?! Ты?!
И с каждым «ты» она все ближе подбиралась к Жану Быку, а тот постепенно отступал.
— Это ты-то? — закончила она, вцепившись ему в бороду и тряся его так, как ребенок трясет яблоню, чтобы с нее посыпались плоды. — Попробуй только меня тронуть, трус! Тронь-ка, ну, ничтожество! Лежебока!
Жан Бык занес было руку… Он мог бы одним ударом свалить быка, а уж снести мадемуазель Фифине голову ему и вовсе ничего не стоило. Однако рука его застыла в воздухе.
— В чем дело? — резко спросил Сальватор.
При звуке его голоса Жан Бык побледнел, а Фифина стала пунцовой; она выпустила плотника и обернулась к Сальватору.
— В чем дело? — переспросила она. — Вовремя вы пришли! Помогите мне, господин Сальватор!.. В чем дело? Это чудовище чуть меня не убило, как это бывает с ним обычно.
Жан Бык уже поверил было, что он в самом деле побил мадемуазель Фифину.
— Меня можно извинить, господин Сальватор, посудите сами: она меня изводит!
— Ничего! Пострадаешь в этой жизни, зато на том свете будет легче!
— Господин Сальватор! — закричал Жан Бык, и в его голосе зазвенели слезы. — Она же говорит, что моя девочка, моя любимая доченька, похожая на меня как две капли воды, не от меня!
— Раз девочка на тебя похожа, почему ты веришь мадемуазель Фифине?
— Да не верю я, в этом-то ее счастье, не то давно бы взял девчонку за ноги и разбил бы ей голову об стену!
— Только попробуй, злодей! Попробуй! То-то будет радости, когда ты взойдешь на эшафот!
— Слышите, господин Сальватор?.. Она говорит, что для нее моя смерть — радость!
— Ну еще бы!
— Пусть так, пусть я поднимусь на эшафот, — взвыл Бартелеми Лелон. — Но сначала прикончу господина Фафиу. Подумать только, господин Сальватор, угораздило же ее выбрать себе такого мужчину: тронь — рассыплется! Стыдно и бить этого мозгляка: придется его прирезать!
— Слышите? Это же убийца!
Сальватор все слышал; не стоит и говорить, что он относился к угрозам Жана Быка так, как они того заслуживали.
— Почему всякий раз, как я к вам захожу, вы деретесь или ссоритесь? — спросил Сальватор. — Вы плохо кончите, мадемуазель Фифина, это я вам говорю. Однажды с вами случится несчастье, не знаю какое, но оно обрушится на вас как удар грома, вы даже покаяться не успеете!
— Ну уж, во всяком случае, не от этого ничтожества! — взвыла мадемуазель Фифина, скрипнув зубами от злости и поднеся к носу Бартелеми кулак.
— Почему не от него? — поинтересовался Сальватор.
— Я решила его бросить, — заявила мадемуазель Фифина.
Жан Бык подпрыгнул, словно коснувшись вольтова столба.
— Ты меня бросишь? — вскричал он. — Бросишь после того, что я от тебя терпел, тысяча чертей?! Никуда ты от меня не денешься, будь уверена, или я тебя найду хоть на краю света и задушу собственными руками!
— Слышите, слышите, господин Сальватор? Если я подам на него в суд, надеюсь, вы выступите свидетелем.
— Замолчите, Бартелеми, — ласково проговорил Сальватор. — Хоть Фифина так и говорит, в глубине души она вас любит.
Строго взглянув на молодую женщину, словно змеелов на гадюку, он прибавил:
— Должна вас любить, во всяком случае. Что бы она ни говорила, вы все-таки отец ее ребенка.
Женщина съежилась под взглядом, которому Сальватор позаботился придать угрожающее выражение, и ласково-невинным голоском проговорила:
— Конечно, я его люблю, хотя он бьет меня смертным боем… Как я, по-вашему, господин Сальватор, могу быть ласковой с мужчиной, который все время грозит да бранится?
Жана Быка тронул этот крутой поворот в поведении возлюбленной.
— Права ты, Фифина, — со слезами на глазах признал он, — я скотина, дикарь, турок! Но это выше моих сил, Фифина, ничего не могу с собой поделать!.. Когда ты говоришь мне об этом разбойнике Фафиу, когда грозишь отнять мою девочку и бросить меня, я теряю голову и помню только одно: что удар моего кулака весит пятьдесят фунтов. Тогда я поднимаю руку и говорю: «Кто хочет отведать? Подходи!»… Прости, Фифиночка! Ты же знаешь, это из-за того, что я тебя обожаю!.. Да и, в конце концов, что такое два-три удара кулаком в жизни женщины?
Мы не знаем, сочла ли мадемуазель Фифина этот довод убедительным, но повела она себя именно так — она величаво протянула Бартелеми Лелону ручку, и тот стремительно поднес ее к губам, словно собирался проглотить.
— Ну и хорошо! — сказал Сальватор. — А теперь, когда мир восстановлен, поговорим о другом.
— Да, — согласилась мадемуазель Фифина; ее наигранный гнев окончательно улегся, тогда как у Жана Быка, взволнованного не на шутку, еще кипело в душе. — А я пока схожу за молоком.
Мадемуазель Фифина в самом деле сняла с гвоздя бидон и продолжала ласковым голоском, обращаясь к Сальватору:
— Вы выпьете с нами кофе, господин Сальватор?
— Спасибо, мадемуазель, — отвечал он. — Я уже пил кофе.
Мадемуазель Фифина всплеснула руками, словно хотела сказать: «Какое несчастье!» — после чего пошла вниз по лестнице, напевая куплет из водевиля.
— В сущности, у нее доброе сердце, господин Сальватор, — вздохнул Бартелеми, — и я, понимаете, очень сержусь на себя за то, что не могу сделать ее счастливой! Но что поделать: или вы ревнивы, или нет. Я ревнив, как тигр, но в том не моя вина.
Силач тяжело вздохнул: он боготворил мадемуазель Фифину и мысленно во всем упрекал себя.
Сальватор наблюдал за ним с восхищением, смешанным с горечью.
— Теперь, — сказал он, — поговорим с глазу на глаз, Бартелеми Лелон.
— О, я к вашим услугам, господин Сальватор, телом и душой! — отвечал плотник.
— Знаю, приятель. Если вы перенесете на своих товарищей немного дружеских чувств, и особенно снисходительности, которые питаете ко мне, то мне от этого хуже не станет, а вот другим будет гораздо лучше.
— Ах, господин Сальватор, вы не можете сказать мне об этом больше, чем я говорю себе сам.
— Хорошо, вы все это себе скажете, когда я уйду. А мне нужны вы на сегодняшний вечер.
— Сегодня, завтра, послезавтра! Приказывайте, господин Сальватор.
— Услуга, о которой я вас прошу, Жан Бык, может задержать вас вне Парижа… возможно, на сутки… может, на двое… а то и больше.
— На всю неделю! Идет, господин Сальватор?
— Спасибо… На стройке сейчас много работы?
— На сегодня и завтра — порядочно.
— В таком случае, Бартелеми, я беру свои слова назад. Не хочу, чтобы вы потеряли дневной заработок и подвели хозяина.
— А я и не потеряю заработок, господин Сальватор.
— Как это?
— Я сделаю всю работу сегодня.
— Наверное, это трудно?
— Трудно? Да что вы, ерунда!
— Как можно за один день сделать то, что намечено на два?
— Хозяин предложил мне платить вчетверо больше, если я буду выполнять работу за двоих, потому что, скажу не хвалясь, работать я умею… Ну и вот… Сегодня я стану работать за двоих, а заплатят мне как обычно; зато я буду полезен человеку, ради которого готов броситься в огонь. Вот!
— Спасибо, Бартелеми, я согласен.
— Что нужно делать?
— Вы поедете сегодня вечером в Шатильон.
— А там?..
— Найдете харчевню «Божья милость».
— Знаю. В котором часу?
— В девять.
— Я непременно буду, господин Сальватор.
— Подождете меня… только не пейте больше одной бутылки.
— Ни в коем случае не больше, господин Сальватор.
— Обещаете?
— Клянусь!
Плотник поднял руку, словно клялся в суде, даже, может быть, еще торжественнее.
— Возьмите с собой Туссен-Лувертюра, если он сегодня свободен.
— Хорошо, господин Сальватор.
— Тогда прощайте! До вечера!
— До вечера, господин Сальватор.
— Вы точно не хотите выпить с нами кофе? — спросила Фифина, появляясь в дверях с горшочком сливок в руках.
— Спасибо, мадемуазель, — отказался Сальватор.
Молодой человек направился к выходу, а мадемуазель Фифина тем временем подошла к плотнику и, поглаживая ему подбородок, который совсем недавно она едва не лишила растительности, проворковала:
— А вот и чашечка кофейку моему милому драчуну! Поцелуйте свою Фифиночку и не сердитесь!
Жан Бык взревел от счастья и, едва не задушив Фифину в объятиях, выбежал за Сальватором на лестницу.
— Ах, господин Сальватор! — вскричал он. — Вы совершенно правы: я грубиян и не стою такой женщины!
Ни слова не говоря, Сальватор пожал мозолистую руку славного плотника, кивнул ему и пошел вниз.
Четверть часа спустя он уже стучал в дверь Жюстена.
Отворила ему Селеста: она подметала классную комнату, а Жюстен стоял у окна и очинял ученикам перья.
— Здравствуйте, сестрица, — весело приветствовал тщедушную девушку Сальватор и протянул ей руку.
— Здравствуйте, добрый вестник! — улыбнулась в ответ Селеста; она однажды слышала, как мать назвала этим именем молодого человека в память о его появлении в их ковчеге, куда он никогда не приходил без оливковой ветви, и продолжала его так называть.
— Тсс! — шепнул Сальватор, приложив палец к губам. — Мне кажется, я принес брату Жюстену добрую весть.
— Как всегда, — заметила Селеста.
— Что? — кинулся Жюстен, заслышав и узнав голос Сальватора.
И он выбежал на порог классной.
Сестрица Селеста поднялась к себе.
— В чем дело? — спросил Жюстен.
— Есть новости, — отозвался Сальватор.
— Новости?
— Да, и немало.
— О Господи! — так и задрожал молодой человек.