— Можно быть уверенным, что теперь уж я не изменюсь, слишком я для этого стар, — отвечал Пьер Эрбель.
— Не говорите о старости, досточтимый брат! Ведь я на три года старше вас, — заметил генерал.
В это время вошел Петрус и сообщил, что лакей ничего себе не сломал, только вывихнул правую ступню.
— Выходит, он не так глуп, как кажется, — промолвил старый моряк.
XXIIIМОРСКОЙ РАЗБОЙНИК
Мы не раз упоминали в своем рассказе о брате генерала Эрбеля, отце Петруса. Но число наших персонажей столь велико, а описываемые нами события столь многочисленны и переплетены между собой, что для большей ясности мы предпочитаем не представлять всех наших героев с самых первых сцен, как принято делать по правилам драматического искусства, а, не усложняя интригу, описывать внешность и характер этих персонажей по мере того, как они предстают перед читателями, чтобы принять активное участие в нашем действии.
Как видим, отец Петруса только что ворвался к сыну в мастерскую и вместе с тем появился в нашей книге. Этот новоприбывший призван сыграть, как уже играл в судьбе своего сына, довольно важную роль, а потому в интересах предстоящих сцен нашего повествования мы сочли себя обязанными сказать несколько слов о прошлом нашего нового героя, в котором так горько упрекал его родной брат.
Пусть наш читатель не волнуется: мы не станем предлагать его вниманию целый роман на эту тему и будем предельно кратки.
Кристиан Пьер Эрбель, виконт де Куртене, младший брат генерала, был, как и сам генерал, земляком Дюге-Труэна и Сюркуфа; он появился на свет в 1770 году в Сен-Мало, этом гнезде всех морских орлов, известных под родовым названием корсаров, если и не нагонявших ужас на англичан, то, во всяком случае, ставших для них бичом на протяжении шести столетий, то есть со времен Филиппа Августа до Реставрации.
Не ведаю, существует ли история города Сен-Мало, но знаю точно, что ни один приморский город не мог бы, как он, похвастаться тем, что дал миру более верных сынов, а Франции — более отважных мореплавателей. Наряду с Дюге-Труэном и Сюркуфом мы могли бы привести имя корсара Кристиана, или — если читателю угодно знать не только его военную кличку, но и родовое имя — Пьера Эрбеля, виконта де Куртене.
Чтобы поближе познакомить с ним желающих, достаточно рассказать о некоторых ранних днях его юности.
С 1786 года, то есть едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, Пьер Эрбель стал матросом каперского судна, на которое двумя годами раньше он поступил волонтёром.
Захватив в плен шесть английских кораблей за одну кампанию, судно это, снаряженное в Сен-Мало, тоже оказалось в плену и было отправлено на портсмутский рейд, а экипаж был рассредоточен по понтонам.
Юного Эрбеля вместе с пятью другими матросами отправили на понтон «Король Яков». Они пробыли там год. На нижней палубе им смастерили что-то вроде вонючей каморки, служившей камерой шестерым пленникам. Она проветривалась и освещалась через бортовой люк в фут шириной и шесть дюймов высотой. Через это же отверстие несчастные могли полюбоваться небом.
Однажды вечером Эрбель, понизив голос, сказал товарищам:
— Неужели вам не надоело здесь сидеть?
— Чертовски надоело! — ответил за всех некто Парижанин, время от времени развлекавший товарищей шутками.
— Чем вы готовы пожертвовать, чтобы отсюда выйти? — продолжал молодой человек.
— Рукой, — сказал один.
— Ногой, — отвечал другой.
— Глазом, — вставил третий.
— А ты, Парижанин?
— Головой.
— Так-то лучше! Ты не торгуешься и подойдешь мне.
— Что значит «подойду тебе»?
— Вот именно «подойдешь».
— Что ты хочешь сказать?
— Я решил сегодня ночью убежать, а поскольку ты готов, как и я, рискнуть жизнью, мы сбежим вместе.
— Эй, давай без глупостей, — предупредил Парижанин.
— Расскажи, что ты задумал, — попросили другие.
— Сейчас… С меня довольно этой теплой водицы, которую они называют чаем, и этой тухлятины, которую называют говядиной, и этого тумана, который зовется у них воздухом, и этой холодной луны, которая для них солнце, и этой сырной головы в сливках, которую они зовут луной! Я ухожу.
— Каким образом?
— Вам это знать ни к чему, потому что я возьму с собой только Парижанина.
— А почему одного его?
— Мне не нужны люди, которые торгуются, когда речь идет о Франции.
— Да не торгуемся мы, черт побери!
— Тогда другое дело. Вы готовы пожертвовать жизнью ради дела, которое нам предстоит предпринять?
— А у нас есть шанс?
— Да, один.
— А против?
— Девять.
— Мы согласны.
— Ну и отлично.
— Что от нас требуется?
— Ничего.
— Ну, все-таки…
— Смотрите на меня и молчите, вот и все.
— Это дело нехитрое, — заметил Парижанин.
— Не так уж это просто, как ты думаешь, — возразил Эрбель, — а пока молчите!
Эрбель снял с шеи галстук и зна́ком приказал соседу сделать то же. Затем так же поступили и остальные.
— Хорошо, — похвалил Эрбель.
Он связал галстуки, продел их в люк и свесил за борт, словно удочку, потом стал тянуть на себя.
Конец веревки оказался сухим.
— Дьявольщина! — выругался он. — Кому не жалко рубашки?
Один из пленников снял рубашку и свил из нее веревку.
Эрбель привязал веревку к галстукам, приладил на конце камень в виде грузила и повторил ту же операцию.
Теперь конец веревки намок. Значит, она достала до воды.
— Отлично! — промолвил Эрбель.
И он забросил свою удочку.
Ночь была темная, и разглядеть веревку в этой мгле было невозможно.
Товарищи наблюдали за ним с беспокойством и хотели знать, что он задумал, но он зна́ком приказал всем молчать.
Прошло около часу.
На портсмутской колокольне звонили полночь.
Пленники с тревогой считали удары.
— Дюжина, — сказал Парижанин.
— Полночь, — подтвердили остальные.
— Слишком поздно? — спросил чей-то голос.
— Время не упущено, — заметил Эрбель. — Тихо!
Все снова замерли.
Спустя несколько минут Эрбель просиял.
— Клюет, — сообщил он.
— Отлично! — подхватил Парижанин. — Теперь поводи немного!
Эрбель подергал за веревку, как за шнур колокольчика.
— Все еще клюет? — спросил Парижанин.
— Есть! — воскликнул Эрбель.
Он стал подтягивать удочку на себя, а другие пленники привстали на цыпочки, пытаясь увидеть, что он вытянет.
Вытянул он небольшое стальное лезвие, тонкое, как часовая пружина, острое, как щучий зуб.
— Знаю я эту рыбку, — молвил парижанин, — она зовется пилой.
— И ты знаешь, под каким соусом ее готовят, а? — отозвался Эрбель.
— Отлично знаю.
— Тогда не будем тебе мешать.
Эрбель отвязал пилу, и через пять минут она бесшумно вгрызлась в борт «Королю Якову», расширяя люк, чтобы через него мог пролезть человек.
Тем временем Парижанин, чей гибкий ум умел связывать между собой различные факты так же ловко, как Пьер Эрбель завязывая галстуки, шепотом рассказывал товарищам, каким образом Эрбель добыл пилу.
Тремя днями раньше на борту «Короля Якова» французский хирург, поселившийся в Портсмуте, проводил ампутацию. Пьер Эрбель перекинулся с ним парой слов. Очевидно, он попросил соотечественника одолжить ему пилу, а тот обещал и сдержал слово.
Когда Парижанин высказал это предположение, Пьер Эрбель кивнул в знак того, что тот угадал.
Одна сторона люка была пропилена; принялись за другую.
Пробило час.
— Ничего, у нас еще пять часов впереди, — успокоил Пьер Эрбель.
И он принялся за работу с воодушевлением, веря в успех своего предприятия.
Через час работа была сделана: выпиленный кусок дерева едва держался, небольшого усилия было довольно, чтобы его выбить.
Пьер Эрбель призадумался.
— Слушай меня! — приказал он. — Пусть каждый из вас свернет штаны и рубашку и прицепит узел подтяжками к плечам, как пехотинец прицепляет свой ранец. А вот куртки придется оставить, принимая во внимание их цвет и метку.
Желтые куртки пленников были помечены буквами «Т» и «О».
Все повиновались без единого звука.
— А теперь, — продолжал он, — вот шесть щепочек разной длины. Кто вытянет самую длинную, полезет в воду первым; кому достанется самая короткая, выйдет отсюда в последнюю очередь.
Стали тянуть жребий. Первым выпало лезть Пьеру Эрбелю, последним — Парижанину.
— Мы готовы, — сказали матросы.
— Давайте сначала поклянемся.
— В чем?
— Возможно, часовой откроет огонь.
— Вполне вероятно, что так и будет, — согласился Парижанин.
— Если никого не заденет, тем лучше; но если кого-нибудь из нас ранят…
— Тем хуже для него! — перебил Парижанин. — Мой отец-повар любил повторять: «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц».
— Этого недостаточно. Давайте поклянемся, что, если кого-нибудь ранят, он не издаст ни звука, сейчас же отделится от остальных, поплывет влево или вправо, а когда его возьмут, даст ложные показания.
— Слово француза! — в один голос подхватили пятеро пленников, торжественно протянув руки.
— Ну, теперь храни нас Господь!
Пьер Эрбель поднатужился, потянул на себя подпиленную доску, и в борту образовалось отверстие, через которое мог пролезть человек. Потом он, сделав в нижнем краю отверстия два вертикальных пропила на расстоянии трех линий друг от друга и выломив кусочек дерева между ними, вставил в это подобие паза свитую из галстуков и рубашки веревку, по которой пленникам надлежало спуститься к воде; затем завязал на конце узел, закрепив таким образом веревку, проверил, выдержит ли она человека; привязал шнурком к шее флягу с ромом, к левому запястью — нож; закончив эти приготовления, он взялся за веревку, спустился вниз и исчез под водой, чтобы вынырнуть там, куда не доходил свет от фонаря, установленного на палубе, где расхаживал часовой.
Сын океана, Пьер Эрбель, выросший среди волн, словно морская птица, был прекрасным пловцом. Он легко проплыл под водой пятнадцать-двадцать морских саженей, освещавшихся фонарем, и вынырнул в том месте, куда не доходил свет. Тут он остановился и стал ждать товарищей.