тичь победы да будто бы сам главком ее на эту операцию благословил. Зато маршал артачился, как тибетский отшельник. И этого пришлось пристращать: фронт теряет веру в батальное торжество, не исключено смещение главнокомандующего, поскольку он потерял дееспособность, остается одно-единственное — или отставка или ликвидация мозгового застоя испытанным мужским способом. Смещение посредством путча Данциг-Сикорский исключал, надеясь на незыблемость своего авторитета у молодых офицеров. Верно, он спохватился о том, что вовсе не защищен от мгновенного решения Главправа: «Хозяин ждет-ждет да и сбросит без предупреждения».
Поинтересовавшись, кто она («Та самая, та самая, на которую вы засмотрелись!»), Данциг-Сикорский поставил условие, чтобы для девушки он остался инкогнито: встреча в полной темноте, наклеить бороду и усы, сделать ложные шрамы на боку и ногах. Допущенную оплошность — уговаривал-то девушку на ублажение важной военной персоны денщик маршала Батат — исправляли простой хитростью, время от времени выдергивая Данциг-Сикорского со свидания нервными вызовами: «Господин генерал, к главкому!», «Вас, господин генерал, разыскивает начальник штаба фронта»…
Психологический прогноз на встречу оправдал себя. Данциг-Сикорский сфантазировал оригинальный авиационный удар: трофейные бомбардировщики, за которыми следовали тоже трофейные транспортные самолеты, начиненные десантниками, зашли в воздушный тыл страны Нисап со стороны океана, словно бы им навстречу выметнулись с аэродромов, закамуфлированных в горные склоны, самийские ракетоносцы. Ракетный удар по столице Нисапы предварил бомбежку, чуть после, за бомбами, посыпались с неба парашютисты-смертники. Они должны были погибнуть, нанеся урон важнейшим объектам столицы. Но, прежде всего, приземлясь на особняк правительства и возле стоящих рядом с ним зданий, уничтожить премьер-министра и его военных советников. Замысел главкома был осуществлен ценой гибели всех десантников. Это была их плата за трехлетнюю жизнь, когда им не отказывалось ни в чем. Хотя были уничтожены не только премьер-министр и его военные советники, но и все правительство, расчет на сокрушительную панику не оправдался: тотчас взялось руководить страной правительство-дублер. И все-таки наметился решительный сдвиг в настроениях самийских фронтовиков: нисапцам перед ними не удержаться.
Вот и подошел он, Ганс Магмейстер, к той тайне родословной Курнопая, которая обеспечила ему положение счастливчика. Не надо произносить? Понятно о чем речь? И тем не менее он произнесет, чтобы докопаться до других его тайн. Каска — дочь Данциг-Сикорского. Судя по тому, что Лемуриха обожала Главправа, нельзя думать, будто бы ей невдомек, что она родила от великого маршала. Есть люди с гелиоцентрической установкой в генах: они поклоняются, теряя при этом здравый смысл и достоинство, только первым лицам. Все обожают солнце, но лишь у немногих безотчетно чувственное отношение к светилу подконтрольно здравому смыслу и достоинству.
Батат — отец Болт Бух Грея. Из благодарности его отцу Лемуриха вытащила пацана Болт Бух Грея с фермы и в конце концов вживила в дворцовое сержантство, каковое ей еще тогда, при Черном Лебеде, представлялось высшей силой, находящейся рядом с Главправом. Он, Ганс Магмейстер, даже склонен допустить, что подспудно Лемуриха провидела в Болт Бух Грее грядущего предводителя Самии. Не надо, погодите, господин верховный ревизор. Мой ответ на вашу подозрительность — правда. Я не стану ее ужесточать, однако и подсахаривать не буду. Лемуриха уклонялась от обихаживания садовника Данциг-Сикорского, тем паче не сделалась его возлюбленной, потому что для нее существует только тот, к кому благоволит властелин и у кого, следовательно, имеется официальный иммунитет. Будь он справедливцем, превозносимым народом, да разделяй она в душе всю глубину его дум и поступков, все равно маршал Данциг-Сикорский оставался бы для нее почившим в бозе: никто и ничто — с точки зрения правителя — неизменно для нее, никто и ничто.
Лемуриха отблагодарила Батата, его сын Болт Бух Грей отблагодарил дочь Лемурихи Каску и ее внука Курнопая. Что такое? Неужели нельзя выслушать? В благодарности автократа, пускай он священный-пресвященный, не могут не быть запрогнозированы наполеоновские планы. Болт Бух Грей, вестимо, спит и видит себя императором. Почему бы не видеть? И наш век породил скороспелых императоров. Он женился на Каске неспроста: дочь военного гения Мориса Данциг-Сикорского, что вполне приравнивается к монархической крови. Не удастся в императоры самому, посадит на трон Огомия, внука маршала Данциг-Сикорского, брата Курнопая, пращур какового по отцу был вождем огромного племени, королем по существу. Что уготовано планами Болт Бух Грея вам, господин Курнопай, персонально? Позитивный план: вы, и стар и млад знает, давно в контрах с нашим правителем, не исключено, что народ свергнет его, тогда верх пирамиды займете вы, посему Болт Бух Грей спасется бегством в джунгли Самии, где окажется недостижим, потом вы его амнистируете; второй вариант бегства священного автократа: вы не помешаете ему прихватить миллиарды в золоте и драгоценностях и переправиться за рубеж. Негативный вариант. Все те, кого путч дворцовых сержантов вынес наверх, объединяются в хищничестве — богатства нации они качают, как нефть из земли. Справиться с ними немыслимо, их связи могущественны внутри страны и вовне, с международными банками, с корпорациями, милитаристическими кругами. Люди видят хищничество. Назревает взрыв. Восстание. Священный автократ переходит на сторону масс. Фигурой для нападок он делает вас. Вы, назначенный верховным ревизором, не просто не стремились пресечь ограбление державы и народа: вы содействовали этому. На ваше имя за услуги отечественным и зарубежным деловым кругам положены громадные суммы в банки Швейцарии, Нидерландов, Южно-Африканской Республики. Но это не все. Из вашего сейфа в державном ревизорстве выгребают перед оком телекамеры нумизматическую коллекцию из монет всех времен и народов, стоимость каковой не уступает стоимости сокровищ халифа Харун ар-Рашида. Бушующие толпы выволакивают вас из резиденции ревизорства, вам грозит расправа. Болт Бух Грей стремится вас арестовать, дабы казнь совершилась после следствия, которое должно выявить и обезвредить зловещий заговор ограбления Самии. Но массы устраивают вам самосуд. По прошествии траура Болт Бух Грей вводит вашу вдову Фэйхоа во дворец в качестве своей младшей жены и соправительницы. Пресса извещает страну о том, что она, похищенная малюткой, дочь аравийского шейха или арабского эмира. Не исключено, что ее генеалогию выведут из рода сиамских королей. Может, даже отыщут в ней кровь японских императоров. Тут первосвященники выразят пожелание мирян о несменяемости на главенствующих постах Болт Бух Грея, и наделят его титулом монарха, и коронуют вместе с Каской-Верой и Фэйхоа.
Пока слушал Курнопай Ганса Магмейстера, его не покидало любопытство, сопровождаемое невольной снисходительностью. От не свойственной ему снисходительности он пробовал избавиться, однако, вопреки усилиям, это чувство прямо-таки стервенело в нем. И мало-помалу накалилось до гневного презрения. Как только Ганс Магмейстер замолчал, явно обольщенный собственным на редкость феерическим прозрением, Курнопай принялся совестить его за недоброжелательство, дьявольщину предсказаний, за вычисление поступков средствами рационализма, не берущего в учет человеческих чувств, даже таких могучих, как материнство, любовь, честность, постоянство привязанностей, стыд… Собрался он посожалеть о том, что озлобился Ганс Магмейстер со времени училища термитчиков, но тот на нерве перекрыл его грустное участие: в эпоху Главправа ошибочно осужденных людей, кому посчастливилось вернуться с урановой каторги, нахваливали в газетах за неозлобленность. На самом деле не все не озлобились. Именно их-то уводили от мести лжесвидетелям и чинам карающих государственных учреждений хитрецы из законоблюстителей, мнимых и для самих себя. Не стоит поэтому порядочному деятелю присягать каверзе, ловко снимающей праведную социальную ярость. Злоба индивидуума и есть составная часть общественной ярости.
Запутал сознание Курнопая симпатичный психонавигатор. Было мудрено не замолкнуть и не ощутить, что обида Ганса Магмейстера, пришедшая в состояние крайности, чужда напраслине, и что пора прощения за работу на Черного Лебедя для него наступила. И все же уязвил себя тем Курнопай, будто бы поддался очарованию Ганса Магмейстера, и выкрикнул, что, хотя и польщен происхождением от великого полководца Данциг-Сикорского, но нравственно не признает, что ради перелома в восьмилетней войне надо было прибегнуть к произволу над целомудренной конвоиршей и аскетически чистым главнокомандующим.
Они замолчали надолго.
Выпроваживать Ганса Магмейстера совестился Курнопай. Он еще не ответил, возьмется ли избавить его от немилости: пока не был уверен, что опала психонавигатора морально несправедлива. К тому же Ганс Магмейстер имел право дождаться, как отзовется священный автократ на его предложения, толкнувшие Курнопая, пожалуй, на самую нетерпимую наглость по отношению к властителю.
И Курнопая томило то, что на сегодня он вроде исчерпался для определения дальнейшей судьбы Ганса Магмейстера и уже тяжело ему выносить его присутствие, а также то, что он не подстегивает волю для поиска, как разрешить проблему, не исключено — иезуитскую, одного из своих учителей, быть может, такого влияния, которое способствовало развитию в нем потребности доискиваться до истины.
Он сидел, переживая свою неохоту выбраться из внутренней неподвижности. Если бы это был транс, пусть бы даже бессветной глухоты, то у него не было бы причины для особого беспокойства: как образовался затор в его душевном мире, так его и своротит — быстро. Но здесь впервые давало о себе знать чувство, настораживавшее предугадыванием безразличия, которое станет постоянным, не подвергаемое воздействию ни отдельных человеческих тревог, ни вселенских.