— Ты где же был?
— На озере.
Иван резко обернулся, глянул на бухту: Егорова лодка стояла у пирса.
— А что гроза? Попал в грозу?
Юноша кивнул, перешёл к следующей ветке и ударил топором наискось, сначала с одной стороны, затем с другой. Толстая сырая ветка легла подле ствола.
— Видишь, что здесь было? Ветер — ураган. Теперь много чинить. Забор повалился. Ну, ладно. А это ты бросай: бензопилой разделаем. Пила же есть. Пойдём со мной, провода глянем. На крышу ещё надо будет слазить, а ты полегче.
Глава 7. Затишье
До вечера Иван и Егор разбирали территорию станции. Повреждённый тяжёлым стволом сруб оказалось возможно поправить, и Иван, разгорячённый работой и совершенно забывший про раненую руку, с любовью похлопывал ещё не серые, плотные брёвна:
— Если бы на дачный какой дом упало — до пола проломило бы. А тут только крышу сделать.
Перед закатом на станцию прикатил Шарза. В этот раз Егора спрятать от глаз начальника не получилось — пришлось объясняться. Иван назвал Егора знакомым из деревни, вызвавшимся помочь привести станцию в порядок, и въедливый обычно до таких дел Шарза принял это без расспросов: слишком большое впечатление произвёл на него случившийся ураган.
— Лодки надо бы поискать, — затягиваясь «Магной»12, произнёс Шарза.
— Завтра на катере пройду. Ветер сначала набегал, затем отсюда шёл. Унести могло к дальнему. Не пойму, как их сорвало: нормально закреплял.
— Вот будешь ещё нормальнее. Или вытаскивай лучше на берег. На кой чёрт они мокнут у тебя? Что, людей много бывает?
— Почти никого не бывает.
Вид лодок у пирса придавал станции жизни — только для этого, для создания того порядка, который требовала душа, Старорук ухаживал за пирсами, красил и чинил лодки и в навигацию спускал на воду. Всего этого Иван не смог бы объяснить даже самому себе, а тем более Степану Шарзе, человеку, в котором отсутствовало всякое романтическое начало.
— Деревяшки спишем, — махнул Шарза в сторону ещё не выловленных синих и белых обломков несчастных «Фофанов». — Даже неплохо выходит: много чего под это дело спишем. Так сказать, из всего извлечь можно прибыль… Электриков завтра днём пришлю. Через них бумаги передам. Нормально?
— Нормально. Еды у нас навалом, горючки тоже. По забору что решим?
— Что-нибудь решим. Напиши смету.
Он сходил к своему «Пассату»13, вернулся с камерой и сделал несколько снимков. Шарза выбирал ракурсы, с которых масштабы бедствия выглядели преувеличенными, а станция — полностью разгромленной силой стихии. Фотография была его давним увлечением, но как и всё прочее в своей жизни, увлечение это он заставлял работать на себя, помогать в добыче денег.
Начальник ГИМС уехал. Смеркалось. Иван, глядя на Егора, удаляющегося к себе от уютно потрескивающего костерка, вздохнул. Логика, или лучше сказать, дух событий просил их посидеть у костра вдвоём, открыть по банке гречневой каши с говядиной, заварить чая «по-таёжному»14, поговорить о чём-нибудь незначительном. Иван зашёл в тёмный дом, достал было водку, но, подержав в руке, поставил бутылку на прежнее место.
Чавач, успокоившийся и сытый, уже лежал возле конуры, водя то и дело ушами. Плескалась вода. Всё возвращалось к порядку.
Старорук заснул крепким, чистым сном. Луна прокладывала свой путь через летнее небо, звёзды прятались за редкими длинными облаками, затем снова показывали себя притихшему уральскому озеру. Поверхность его разгладилась; вода будто стала сонной, густой, и нехотя гнала рябь к берегу…
Утром Иван нашёл руку.
Глава 8. Рука
Длинные тени, протянувшиеся от двух фонарных столбов, сосен на мысе, кустов, лавки, одинокого весла (выловленного и вставленного Иваном в основание упавшего третьего столба) сулили ясное, тёплое утро. Старорук открыл окна «спасовки», умылся, перевязал руку, пошёл за водой для завтрака. Поставив чайник на огонь, он взял пачку овсянки, чтобы сделать Чавачу еды. Тот, растянув цепь дугой, что-то грыз за кустами и не обращал внимания ни на оклик Ивана, ни на звук пересыпающихся в пачке хлопьев, которые, заваренные с мясом, страстно любил. Иван, следуя цепи, подошёл к кустам и увидел руку. Сначала он подумал, что Чавач держит в зубах налима, и, пожалуй, бежево-коричневое нечто напоминало издалека вытянутое тело рыбы. Желая отнять мёртвую рыбину и удивляясь её размерам, Иван наклонился: «голова» оказалась собранными щепотью и будто склеенными друг с другом четырьмя пальцами.
— Чавач! А ну прочь! — Иван, не понимая, что перед ним, первым делом схватил цепь и потянул пса назад. Тот зарычал, не желая отдавать добычу.
— Брось!
Пёс сдался. Он знал хорошо, что Иван не отстанет и что соревноваться с ним в упрямстве дело гиблое — раз хозяину эта вещь нужнее, надо уступить. Облизываясь, он смотрел теперь за Иваном от будки с укороченной цепи. Старорук перевернул находку мысом сапога. Рука была мягкой, действительно похожей на рыбу; в ней не чувствовалось костей. Лоскут кожи болтался сзади, закрывая торчащий хрящ — этот лоскут Иван поначалу принял за рыбий хвост.
— Ахтерштевень15 тебе в койку, Чавач! Ты откуда это притащил?!
Вид покойников, полежавших прилично в воде, был Ивану знаком, но находка, напоминая руку утопленника в общем, отличалась в деталях. Старорук не зря подумал про налима: на коже виднелся характерный для хищника рисунок.
— Ну допустим, — вслух произнёс начстанции. Он взглянул на домик Егора, на ворота, возвышающиеся над останками забора. Можно было сообщить о находке. Можно было не сообщать, а закопать поглубже и на том забыть, заняться своими делами. Шума не хотелось, хотелось тишины. Иван, вздохнув и глянув в чистое, с какой-то зеленинкой, небо, пошёл за ведром и лопатой.
Находку он закопал в лесу, в овражке, шагах в двухстах от территории станции. Уже на обратном пути душу его начали покусывать сомнения: верно ли он поступил, не выйдет ли из этого беды? Но решений своих Старорук менять не любил. Напрямик дошёл он до озера, помыл руки в прохладной воде, вернулся к костровой полянке. Кипел, шипя каплями выплёскивающейся воды, большой пузатый чайник; Чавач натягивал цепь, напоминая о своём желудке.
Вернулся Егор. Судя по грязи с ряской на сапогах и толстой связке ивового прута, был он где-то в стороне болота. «Хорошо, что не пересеклись случайно в лесу», — подумал Иван. Разделяющая их двоих полоса невмешательства в чужую жизнь, обособленности, росла постепенно, и только случай и принесённая невесть откуда жутковатая рука, зарытая тайком, сделали ясным очевидное: начстанции Егору не доверял. Может быть, он действительно желал в какие-то моменты такого доверия. Но странное соседство в действительности никогда и не было нормальным, правильным. Иван вспомнил, как взял тогда, в апреле, мешочек с золотом из рук подозрительного юноши. Возраст и манера говорить делали Егора неопасным, даже кем-то, кому нужна помощь, и Иван такую помощь ему оказал. Из-за денег ли, из любопытства? Он позабыл, почему. «Вместе надо сесть, да выговорить всё, что на душе», — так учила его неродная бабушка, у которой Старорук в юности был вынужден жить. И вот это «выговорить» никогда у него не получалось. Слушать Иван умел (за что был любим друзьями), но вопросов не задавал, про себя рассказывал неохотно. Послужив в морфлоте и поработав водолазом, он набрался выражений, которые (вместе с уверенностью в себе, которая была у него от природы) помогали Ивану поддержать хорошую мужскую беседу. Но одиночкой по духу он оставался всегда, и свойство это (само по себе доброе для мужчины) подавляло все прочие устремления. «Жаль, холодильник оттаял. Мясо выкидывать теперь, — подумал Иван, пробуя кашу, которой наварил и себе. — Сахар забыл».
Глава 9. Вода
Нашлась одна «Пелла»: лодку загнало под вывернутую и нависающую над водой берёзу сразу за пляжем. Она набрала прилично воды, но выглядела неповреждённой. Наладили свет. Поняв, что с забором Шарза спешить не будет, Иван сам купил нужного дерева, столбы, гвоздей, краски… Егор вызвался помочь, и работа пошла быстро. Они правда почти не разговаривали: Иван показывал, что нужно делать, Егор кивал и спокойно выполнял. Но всё-таки это было большое совместное дело, и ощущение порядка стало понемногу возвращаться к Ивану.
После бури неделю стояла погода прохладная, даже холодная, но затем потеплело. Как-то резко зацвела в озере вода, и одновременно горькой стала вода из скважины, снабжавшей станцию. Кипячение не спасало, к тому же Чавач наотрез отказывался и от самой воды, и от приготовленной на ней пищи. До приезда санитарной инспекции Иван решил брать воду из колонки в посёлке.
Вернувшись первый раз с четырьмя алюминиевыми бидонами чистой воды, он оставил один снаружи, подошёл к берегу, где сидел Егор, опустился на траву рядом:
— Чего сооружаешь? На раков что ли?
На берегу лежали окорённые и вымоченные прутья. Из них юноша вил полуметровые диски.
— Это для растений, — ответил тот.
Рядом с Егором лежал мешочек, один из тех, что юноша носил на поясе. Из него выглядывали белые, уже подвявшие, цветки с пятью лепестками. Иван догадывался, откуда они взялись. Если идти от сплавины вдоль речки, попадёшь в старый еловый лес. Среди мха и валежника, бород салатово-серых лишайников, гнилых пней нет-нет да и попадётся ярко-белая звёздочка одноцветки — растения редкого, целебного, помогающего при многих болезнях. Дед Прохор, рыбак, живший на другом берегу Пайтыма, рассказывал Ивану про то, как лечить одноцветкой (Прохор называл растение мужским родом — одноцвет) боли в животе и сердце. Прохору было уже за восемь десятков — по этой причине его словам нельзя было не верить. Иван снова посмотрел на загадочные диски, почесал затылок: