читатели, Наполеона больше не называют «величеством», зато князя Экмюльского по-прежнему величают «светлостью».
Подобный ответ должен был привести к крайним мерам.
В течение дня прибыла депеша; сначала подумали было, что в ней говорится об отъезде императора. Наполеон распечатал ее и прочитал следующее:
«Приказ военного министра генералу Беккеру.
Париж, 28 июня 1815 года.
Господин генерал!
Вам предписывается во главе гвардейской части, находящейся в Рюэе под вашим командованием, сжечь и полностью разрушить мост у Шату.
Приказываю также войскам, находящимся в Курбевуа, разрушить Безонский мост.
Для выполнения этой операции я посылаю туда одного из моих адъютантов.
Завтра я отправлю войска в Сен-Жермен, а пока займите эту дорогу.
Офицеру, доставившему Вам это письмо, поручено передать мне отчет о выполнении данного приказа».
Генерал Беккер ждал, что скажет император.
Тот, не теряя хладнокровия, передал ему письмо.
— Каков будет приказ вашего величества? — спросил граф Беккер.
— Исполняйте полученное распоряжение, — ответил император.
Генерал Беккер отдал необходимые приказания в ту же минуту.
Вечером генерала отозвали в Париж; он уехал в восемь часов.
Наполеон не пожелал ложиться отдыхать до возвращения генерала. Он хотел знать, что произойдет между генералом и военным министром.
В одиннадцать часов генерал вернулся.
Император приказал немедленно пригласить его.
— Что нового в Париже? — едва завидев генерала, спросил император.
— Происходят странные вещи, сир; вы не поверите, ваше величество…
— Ошибаетесь, генерал: с тысяча восемьсот четырнадцатого года я излечился от неверия. Рассказывайте, чему вы были свидетелем.
— Свидетелем! Да, сир, можно подумать, что ваше величество обладает даром ясновидения. Прибыв в особняк министра, я столкнулся с выходившим от князя человеком, на которого я вначале не обратил внимания.
— Что это был за человек? — нетерпеливо спросил Наполеон.
— Князь позаботился сообщить мне это, — продолжал генерал. — «Вы узнали человека, который только что от меня вышел?» — спросил он. «Не обратил на него внимания», — признался я. «Это господин де Витроль, уполномоченный Людовика Восемнадцатого».
Наполеон не смог сдержать едва заметной дрожи.
Генерал Беккер продолжал:
— «Ну что же, дорогой генерал, — сказал мне военный министр, — это господин де Витроль, уполномоченный Людовика Восемнадцатого, явившийся от имени его величества (Людовик XVIII снова стал «величеством») передать мне предложения, которые я нашел вполне приемлемыми для страны. Таким образом, если мои предложения будут одобрены, завтра я поднимусь на трибуну и обрисую наше положение, чтобы дать почувствовать необходимость принятия проектов, которые я считаю полезными для интересов нации».
— Стало быть, интересы нации заключаются отныне в возвращении Бурбонов… — пробормотал Наполеон. — И вы ничего на это не ответили, генерал?
— Напротив, сир. «Господин маршал! — сказал я. — Не скрою, я удивлен, видя, что вы принимаете решение, которое определяет судьбу Империи в пользу второй реставрации: поостерегитесь взваливать на себя такую ответственность. Возможно, существуют другие средства отбросить неприятеля, а мнение Палаты не кажется мне после ее голосования в пользу Наполеона Второго благоприятным для возвращения Бурбонов».
— И что он ответил? — с живостью спросил император.
— Ничего, сир. Он вернулся в свой кабинет и передал мне новый приказ об отъезде.
Действительно, генерал привез бумагу, в которой говорилось, что, если Наполеон не уедет в двадцать четыре часа, никто не отвечает за его личную безопасность.
Но император словно и не слышал приказа.
Казалось, его ничто не должно было удивлять, он только не мог понять одного: вопрос о возвращении Бурбонов обсуждал с г-ном де Витролем тот же самый князь Экмюльский, который вел переговоры о возвращении его, Наполеона, — тот же человек, который прислал к нему на остров Эльбу г-на Флёри де Шабулона, чтобы привлечь его внимание к положению дел и передать, что Франция для него открыта и ждет его!
Когда стало известно о высадке, бывший начальник штаба Наполеона оказался настолько скомпрометирован, что попросил прибежища у г-на Паскье, главного хирурга Дома инвалидов: он знавал его еще по армии и мог положиться на его преданность.
Наполеон заблуждался: еще существовало нечто, способное его удивить.
Он отдал приказание о своем отъезде на следующий день.
Но пока шла подготовка к отъезду императора, произошло событие, последствия которого могли привести к серьезным изменениям обстановки.
Одним из тех, кто с болью следил за тем, как Наполеон нерешительно борется с Божьей десницей сначала в Елисейском дворце, а потом в Мальмезоне, оказался наш старый знакомый, г-н Сарранти, в настоящее время искупающий за решеткой свою непреклонную верность императору, за которую он вскоре и вовсе может поплатиться головой.
Со времени возвращения Наполеона он неустанно и почтительно напоминал своему бывшему генералу, что в такой стране, как Франция, ничто никогда не потеряно. Маршалы были забывчивы, министры неблагодарны, сенат гнусен. Но армия и народ сохранили ему верность.
Необходимо все отринуть от себя подальше, повторял г-н Сарранти, и призвать на этот великий бой народ и армию.
Итак, 29 июня утром произошло событие, как будто подтвердившее правоту сурового и несгибаемого советчика.
К шести часам утра все изгнанники Мальмезона — жившие в этом замке уже являлись изгнанниками! — были разбужены громкими криками: «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!»
Все спрашивали друг друга, что означали эти крики, почти забытые с тех пор, как под окнами Елисейского дворца два полка гвардейских стрелков, добровольцы из числа ремесленников Сент-Антуанского предместья, прошли через сад, громко требуя, чтобы император возглавил их и повел на врага.
Господин Сарранти, казалось, один был в курсе происходящего. Он был одет и стоял в передней, прилегавшей к спальне императора.
Он вошел раньше, чем император успел его позвать и справиться о причине шума.
Сарранти прежде всего взглянул на кровать: она была пуста. Император находился в смежной со спальней библиотеке. Он сидел у окна, положив ноги на подоконник, и читал Монтеня.
Заслышав шаги, он спросил, не оборачиваясь:
— В чем дело?
— Сир, вы слышите? — раздался знакомый голос.
— Что именно?
— Крики «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!».
Император печально улыбнулся.
— Ну и что же, дорогой Сарранти? — спросил он.
— Сир! Это дивизия Брейера возвращается из Вандеи, она стоит у ворот замка.
— Что же дальше? — продолжал император в том же тоне с прежней невозмутимостью или, точнее, с прежним равнодушием.
— Что дальше, сир?.. Эти храбрецы не хотят идти дальше. Они заявили, что будут ждать, пока им вернут их императора, а если их командиры не согласятся быть их представителями перед вами, они сами придут за вашим величеством и сделают вас своим командующим.
— А дальше? — снова спросил Наполеон.
Сарранти подавил вздох. Он знал императора: это уже было не просто равнодушие, а отчаяние.
— Так вот, государь, — продолжал настаивать г-н Сарранти, — генерал Брейер здесь, он просит позволения войти и положить к стопам вашего величества волю своих солдат.
— Пусть войдет! — приказал император, поднимаясь и откладывая раскрытую книгу на окно, словно собираясь скоро вернуться к прерванному интересному чтению.
Вошел генерал Брейер.
— Сир! — заговорил он, почтительно склоняясь перед Наполеоном. — Я и моя дивизия пришли за приказаниями вашего величества.
— Вы опоздали, генерал.
— В том не наша вина, сир. Надеясь прибыть вовремя для зашиты Парижа, мы проходили по десять, двенадцать и даже пятнадцать льё в день.
— Генерал! — проговорил Наполеон. — Я отрекся от власти.
— Как император, сир, но не как генерал.
— Я предложил им свою шпагу, но они от нее отказались, — заметил Наполеон, сверкнув глазами.
— Они от нее отказались!.. Кто, сир?.. Простите, что я задаю вопросы вашему величеству.
— Люсьен, мой брат.
— Сир, ваш брат принц Люсьен не забыл, что первого брюмера он был председателем Совета пятисот.
— Сир! — вмешался Сарранти. — Обратите внимание, что голос этих десяти тысяч человек, стоящих под вашими окнами и кричащих: «Да здравствует император!» — это выражение воли народа, последняя попытка Франции. Более того — это последняя милость фортуны… Сир, во имя Франции, во имя вашей славы…
— Франция неблагодарна, — прошептал Наполеон.
— Не надо богохульствовать, сир! Мать не может быть неблагодарной.
— Мой сын в Вене.
— Ваше величество дорогу туда знает.
— Моя слава умерла на равнинах Ватерлоо.
— Сир! Вспомните ваши собственные слова, сказанные в Италии в тысяча семьсот девяносто шестом году: «Республика как солнце. Только слепец или безумец станет отрицать его свет!»
— Сир! Только подумайте: у меня здесь десять тысяч солдат, готовых в огонь и воду, они еще не были в бою, — прибавил генерал Брейер.
Император на минуту задумался.
— Позовите моего брата Жерома, — попросил он.
И вот самый младший брат императора, единственный из всех, кто сохранил ему верность, тот, кто, будучи вычеркнут из списка монархов, сражался как солдат, вошел, еще бледный и не совсем оправившийся после двух ранений, полученных в Катр-Бра и на ферме Гумон, а также после тягот отступления, когда он прикрывал отход войска.
Император протянул ему руку, потом вдруг и без предисловий сказал:
— Жером! Что ты передал под командование маршала Сульта?
— Первый, второй и шестой корпуса, сир.
— Реорганизованными?..