потом еще Пресный
Кто такой Пресный, сразу спросил солдат, покажите его.
Пресный – совсем мелюзга, и я-то с ним не разговариваю. То есть не так не разговариваю, как с Кротом, а Пресный ниже меня даже, такой мелкий. То есть даже не по возрасту.
А Ник сказал, чтобы его взяли непременно.
У него это… он, короче, еду нормальную не может есть. Ему пшено, булки нельзя, манную кашу, даже картошку, кажется, – ничего такого. Ему на край стола раньше буфетчица отдельно ставила, мы все потухали над ним.
Или рыбу пустую, безо всего.
Овощи, ну, кабачки, тыква – терпеть их не могу.
Поэтому Пресный, потом-то его немного жалко было, ну, когда у нас еда вышла, когда мы последние сушки с маком доедали. Он ел, но вечно за живот держался, не мог.
Ник сказал, что…
Це-ли-а… дальше забыл. Это то, из-за чего Пресный не может хлеб есть, поэтому ему скорее в Город нужно, может, даже в больницу. Он до сих пор иногда за живот держится, хотя в магазине ему и овощи взяли. Ник сказал, чтобы мы овощи не ели, потому что иначе не хватит Пресному.
Ну я бы и так положил болт на эти овощи, кому они нужны.
Пусть Пресный жрет.
И сейчас он с нами потащится, потому что больной, потому что жалко. Пусть идет последним, а я с солдатом пойду, вторым.
Только бы Кроту случайно в глаза не посмотреть, когда будем идти, но я не буду оборачиваться, да-да, просто не буду оборачиваться, и не посмотрю, не посмотрю, не посмотрю.
Мост взорвали, взорвали – кто?
Только солдат запретил разговаривать на мосту, если только не что-то важное, ну, ты там заметишь, что другой человек сейчас упадет, что наступил не туда, что нужно привлечь внимание. А так нельзя, вообще нельзя.
И сейчас мы идем так – бежим быстро, на большом расстоянии друг от друга: Солдат, я, Пресный, Крот с Кнопкой, Блютуз, Ленка. Ей и Ник сказал замыкать, а солдат повторил. Она длинная, ей вообще нельзя бы с нами. Но только когда они прощались с Ником, я сразу понял, что на самом деле можно, надо было.
Что-то с ней.
Не знаю.
Ленка подбежала, обхватила Ника руками и закричала:
– Ты сказал, что будет дискотека! Ты обещал. Я телефон специально зарядила, чтобы включать, ты знаешь, у меня есть песни…
– Я знаю.
– Можно найти колонку, подключить, и тогда будет очень громко. Ты обещал.
– Я обещал, но теперь ты должна идти в Город с ребятами.
– Я не хочу идти в город, я хочу, чтобы у нас была дискотека. Вот так, – и Ленка отступает от него на шаг, делает какие-то движения ногами, руками, только настоящего танца так и не получается. Она дергается и ревет.
Он подходит, обнимает ее – при всех, крепко. Никто не смеется, не дразнится, хотя стыдно обниматься, стыдно держаться за руки. Нику не стыдно, и я очень хочу, чтобы и мне потом не было стыдно. Даже из-за этого хочется вернуться и всем показать, что больше не боюсь держаться за руки, танцевать на дискотеке, а еще прошел проклятый э-ну-рез, который заколебал уже.
Потому-то в интернате и было другое прозвище, которое здесь и не сказал, и хорошо. Степашка рассказывал, что и у этого солдата было прозвище, но его тоже нельзя говорить. Кто знает, может… да нет, он большой совсем, с ним наверняка ничего подобного не случалось.
Никто не смеялся, никто. Ник прижал к себе Ленку, а на крыльце сидела Кнопка, ну, просто на бетоне грязном, прижимая к себе Малыша. И она так смотрела на Ленку, что жутко – жуткими такими глазами. Но даже я помню, что были подружками, а потом перестали. Кажется, после смерти Алевтины Петровны обиделись друг на друга. Но я даже немного обрадовался за Ника, что из-за него девки подраться могут. Прикольно, да?
Я бы хотел.
Но чтобы не до крови только а то что это – до крови не люблю когда кровь
(А мы сможем взять с собой Малыша? Ведь ему тоже скоро станет плохо здесь, мы нашли только несколько упаковок собачьего корма, а больше нет. Решили, что будем варить кашу с мясом, кусочками сосисок, но даже Ник не мог толком посчитать, надолго ли хватит.
Нет, мы не можем взять Малыша, сказал Солдат, и тогда-то я его возненавидел.)
А все потому что он может залаять, хотя знаю – он умница, он все, все поймет, если сказать. Кнопка смотрела на Ленку и на Ника, кивала.
– Когда все в Городе окажемся – будет дискотека, хорошо? Для всех, – пообещал Ник, все еще обнимая Ленку за плечи, – позову ко мне домой. У нас четырехкомнатная, родителей упрошу, будем одни. Позову всех, и Малыша привезем, ничего, родители не будут против. Только сейчас иди с ними, пожалуйста.
У Ленки плохие глаза.
Так мы попрощались и пошли.
Кнопка не разговаривает с Ленкой.
Кнопка давно не разговаривает с Ленкой, просто никто не подходил и не спрашивал.
С Кротом никто.
Солдат сказал – не говорите совсем.
Взорванный мост похож сбоку на слоеный пирог – серый, серый, коричневый, железный, гнутый, асфальтовый.
Теперь медленно, говорит солдат. Он свою смешную голову кепкой прикрыл, черной.
Идем так: Солдат, я, Пресный, Блютуз, Кнопка с Кротом, Ленка, только медленно. Еле ноги переставляет, а под ногами камень, бетонное крошево, пучки ар-ма-туры, рыжей, ржавой.
Рж.
Рж.
Что такое, не могу вспомнить.
Рыж, рж, ржд.
Да, РЖД – надписи проносились, когда в Город, в интернат нас везли. Были надписи на станции, над серыми лавочками. Интересно, проезжали мы этот мост?
Нет, не могли.
Он не же-лез-но-дорожный, он просто дорожный, чтобы по нему ходить таким нам.
А когда у меня будет дискотека?
Когда у меня будет дискотека?
Вдруг доносится сзади крик Ленки, и все останавливаются.
Солдат передо мной поворачивается, делает жест ладонью – мол, сделай шаг в сторону, я не могу – совсем на краю стою, и если шагну, голова закружится еще больше. И так кажется, что из-под ног камешки и белая каменная крупа, из которой сделан мост, летит вниз, в темную почти невидимую воду.
Вода поблескивает.
– Когда у меня будет дискотека? – орет Ленка.
Вода поблескивает.
– Гошик, отодвинься на полсантиметра. Мне надо к ней.
– Я не могу, – показываю глазами на ноги.
– Пожалуйста. Ты не упадешь, обещаю. Давай руку.
Он протягивает ладонь, но я-то знаю, что хочет сделать – уйти назад, к спятившей Ленке, и тогда мне придется первым идти, а я не смогу.
– Ты должен слушаться. По-другому не выйдет, мы не пройдем дальше, пока она верещит. Я должен успокоить.
– Блютуз к ней идет, его зовут Блютуз, – выдыхаю, а мерзкие капли проступают в глазах, теряются в темноте, – скажи ему, чтобы успокоил. Не ходи сам.
– Блютуз не сможет.
Он думает, что я боюсь свалиться в воду, но мне только страшно идти.
Даю ему руку.
Тогда он разворачивает меня назад, чтобы не смотрел на воду, – так и вправду получается легче, зато вижу глупую морду Пресного, что тоже не больно что-то делает, а стоит, по-дурацки приоткрыв рот. Но почему-то даже его не так противно видеть.
Невдалеке стоит Ленка в белой футболке, покрытой бусинками, в обтягивающих джинсовых шортах, хотя Ник сказал надеть удобное, спортивное. На физру, например, в джинсах не пускают, потому что не спортивное, не тянется, стесняет движения.
А она пошла.
Она дурочка.
Она как Пресный.
Или как Степашка, только у того всегда было, а у Ленки началось.
Стоит в балетках, поднимается на цыпочки, а Солдат хочет пройти мимо – мне и всего-то шажок в сторону остается сделать, и уже не так страшно, потому что нет под ногами камня и воды, они отдалились, спрятались.
И даже нет рж, ржд, ржавчина несколько метров назад была, а сейчас – ровный асфальт, без дыр, без сколов.
Ленка смеется, поднимает руки – кажется, она включила какую-то музыку на телефоне, но не слышно, звук сносит ветер.
Да, ветер.
Почему-то никто не сказал, что на мосту будет ветер.
И тогда Солдат забывает о тишине, кричит ей – все, хватит, перестань, выключи! – но Ленка смеется и вдруг делает неловкое случайное движение руками. Не вижу всего, а только движение. Вообще-то мне плохо видно было, и когда потом Солдат спросил, что видел, то я честно ответил, что почти ничего.
Итак, ничего.
Ленка взмахивает руками – точно шла по бордюру, ради прикола шла, конечно, просто пыталась держать равновесие.
А потом пропадает.
Рука Солдата делается мокрой. Держать ее неприятно, но отпускать нельзя.
Музыка Ленки тоже смолкает, остается только ветер.
– Это что же, – бестолково спрашивает Пресный, – это она упала, что ли?
– Поворачивайся, если можешь, – просит меня Солдат, – не плачь.
Те, что сзади, наверняка заревели, особенно Кнопка с Кротом. Они же подружки были, вечно в столовке вместе садились, а потом, когда Ленка с Ником по углам зажиматься стали – рассорились, разъехались, а в их пустую комнату, насквозь пропахшую всяким девчачьим барахлом, заселился Крот, да еще крысу из подвала притащил. А Ленка с Ником поселилась, вот так.
И глупая мысль, с кем он теперь жить будет, раз Ленки нет?
Я не злой мальчик, а просто так.
Мне никто никогда не говорил, что я злой мальчик.
А у Крота и сейчас с собой крыса, только тсс.
Нельзя было брать животных, и Малыша.
Нельзя, чтобы Солдат узнал, иначе он скинет крысу в реку.
А я не упаду?
Я не упаду?
Не упадешь.
Тут за руки держаться нельзя, опасно. Пойдем, как шли. Медленно. Наступай только туда, куда я наступал, ну, как в военном кино, понял? Когда минное поле.
Говорит – и сам в лице меняется, потом трясет головой, будто что-то отгоняет. Какую-то мысль.
Мы идем, и я не падаю.
Вторым сдается Крот.
То есть не сдается, а просто слышу громкий шепот Пресного – стоп, стоп. Это мы договорились так, что не будем орать, если вдруг что, а передадим по цепочке.