Фиолетовые клематисы, облепившие железный стол, жужжали, как пчелы, подначивая Доротею продолжать, нетерпеливо предвкушая кровь. Сама она по-прежнему сидела на столе и, двигаясь крайне неуклюже, иногда ругалась, очевидно, еще не приловчившись управлять телом, которое ей не принадлежало. Поэтому она двигала в основном указательным пальцем – вправо-влево, вверх и вниз, веля растениям, послушным медовой пыльце, куда ползти и на кого бросаться. Лора вскрикнула и успела оттолкнуть Франца вбок рукой, тоже откатываясь, когда очередная шипастая ветвь взвилась и вспахала перед ними камни. Будто озверев, она принялась вонзаться в землю снова и снова по тому пути, по которому судорожно отползала назад Лора, пытаясь наколоть ее, как на вилку.
Один из металлических столов перевернулся от удара, когда Лора попыталась под ним спрятаться, и на нее свалился полиэтиленовый мешок, а оттуда – оторванные руки, чужие головы и даже гениталии, когда мешок нечаянно развязался. Лора взвизгнула, покрытая кишками, – какие‐то части тел уже здорово подгнили, – и принялась махать руками, сбрасывая их.
По ее ногам, тяжелым и безвольным, потекла кровь – не то ранки от укуса Франца на бедре открылись, не то ветвь все же попала в цель. Избавившись от кишок, Лора снова отчаянно загребла руками, будто и вправду надеялась сбежать. Франц же тем временем отбивался от клематисов, образовавших целый коридор, чтоб не дать ему прорваться к ней.
– Ненавижу цветы! – ругался он, топча их изо всех сил. – Никогда больше ни одной девушке вас не подарю!
– Что здесь, Пресвятая Осень, происходит?!
Тугие зеленые петли уже обвились у Лоры вокруг лодыжек. Она сначала даже не поняла этого и потому упорно продолжала ползти, пока ее не подняло в воздух и не перевернуло вверх тормашками. Но стоило раздаться гласу, как клематисы уронили ее обратно. Несчастная голова Лоры затрещала от боли, она схватилась за нее и села. Правда, не без помощи Франца, наконец‐то выбравшегося из клематисов и уже заслонившего Лору собой.
– Джек, – выдохнул он, и Лора сфокусировала плывущий взгляд на невысокой стройной фигуре в проеме одного из туннелей. Сначала она решила, что в пещеры случайно забрел подросток, но потом поняла: нет, Джек просто переоделся. – Ого, он надел выбранный мной костюм! – заметил Франц тоже и довольно ощерился.
Правда, «костюмом» это можно было назвать с натяжкой, потому что Франц, очевидно, хотел нарядить Джека Францем: бордовая толстовка с капюшоном и вышитым названием какой‐то баскетбольной команды, черные джинсы с рваными дырками на коленях и фирменные кроссовки с ярко-красным принтом. Единственное, что по-прежнему делало Джека самим собой – это подтяжки, которые смотрелись с толстовкой совершенно нелепо, но, благо, были прикрыты наброшенным сверху черным пальто с серебряными эполетами на плечах. Тем самым, в котором его принесли и бросили на пороге Крепости и которое, знала Лора, единственная из них всех, на самом деле принадлежало Ламмасу. Как иронично…
Джек явно чувствовал себя некомфортно во всем этом: хоть и шел уверенно, но то и дело поправлял одежду. Барбара, счастливая, вибрирующая от радости, льнула к его ногам, послушно следуя шаг в шаг. Самая верная тень на свете. Даже там, где почти не было света, как здесь, она оставалась смоляной и непроницаемой, готовая вложиться косой ему в ладонь. Лора, наблюдая за ними, затаила дыхание, надеясь, что так оно и будет. Титания оказалась права – Самайн не может Самайн не встретить. Он стоял здесь как плоть от плоти осени – ее триумф и возвращение.
– Что происходит? – повторил Джек, крутя своей тыквой. Со злым лицом, как та последняя, что треснула, но которую Лора и Франц повторили точь-в‐точь, купив на рынке новую. Тогда они даже не верили, что однажды Джек ее наденет, что они увидят эту тыкву на его узких плечах и будут этому настолько рады. – Я проснулся, а дома никого. И во всем остальном городе как будто тоже. Я пошел на Старое кладбище за Первой свечей, но почувствовал… странное. Будто кто‐то умер, а потом еще раз и еще, но непонятно кто. Чувство вело сюда, и я решил спуститься. Что это вообще за место? Не помню, чтобы в городе было нечто подобное. Почему вы…
– Здравствуй, Джек, – улыбнулась Доротея.
Лора никогда не видела, чтобы Джек страдал. Он всегда был весел, может, немного раздражен и растревожен, но никогда печален или охвачен глубокой болью, как сейчас. Его плечи резко опустились, руки упали вдоль тела, словно Джек опять собирался провалиться в сон. Даже его ноги едва не заплетались. Он шагнул назад, но затем, поддерживаемый вплотную прильнувшей тенью, медленно приблизился к цветочному алтарю и Доротее, наконец‐то опустившей палец и пришитые конечности, чтобы Джек тоже смог полюбоваться ей.
– Что ты сделала с собой?
– Всего лишь решила жить. Никто не хочет умирать от старости. Я не исключение. И раз ты не способен это исправить, то я попросила Ламмаса помочь…
– Исправить? Что? Природу?! Естественный конец пути для всего живого? – воскликнул Джек, и Лора поняла, что ошиблась. То кипела в нем не боль и не печаль, а злость, ибо он сжал кулаки так крепко, что проткнул ногтями свои ладони. Лора увидела черные лунки на них, как пустоты, когда Джек яростно взмахнул рукой. – Так значит, когда Ламмас говорил, что некто призвал его в город, это была ты, да? Не Винсент, а ты, Доротея? Позволь мне задать тебе вопрос: как? Как тебе вообще удалось установить с ним связь?
– «Как», а не «почему»? – ухмыльнулась Доротея. – «Почему» тебе совсем неинтересно?
– Ты во мне разочарована, – ответил Джек вместо нее. – В этом все дело, я и так об этом хорошо осведомлен. А вот каким образом ты связалась с Ламмасом, мне до сих пор неясно…
– Начну с того, что ты прав, Джек: ты – мое самое большое разочарование, – пожала Доротея неказисто сшитыми плечами. – И как отец, которым ты всегда пытался зачем‐то для меня стать, и как хранитель Самайнтауна, и даже как любовник моей матери. Я начала искать таких, как ты, еще в тот день, как она почила. И нашла, хоть и не сразу. Вы ведь, духи пира, недаром зоветесь духами – хоть плоть имеете, но все равно мертвы. А куда мы идем, когда хотим связаться с мертвыми?
– В Лавандовый Дом, – догадался Джек.
– Верно. Или в магазин за спиритической доской. Когда я стала слишком немощна для этого, меня заменил Винсент. К тому времени я уже разбудила Ламмаса, как он сказал, и тот приехал. Ну, а дальше ты, должно быть, знаешь… Ламмас спас меня от старости, пойми. А вот ты не можешь спасти абсолютного никого, Самайн.
– Спасти? – переспросил Джек снова, и голос его гремел, как взрывалась гроза, там, на поверхности. Лора слышала ее даже из пещеры – воскресшая осень раскатами предъявляла на город и мир свои права. – Посмотри на себя, До! Посмотри, что ты сделала с собой. Это ведь руки Винсента, я прав? Узнаю его татуировки. Ты разобрала на запчасти собственного внука. Вот почему Ламмас его убил. Винсент думал, что жертвует себя для сына, но на самом деле это была ты. Он возвращал тебя.
– Здесь все как в клинике. Тяжело найти подходящего донора – человека, чьи части тела приживутся. Ламмас сказал, что родственные связи повышают шансы, – ответила Доротея так небрежно, потирая безобразные швы, будто рассказывала о покупке нового платья. Теперь было ясно, почему одно с другим выглядело так непропорционально: мужские мускулистые руки и женские плечи, в то время как пальцы словно вообще детские.
– Что сказала бы Роза, увидь она тебя сейчас? – покачал тыквой Джек.
– Не смей говорить о ней! Ты не даже вспоминать ее права не заслуживаешь, – развопилась тут же Доротея. Джек резко замолчал, будто был согласен с этим. – Ты просто смотрел, как она чахнет, медленно и мучительно. Моя милая мамочка… Ты уверял, что любишь, но пальцем об палец не ударил, о, великий Тыквенный Король!
– Ты ведь знаешь, почему, – ответил Джек спокойно. – Если бы я умел лечить болезни, я бы это сделал. Если бы я мог отказаться от бессмертия, чтобы бессмертной стала Роза, я бы это сделал. Если бы я мог убить кого‐нибудь, чтоб она жила, я бы… тоже это сделал. Я правда ее любил, а вот ты сейчас своим поведением оскверняешь ее память. Немедленно прекрати этот цирк, Доротея Белл!
Удивительно, как Джек умудрялся разговаривать с собранной из чужих и сворованных останков старухой так, как обычно говорят с ребенком. Но, подумала Лора, она и вправду вела себя по-детски: дулась как мышь на крупу по какому‐то выдуманному поводу из прошлого, несла с собой трагедию сквозь года, а теперь саму себя же из-за этого уродовала.
«О, – дошло до Лоры вдруг. – Звучит знакомо…»
– Доротея! – воскликнул Джек опять, когда та вместо извинений вдруг резко подалась вперед из своего цветочного ложа и махнула в его сторону рукой с выпрямленным указательным пальцем.
Но вместо того, чтобы призвать себе на помощь какой‐нибудь шипастый стебель и натравить его на Джека, ее кисть просто… отвалилась. Они все заморгали удивленно и уставились на упавшую конечность: та мгновенно перестала шевелиться. Пальцы с нее посыпались, как листья. а затем запястье посерело на полу под алтарем, словно подожженная газетная бумага. Тогда Доротея взмахнула другой рукой, но история повторилась: шов на ее предплечье разошелся, стяжки порвались, и рука просто покатилась по столу, отскочила на землю к ногам Джека и истлела точно так же, как предыдущая.
– Что со мной? – Доротея задохнулась от ужаса. Глаза ее округлились, проступили старческие морщины, и швы на всем остальном теле вдруг тоже стали расходиться один за другим с противным треском. – Нет, нет! Ламмас обещал, что все получится, что тело прослужит долго… Что происходит со мной? Джек!
Он кинулся к ней, несмотря на все что она прежде высказала. Доротея неуклюже свесила разваливающиеся ноги со стола и попыталась встать, но накренилась и чуть было не рухнула плашмя – Джек подхватил ее, не дав удариться о землю, и прижал к своей груди.