«Опять сшитые тела. Да сколько можно?!», – поежился Джек зябко, глядя Ламмасу за спину. В этот раз их, развешенных на высоких деревянных шестах, точно пугала, и привязанных клематисами вместо веревок, насчитывалось шесть. Чтобы понять, какое для чего – точнее, для кого, ему не потребовалось ни секунды.
Детская каштановая голова и маленькие ручки с такими же худыми ножками – почти все части от одного ребенка, но несколько «деталей» от двух или трех мальчишек постарше, будто Ламмас решил приделать новому телу Литы конечности «на вырост». Зато на другом конце ряда висела туша, слепленная весьма гармонично, крупная и мускулистая, и Джек мгновенно узнал то, что должно было стать Йолем, таким же крепким и мужественным благодаря многолетней работе лесорубом до сожжения. Тело для Белтайна же он заготовил хрупкое и изящное, почти феминное… Присмотревшись, Джек заметил, что ноги ему и вправду достались женские, возможно, от покойной Хейзел. Подвешенный рядом Мабон, в свою очередь, напоминал подростка, и голову с лицом Ламмас выбрал ему соответствующую, даже с похожими на него чертами лица, кажется, от кого‐то из тех мальчишек с парковки, которых Джек месяц назад проучил.
Несмотря на то сколь сложно было повторить одного человека из частей других, Ламмас справился со своей миссией на славу.
«Вот, чего он по городу, словно бы без дела, туда-сюда слонялся, – понял Джек. – Не гулял, а выбирал». Подходящих кандидатов для их братьев присматривал. Даже сейчас он развесил их в том же самом порядке, в котором они к Колесу присоединились. Словом, соблюл все нюансы в точности.
– Что скажешь, Джек? – Ламмас обошел по дуге костер, приблизился к шесту с Мабоном и погладил его по лодыжке, будто хвалился своими подделками. – Как думаешь, им понравится? Скажи, похожи, правда? Медиумы помогли мне подобрать лучшие для них «компоненты», которые точно приживутся, и уже отыскали их души на той стороне. Я даже говорил с ними пару раз! Совсем недолго, правда, ведь чем дольше душа находится в том мире, тем она дальше от этого… Но медиумы призовут их снова, я уже договорился. Осталось только подготовить тела. Нет жертвоприношений – нет нас, духов пира… Так устроим же самое грандиозное жертвоприношение во славу Колеса!
Великая Жатва забилась в Джеке в ответ на эти слова как единственная уцелевшая кровяная жилка в его теле, несмотря на то что Первая свеча все еще горела. Это было больше, чем инстинкт. Больше, чем предназначение. Словно кость, от скелета его естества неотделимая. Джек вдруг услышал, как она хрустнула, еще немного – и вправится на место. Снова что‐то щелкнет внутри без всякого предупреждения, и в глазах посветлеет, как от настоящего пламени, а вокруг – наоборот, потемнеет, ибо он саму ночь призовет, подчинит и обратит ее в голодного зверя. Погаснет голубое пламя свечи, но вспыхнет изнутри сам Джек. Тридцать первое октября и Ламмас, о нем напомнивший, уже разрезали его покой и выдержку на части.
Вот чего тот так жаждал и добивался все это время. Великую Жатву звал, приглашение для нее плел слово за словом, дабы выкосила она всех жителей Самайнтауна, и мир уверовал в духов пира опять, а вместе вернул ему – им – братьев, и все снова стало как прежде.
Вот только…
– Ты что, все‐таки правда с ума сошел, да? – спросил Джек со стоном, будто все еще надеялся, что нет; что осталось в Ламмасе нечто здоровое, хмурое, но доброе и преданное, заставлявшее его на пару с Джеком выкармливать неоперившегося вороненка и расчесывать гривы лошадям вместе с Остарой каждый рассвет. Впрочем, преданное в Ламмасе и впрямь уцелело – слишком преданное, а оттого губительное. – Послушай, брат, послушай… Это никого не вернет! Наших братьев больше нет. Я ведь душекос, Ламмас. Я знаю о душах побольше твоего. Если душа уходит, ее уже нельзя вернуть! Великая Жатва же и вовсе не предназначена для того, чтобы что‐то возвращать. Она лишь забирает. Я просто поубиваю здесь всех!
– Ну, ничего. Все равно давай попробуем, – отмахнулся от него Ламмас, будто бы и не такая уж большая потеря это была, если и вправду не получится. – Я верю, Джек. Я верю, что это может сработать. Ты ведь первая спица Колеса. Ты самый из нас сильный! И вовсе необязательно убивать всех… Часть жителей лучше, наверное, в живых оставить, чтоб они другим все рассказали. Чтоб точно уверовали.
– Я не стану делать этого, Ламмас.
Тот склонил голову набок так, что под воротом его черной водолазки образовалась странная складка, как если бы на шее начал расходиться слишком сильно натянутый шов. Голова Ламмаса свесилась под неестественным углом и почти прижалась виском к плечу. Джек же снова смотрел ему за спину на тела. Даже одежду для них Ламмас подобрал подобающих фасонов и тонов, какие братья любили при жизни.
Золотисто-желтый, как свет солнца, плащ для Остары. Сияющий драгоценностями пиджак для Белтайна, кажется, дизайнерский, какие Джек только на витринах в торговом центре видел, когда искал себе новые подтяжки. Забавная рубашечка с медвежонком на груди для Литы и двубортное длинное пальто для Йоля с массивными, как он сам, пуговицами… Как бы, однако, Ламмас трупы не наряжал, их уродства, ощущения противоестественности и мерзости это не умаляло. Даже пахло на площади соответствующе: смрад гниющей плоти топил в себе сладость карамельных яблок и пряности пунша, плещущегося в большом чане под навесом. Этот запах напоминал: перед ними мертвецы. Сколько ни перешивай их, сколько ни молись, сколько жертв ни швыряй к их ногам, они были мертвыми – и таковыми останутся навек.
Уже ничего не могло этого исправить, даже желтый сок, липкий тянущийся, как мед, которым были покрыты выглядывающие из-под одежды швы, будто это как‐то могло задержать разложение, скрепить их прочнее. Клематисы, удерживающие тела подвешенными, этот сок тоже лобзали, точно нектар, пытались его слизать. Джек уже видел подобное на Доротее, но не придал тому значения. Теперь же он не мог не задаться вопросом, что это вообще такое…
Точнее, чье.
– Где Титания? – спросил он не своим голосом.
Ламмас передернулся, словно для него было оскорбительно, что Джек в эту самую минуту думает о ком‐то, кроме их семьи. Тень его, хоть и не такая «живая», как у Джека, все равно оставалась ему крайне послушной, а потому тут же взбеленилась, стекаясь в ладонь, собираясь в идеально круглый серп. Ламмас ловко перехватил его древко.
– Я подумал, покуда пыльца феи способна жизнь создавать, она и удержать ее сможет… И действительно смогла. С Доротеей получилось, хоть и ненадолго. Без этой пыльцы ее голова бы вообще сразу отвалилась. Помнишь, Лита как‐то говорил, когда песок с сахаром перепутал, «все полезно, что в рот полезло»? Здесь я решил использовать тот же принцип. Словом, лишним не будет. Жаль, на себе попробовать не успел. – Ламмас хмыкнул и снова показал Джеку один из швов, оттянув до груди ворот водолазки. – Ты поторопись, Джек. Туши скорее свечу, а то, гляди, я развалюсь скоро. Да и ночь Самайна не вечна.
Городское башенные часы подтвердили это, громогласно пробив полночь. Обычно Великая Жатва начиналась еще на закате и заканчивалась на рассвете, но, чтобы перебить жителей Самайнтауна, Джеку вполне хватит и шести часов. Недаром ведь Ламмас все для него подготовил, всех на площади собрал, даже обездвижил и оградил своими прихвостнями, чтобы упростить Джеку его работу. Коси – не хочу! Пшеница, их души, сами в руки полезут.
– Туши свечу, Джек, – повторил Ламмас.
– Или что? – с вызовом спросил тот, шагнув вперед.
– Или я убью здесь всех сам. – И он показательно взмахнул своим серпом.
Пусть тот и был раза в два меньше и короче косы Джека, это не мешало ему точно метить в любую цель и быстро вращаться. Раньше, чем Джек успел придумать вразумительный ответ, у ближайшей к Ламмасу живой скульптуры – бородатого мужчины в костюме дровосека и пинтой эля в руке – покатилась верхняя часть туловища, разделенная с нижней ровной тонкой полосой. Тело развалилось буквально у Джека перед носом, и этой наглядной казни ему хватило, чтобы поверить в серьезность намерений Ламмаса. В то же время Джек вдруг почувствовал, как раздувается от ярости и силы, будто кожа под ее давлением натянулась и затрещали кости. Осень на осень откликалась, ибо сегодня она была в полных своих правах.
Как кто‐то смеет чрез них преступать?! Как кто‐то смеет покушаться на его владения?! Джек больше не слаб и немощен, как тогда в Лавандовом Доме. Нерешительность он отмел своей косой. Не позволит Самайн над своим городом в Самайн же издеваться! Лету придется отступить.
– Сделаешь так еще раз – и сначала мне придется научить тебя, как подобает вести себя в гостях, – предупредил Джек, глядя своей тыквой исподлобья, и Ламмас ухмыльнулся, снова взмахивая серпом, на этот раз чтобы отряхнуть его от крови.
– Мы уже проходили это, – мягко напомнил он и сделал к нему шаг. Джеку пришлось приложить усилие, чтоб не отшатнуться. С братом – с трудом, но он помнил, что перед ним и вправду его брат, – Джек еще не дрался. И, если честно, не хотел. – Ты не ровня мне, пока горит Первая свеча. Коль не хочешь, чтобы я тебя заменил, как заменял многие столетия – потуши ее.
– То есть предлагаешь мне решить, кто именно их убьет – я или ты?
– Да, – кивнул Ламмас. – Предлагаю. Я действительно разваливаюсь, Джек, – И он снова поднял полусгнившую руку с уже плохо ему подчиняющимися, распухшими пальцами. – Разве ты не хочешь меня спасти? Всех нас. Это ведь мы твоя семья, Джек. Не они. А Колесо, как и семью, ничто не остановит. Ты сам это говорил.
Сколько Джек себя помнил, – а теперь он помнил всего себя целиком, с самого начала, – он всегда Великой Жатве противился, но никогда ее не побеждал. И вряд ли в этот раз сможет победить. Но даже мизерный шанс лучше, чем его отсутствие, а этого шанса не будет, если сам Ламмас за косьбу возьмется. Он‐то никого не пощадит, даже сомневаться в правильности своих деяний не станет. Это был выбор без выбора – равноценная смерть что от серпа, что от косы. И все же…